© Анита Феверс, текст, 2021

© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2023

Все должно было случиться на той самой Поляне.

Поляна была знатная: с высокой травой, в которой вспыхивали огоньки маков и золотились крупные ромашки; со своими холмами и равнинами, где жили князь-суслик и крылатый народ жуков-оленей. Даже остров имелся – поваленный давным-давно и успевший позеленеть так, что и не разглядишь, ствол дуба. Детвора помладше с утра убегала на Поляну и резвилась там до самого захода солнца. По вечерам их сменяла молодежь. Жгли костры, тайком пили хмельной мед на травах, прыгали через огонь, держась за руки, пели и плясали. Поляне имя было ни к чему, она так и звалась – Поляной. И все знали, о чем речь. Толкнешь плечом подружку, наклонишься заговорщицки к подсвеченному солнцем ушку и шепнешь: «Айда вечером на Поляну?» Подруга подмигнет и сожмет легонько твои пальцы – и без слов станет понятно, что да, конечно, кто же откажется от посиделок на поваленном дубе?

Но сегодня с Поляны разогнали всех – и детвору, и молодежь, и косарей, которым вдруг понадобилось скосить сухую, ломкую от жары траву, бессильно устилавшую потрескавшуюся землю. Смех один. Бабка Марьяна, горбатая, сморщенная, как кора вяза, но все еще звонкая, словно колокольцы в зимней упряжке, отходила взрослых мужиков полотенцем по спинам. Причитала она при этом, что таких дурней свет еще не видывал – надо же, вы б еще ковер перед лаумой[1] расстелили, как в княжеском тереме делают! Косари, ворча, будто сонные медведи, разошлись, но косы свои далеко убирать не стали. А ну как все же надо подготовить поле для чаровницы? Не приведи Сауле[2], еще разозлится и откажется помогать – что тогда делать?

Марьяна качала головой, повторяя присказку про дурней. В иное время вышеупомянутые незаметно вернулись бы обратно, тихонько окружили старушку и стали прислушиваться к ее трескучему ворчанию в надежде уловить хоть обрывок одной из многочисленных сказок. Не счесть, сколько чудесных историй помнила баба Маря. Но засуха выжгла любопытство из сердец людей. Поэтому Марьяна только щурила по-прежнему яркие синие глаза и ворчала.

Солнце медленно карабкалось к горизонту. Подростки, восседавшие на заборе, вдруг ссыпались с него спелым горохом и покатились-побежали по вымощенным досками улицам, а голоса летели впереди них, распахивая ставни и отворяя двери:

– Идет!

– Как идет? Пешком, что ли? – недоверчиво спрашивали деревенские друг у друга. – Чаровница – и пешком?

– Да нет, едет она, дядя Авдотий! На рыжем коне! Лохматом! – один из мальчишек остановился, бурно дыша и больше жестами, чем словами объясняя гончару его ошибку.

Гончар, тоже рыжий и кудрявый, расправил плечи и крякнул, оглаживая широкую бороду.

– На лошадке иное дело. Лошадкам отдых нужен, а там, глядишь, и задержится, успеем почет и уважение выказать…

Детские голоса уже звенели дальше по улице.

Марьяна выступала впереди нарядно одетых селян, по праву старшей встречая гостью. Они перешептывались и приподнимались на цыпочки, стараясь первыми углядеть чаровницу, и Марьяна усмехнулась: перед лицом чуда все люди ровно дети малые. Ворота чуть скрипнули, приветствуя лауму, и Марьяна поклонилась, досадуя на не к месту прихваченную спину.

– Лучом золотым тебе дорога, светлая лаума. Благодарю, что откликнулась на зов и пришла.

– Как же иначе, бабушка, – отозвался Марьяне звонкий девичий голосок, и худые жилистые руки помогли ей разогнуться. Горячие ладони погладили старую женщину по спине, и она тихо охнула от щекотки, что прокатилась по жилам, вымывая боль и привычную, уже не замечаемую скованность движений. Марьяна осторожно выпрямилась и заморгала. Солнце… Просто солнце слишком яркое. Не следует лужицей растекаться на глазах у всей деревни, а то почувствуют волю и распустятся совсем…

Лаума – молоденькая, с двумя тонкими косичками цвета молока и васильково-голубыми глазами – хитро улыбнулась Марьяне, сморщив конопатый нос, но тут же посерьезнела и отстранилась. Прокашлялась, оправила простое платье из небеленого полотна и обвела взглядом взволнованных людей. Чем больше лиц она видела, тем синее становились ее глаза и строже лицо. Когда она закончила осмотр, Марьяна поняла, что ошиблась – перед ней стояла не девочка, но взрослая женщина, немало успевшая повидать за жизнь.

– Совсем плохо дело? – быстро спросила лаума. Люди, приготовившиеся к долгим рассказам, поначалу не поняли, переглянулись испуганно. Постепенно, один за другим они стали выкрикивать кто слово, кто два. Марьяна не мешала. Лаума слушала – всех разом и каждого по отдельности. Ветерок трепал подол ее платья, украшенный зеленой обережной вышивкой, и Марьяне показалось, что вместе с ветром синеглазую стал окружать туман. Повеяло прохладой. Коснувшись щеки, старая женщина растерла между пальцев мелкие капли, осевшие на коричневой от загара коже. Вздохнула тяжело, нервно дернув сухим горлом, а лаума уже выпустила ее руку и пошла в сторону Поляны, продолжая слушать деревенских.

– Земля потрескалась, аж звенит под ногами…

– Урожай-то, урожай! Чем зимой кормиться будем?

– Я на продажу репу ращу, с чего мне траты покрывать?

– А у нас вся Поляна высохла!

Синеглазая водяница присела на корточки перед выкрикнувшим последнюю фразу малышом и опустила руки ему на плечи:

– Не бойся. Вы сделали все возможное, юные храбрые защитники. И я пришла, чтобы помочь спасти вашу страну. Ты ведь мне веришь?

Малыш, который еще минуту назад обиженно выпячивал губу и размазывал липкую надоедливую пыль по щекам, просиял улыбкой и закивал. Лаума выпрямилась и огляделась: перед ней расстилалась Поляна. Только теперь она была жалкая, бурая, выжженная злым солнцем и беззвучно плачущая о дожде. Князь-суслик давно убрался в новые земли. От жуков-оленей остались только хрупкие панцири, рассыпанные возле гнезда. Где-то позади молодой ведьмы обреченно склонили голову посевы, молящие богов хотя бы о капельке воды. Такой засухи в этих краях еще не бывало.

Лаума опустилась на колени и уперлась ладонями в растрескавшуюся землю. Ее глаза были закрыты, губы шептали что-то беззвучно. Глинистая сушь вздрогнула, словно живое существо, пробужденное от спячки. Люди, переглядываясь, откатились от чаровницы, вернулись под защиту знакомых заборов и уже оттуда, с безопасного расстояния, продолжили наблюдать.

Лаума говорила, и в ответ на ее слова сгущался туман. Он поднимался вокруг женщины клубами, похожими на дым, уплывал в небо, но не таял, а будто наслаивался, и молочный покров становился все плотнее. Под ногами вздрогнуло раз, другой. Те, кто оказался похрабрее и ушел недалеко, охнули, когда пальцы чаровницы провалились в дерн, а из ямок под ними брызнула вода. Сначала несмело, крошечными нитками потекла она во все стороны. Потом сильнее и быстрее, пока целые ручьи не побежали по трещинам и выбоинам, делая круг и собираясь в одном месте – долине, где встретили свою смерть жуки-олени. Вода заполняла низинку, и хоть та была неглубока, но потоки ручьев безостановочно стекались к ней, как будто дна у нее вовсе не было. Озерцо наполнилось до краев, и на поверхности закачались желтые полосы высохшей осоки.

Лаума медленно вытянула руки из земли и вскинула их к небесам. Испачканные глиной и песком, они казались одетыми в красные перчатки, и кто-то передернулся, разглядев в их цвете кровь. Глаза лаумы по-прежнему были закрыты, но голос звучал ровно, в полную силу. Тем, кто рискнул вслушаться в слова, пришло видение: сизые отроги гор, пронзающих вершинами облака, и десятки хрустальных рек, сбегающих по их крутым склонам. Они несли свои воды в долины, чтобы напитать всю сеть водяных жил, исчертивших Беловодье серебром. Над прозрачными потоками в воздухе искрились сотни радуг и сливались в одну – огромное Радужное колесо.