В немалой степени отказ государств от приёма евреев послужил Эйхману аргументом в признании вины за Холокост не только немцев, но и людей других национальностей, по сути, молчаливо взиравших на уничтожение миллионов людей, на уход в небытие целого пласта европейской культуры. Но свою личную вину он так и не признал…

Известно, что нацисты оправдывали истребление евреев необходимостью санации, избавления от чуждых и вредных элементов, которые подобны зловредным насекомым. В январе 1939 года Гитлер сказал: «Если международное финансовое еврейство в Европе и за её пределами сумеет снова ввергнуть народы в мировую войну, результатом будет не большевизация земли и тем самым победа еврейства, а истребление [Vernichtung] еврейской расы в Европе».[164] Однако нацистская элита рассматривала евреев прежде всего как врагов, с которыми необходимо расправляться самым беспощадным образом во избежание тяжелейших последствий в случае их победы. Именно этой точки зрения придерживался Эйхман. Так, он полагал, что война велась в первую очередь между немцами и евреями, и объявлена была эта война именно евреями в письме Хаима Вайцмана [Charles Weizmann – חיים עזריאל ויצמן‏‎][165] премьер-министру Великобритании Чемберлену.[166] В этом письме говорилось не только о поддержке Великобритании в войне с нацистской Германией евреями Палестины и мировым еврейством, но и о готовности сражаться:

Именно это заявление Вейцмана было расценено как объявление войны евреями Германии. По сути, оно было только поводом, своеобразным casus belli. Ну, а раз война объявлена, то на войне как на войне… Отсюда следовало моральное оправдание и обоснование убийства евреев – враг должен быть уничтожен. Справедливости ради следует отметить, что некоторые еврейские авторы прямо призывали к уничтожению и даже ликвидации Германии как государственного образования, к стерилизации немцев, чтобы предотвратить бедствия, происходящие от них в будущем, – уничтожить немецкий народ и избавить человечество от мирового агрессора.[167] Такого рода провокационные издания, безусловно, играли на руку геббельсовской антисемитской пропаганде, но даже Эйхман относился к таким антигерманским и антинемецким произведениям адекватно, именно как к агитационным подстрекательским материалам. Но при этом ему было абсолютно ясно, что евреи – враги. Именно так он называл их всех, без различия пола и возраста.

Руководитель Главного управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих 20 января 1942 года созвал секретное совещание в Берлине у озера Ванзее, в котором участвовало около 60 руководителей различных министерств и ведомств, имеющих отношение к «еврейскому вопросу». На этой, так называемой Ванзейской, конференции пятнадцать высокопоставленных чиновников рейха (включая А. Эйхмана) обсудили «окончательное решение». Было решено, что «окончательное решение еврейского вопроса необходимо будет применить примерно к одиннадцати миллионам человек, распределенным между тридцатью четырьмя странами, некоторые из которых уже находятся под властью Германии, а остальные будут покорены». Именно на этой конференции Эйхман был назначен руководителем реализации этой программы. Это был его «звёздный час». Его эго было переполнено, амбиции удовлетворены (вероятно, только временно) – он реально стал повелителем всех евреев Европы, тем, от кого зависела их жизнь и смерть. Он мог казнить их или миловать – практически абсолютная власть над целым народом. За самоотверженную работу Гиммлер даже обещал Эйхману после победы рейха поместье в Богемии и звание мирового комиссара по еврейским делам.[168]

На конференции было объявлено о переходе «окончательного решения» из фазы эмиграции, депортации евреев в фазу «особого обращения», т. е. истребления евреев. Другими словами, период эвакуации-депортации евреев за пределы Великой Германии закончился. Судьба евреев, оставшихся в нацистском раю, была вполне определена – смерть в её различных формах: от пули, выхлопного газа в душегубках, в концентрационных лагерях от газа циклон Б и другими способами. В фантазии палачам и им многочисленным пособникам нельзя отказать. Для решения этой злодейской задачи требовалась сложнейшая логистика на огромной территории. Массовое убийство представляло очень непростую задачу, требующую согласованных усилий многих ведомств. И центральным лицом, координатором организованной практики умерщвления людей в невиданных в истории количествах, – речь шла о миллионах – был назначен Адольф Эйхман. Известно, что уничтожение евреев разными способами нацисты начали, по сути, с момента прихода к власти. Однако с Ванзейской конференции начинается плановое истребление евреев, если допустимо в данном случае сказать, в промышленных масштабах. Работы у Эйхмана прибавилось, и, надо полагать, эта ситуация ему нравилась.

Конечно, в Иерусалиме Эйхман пытался принизить свою роль в окончательном решении, приписывая себе чисто техническую роль – то секретаря, ведущего протокол конференции, то диспетчера, занятого планированием и отправкой транспортов с евреями в лагеря смерти. По сути, он не смог объяснить своё присутствие на совещании «высокого уровня», куда приглашались статс-секретари и которому была присвоена высшая категория секретности.

В ходе допроса следователь настойчиво пытался заставить Эйхмана произнести слово «убить». Эйхман пытался всячески увильнуть от этого. Но когда он оказывался в безвыходном положении, то буквально выкрикивал однокоренные со словом «убийство» слова. Что за этим стояло? Возможно, избегание «убийственных» слов как бы исключало из словаря и деятельности Эйхмана насильственную смерть – убийство. Отстранённость от нацистской практики умерщвления евреев, вероятно, была связана не только с последующим возмездием, но и с проявившимся во многих случаях страхом вида смерти и её неизбежных атрибутов: предсмертных криков, трупов, крови. Может показаться удивительным, что те, кто руководил производством смерти, страшились её вида. Тому много примеров. Тот же Генрих Гиммлер впал в обморочное состояние при посещении Освенцима, столкнувшись с практическими результатами своей деятельности. Казалось бы, тот, кто нацелен на убийство, должен был бы испытывать и демонстрировать если и не наслаждение, то, по крайней мере, удовлетворение от вида результатов своей работы. В чём же тут дело? Понятно, что однозначного ответа на этот вопрос не удастся получить. Однако можно попытаться дать вероятные и невероятные объяснения. Были ли такие субъекты садистами от природы?

Одно из объяснений может быть весьма банальным Нацисты, падающие в обморок при виде трупов, могли воспринимать задачу ликвидации евреев с целью очищения от них пространства Великой Германии достаточно абстрактно, достаточно формально. Для них важен был итог. Они решали абсолютно практические задачи. Было известно количество тех, кого надо устранить из списка живущих, и исходя из этого – средства реализации данной задачи. По-видимому, с этим отстранённым взглядом на практику массовых убийств связан и эзопов язык нацистов, называвших умерщвление «особым обращением». Причём этим языком они пользовались именно между собой. Так, например, Эйхман приводит высказывание Гейдриха на конференции, где он говорит не об убийстве, а об использовании евреев в качестве рабочей силы на Востоке – комментарий Эйхмана: «Так он это маскировал».[169]