– Ты знаешь, что я вдовец с пятью детьми и не смог сбежать из Полоцка. Мне неудобно, Джакомо, тебя беспокоить, но нужно поставить на учёт револьвер, – сказал Левин.

С раннего утра Герман Фирстенау играл свою собственную симфонию, умело дирижируя немецкими солдатами. Обещание, данное комендантом – не вмешиваться во внутренние дела Полоцка – не помешало ему отдать приказ о сдаче горожанами оружия и боеприпасов. С деликатной улыбкой Фирстенау пояснил, что оружие оставят лишь тем, кто зарегистрирует его в комендатуре. Вероккио, как и тысячи полочан, купился на трюк полковника и явился к скучающему немецкому ефрейтору, записавшему в список револьвер системы Nagan.

– Это всё, что у вас есть из оружия? – поинтересовался ефрейтор.

– Я белорусский интеллигент. Разумность, чувство меры и обходительность – моё главное вооружение, – ответил Вероккио, и немец что-то пометил в листке.

Ещё через день Фирстенау заявил, что передумал и всё оружие необходимо принести под угрозой расстрела. Мягкий, двуличный тон приказов коменданта вызывал отвращение у полочан. Начались повальные обыски по всему городу.

Первого марта 1918 года солдаты ворвались в дом полоцкого мещанина Олега Ивановича Осетского, когда вся семья завтракала в столовой. Пятидесятилетнего главу семьи заставили открыть погреб и чердак.

– Бистро, бистро! – орал на купца немецкий солдат, подталкивая его стволом винтовки в спину. Сыновья мещанина, Александр и Владимир, зароптали, но мать приказала им молчать. В погребе немцами была обнаружена винтовка Мосина. Купца прошиб холодный пот.

– Я пока не успел её зарегистрировать, позвольте, я заплачу штраф, – сказал Осетский.

– Конечно вы все заплатите, – произнёс немецкий солдат с ухмылкой. Жена купца тут же получила смертельный удар прикладом по голове, от которого череп женщины треснул. Осетского и его сыновей пинками выгнали из дома. На улице был густой туман, проникший в лёгкие пленников и вызвавший у них дрожь.

– Ублюдки! – только и успел произнести глава семьи и неуклюже плюнул в солдат. Раздались выстрелы, и под испуганные перешёптывания вышедших соседей три жертвы пали замертво. Под покровом тумана немцы сняли с покойников серебряные крестики и перстни, а после забрали из дома все ценные вещи, включая посуду, а также французское мыло, сигареты и голову сахара на четверть пуда. Один из солдат, примеряясь, посмотрел на бездыханную хозяйку, одетую в шёлковое лазурное китайское платье, и стянул его с трупа.

– Подарю моей девушке Хильде, – пояснил товарищам запыхавшийся от усилий немец.

Этот случай возмутил правящие круги города, но о наказании мародёров не могло быть и речи. Проститься с семьёй Осетских пришли полоцкие православные, иудеи и католики, а надгробия оплатило еврейское общество, сотрудничавшее с купцом.

Чтобы как-то снять возникшее напряжение, комендант предложил Григорию Левину организовать танцевальный и поэтический вечер в доме купца Менделя Брейдо.

На встрече пела актриса Клеопатра Герасимовна Лемешева. В розовом, газовом и почти невесомом платье, стройная певица сыграла на фортепиано и исполнила арию «Царевны-Лебедь» Римского-Корсакова.

Будто сирена, Клеопатра заворожила своим пением присутствующих. Её упругая грудь в глубоком кружевном декольте то поднималась, то опускалась, приводя мужчин в трепетное волнение, а очень эмоциональное и красивое лицо пленило сердца военных. Полковник Фирстенау и явившийся с ним капитан Юзеф Крумплевский залюбовались выступлением певицы. Насколько это было возможно, царила непринужденная атмосфера.

– Я плохо понимаю, о чём она поёт, но выглядит артистка просто восхитительно, – сказал комендант, уставившись на облизывающую губы и поправляющую ленту в волосах Клеопатру.

Возбудился и Вероккио. Он вспомнил, как сжимал эту ленту и сверкающие светлые волосы сзади, когда Джакомо и Клеопатра занимались любовью в последнюю встречу, и подумал, что давно не заходил к «подруге».

В этот день, 9 марта, в Минске объявили о начале работы Рады Белорусской Народной Республики, куда вошли представители двух основных местных политических течений – демократов и социалистов. Конечно, все обсуждали будущее белорусского государства.

– Я лично знаком с поэтессой Констанцией Буйло, которая держала книжную лавку в Полоцке. Моим другом стал поэт Янка Купала, во время его службы в Полоцке. Он показывал мне отрывки своей поэмы «Гореслава» про полоцкую княгиню Рогнеду. Прочитал я и «Короткую историю Беларуси» Вацлава Ластовского. Дружу с театралом Игнатом Буйницким. В общем, я сочувствую белорусской национальной идее, но не понимаю, как её можно реализовать без сильной национальной армии. Тот же Симон Петлюра собрал под рукой Украинской Рады 400 тысяч человек, и даже этого оказалось недостаточно. На что же надеются деятели белорусской Рады? – задавался вслух вопросом Джакомо, беседуя с Левиным.

Клеопатра запустила патефон французской фирмы Pathé и начались танцы. Вероккио пригласил на танго Клеопатру, краем глаза заметив перекосившиеся лица Фирстенау и Крумплевского. Очевидно, в этом танце офицеры не достигли больших успехов. Глаза Клеопатры сверкали, то и дело слышался её звонкий смех. В танце актриса играла языком, перемещая его к краям алых губ, и обнимала ногой жгучего итальянца. Джакомо касался носом её щеки, и обоих объяло видимое желание. Дыхание танцующих словно трансформировалось в воздушные поцелуи. Страсть и чёткие движения привлекали взгляды окружающих. Когда музыка остановилась, Вероккио произнёс, глядя в глаза Клеопатре:

Танец с тобой – это освобождение,

Что описать не под силу словам,

В нём неземное есть наслаждение,

Я отправляюсь к далёким мирам.

Словно эфир нас с тобой окружает,

Магией танца меня озарив,

Блеск твоих глаз ли его порождает?

Может дыханья ритмичный мотив?

Нежной руки твоей прикосновение?

Смех твой, которым я окрылён?

Или улыбки твоей вдохновение?

В танца мгновенья в тебя я влюблён…

– Скоро в электрическом театре будет фильма с Чарли Чаплином «Прерванный роман Тилли», давай сходим? – спросила Клеопатра, и Джакомо пожал плечами.

– После танца я предлагаю отправиться подышать свежим воздухом, – ответил Григорий Левин, и народ поспешил на улицу. Здесь пьяный легионер Юзеф Крумплевский, желая выделиться перед дамами, закричал во всю глотку:

– Ну что, великие танцоры и тыловые крысы, кто из вас посоревнуется со мной в меткости? Полковник подтвердит, что равного мне стрелка нет во всей дивизии!

Шатающийся легионер достал две свечи, подпалил их зажигалкой и установил на телегу напротив каменной стены рыбной еврейской лавки. Свечи стояли на одной условной линии, параллельно руке стрелка. Поляк вынул из кобуры револьвер Nagan, прицелился и выстрелом затушил оба фитиля.

– Кто сможет повторить? – обратился капитан к присутствующим и уставился на Вероккио с явным вызовом. Итальянец усмехнулся, выступил вперёд и зажёг свечи спичкой. Затем он протянул руку к Юзефу, сжал в руке его револьвер и взял на мушку свечи. В воздухе повисла долгая пауза, полная напряжения.

– Чего ты ждёшь? Испугался? – вспылил Крумплевский, и в этот момент раздался выстрел, погасивший обе свечи. Полочане зааплодировали, а Фирстенау недовольно вздохнул.

– Это ещё не всё, – сказал Крумплевский и разместил между двумя свечами третью, чуть левее остальных, а затем добавил: – Усложним задачу: теперь пуля должна коснуться всех трёх фитилей, чтобы сбить последний огонь рикошетом. Легионер навёл ствол револьвера на свечи, выстрелил, но, как и раньше, потухло только две свечи. Третья же, находившаяся в стороне, на мгновение опустила пламя, но потом гордо подняла его вверх.