– Всё не угомонитесь? – заведующая вошла тихо.

– Марина Никаноровна, вы старше нас будете. За что старуху вся деревня не любит? Не знаете?

Заведующая почтой – шестидесятилетняя дородная женщина – поморщилась.

– Нет. Вам точно нечем заняться… Мне отчёт надо писать, а вы мешаете. Подвиньтесь-ка, – она положила на край длинного стола свои записи. Ногой зацепив стул, пододвинула его к себе. Грузно села.

– Чего уставились? Ваши разговоры, если по делу, мне не мешают. Всё. Работайте.

…..

Баба Валя, та самая старуха, которую обсуждали почтальонши, восьмидесятилетняя жительница старой части села Топяное, сегодня проснулась, как всегда, в шесть утра. Вернее сказать, её разбудила кошка Мурка. Та потихоньку несколько раз потрогала щеку старухи, пока та не открыла глаза. Надо сказать, что право будить хозяйку по негласному закону разрешалось только самой старшей кошке. Ею как раз и была Мурка, которая жила с хозяйкой уже пятнадцать лет. Остальные восемь кошек, значительно моложе Мурки, сидели, каждая на своём, только её собственном, месте и терпеливо ждали пробуждения хозяйки. Баба Валя, похоже, была прирождённой дрессировщицей, потому как позаботилась о месте для каждой своей кошки. Только Мурка спала у неё в ногах, другие же кто в коробке, кто на печи, кто на скамье на тряпочке. Такое разделение территории для сна, а кошки спали помногу, позволяло им жить в мире друг с другом. К тому же, старуха была строга к зачинщикам кошачьих стычек и враз гнала обидчика прочь. “Культурное поведение” её подопечных пробуждением хозяйки не заканчивалось.

Проснувшись, баба Валя, не торопясь, вставала с постели и так же медленно одевалась. Спала старуха в платье. На ночь снимала лишь кофту, платок с головы и тёплые носки. Их старуха меняла по мере износа, тогда как чулки на ногах носила годами. Кошки молча ждали хозяйку, не выказывая никак нетерпения. Одевшись, старуха вставала с постели и, накрыв одеяло весьма изношенным дырявым покрывалом, ласково произносила:

– Как поспали, мои родные?

Кошки понимали, что обращаются к ним, и каждая издавала своё, свойственное только ей мурлыканье. Старуха, получив ответ, усаживалась на табуретку, и кошки поочерёдно подходили к ней. Она наклонялась к каждой кошке по очереди и, рассматривая её, спрашивала о здоровье. И если с кошкой всё было нормально, та в ответ молчала, а если что-то беспокоило, начинала ласкаться к хозяйке и жалобно мурлыкать. Сегодня все девять кошек промолчали.

– Ну и хорошо, – встала хозяйка и направилась к русской печи, которая занимала почти всю комнату. Пожелтевшая, потрескавшаяся местами известь не вредила добротности печи, которая исправно служила хозяйке уже много-много лет.

У бабы Вали была ещё одна комната, но её она почти всегда держала закрытой. Не на замок, конечно, но дверь обычно не распахивалась. Эта была комната её детей. Там царил порядок и относительная чистота.

– Сейчас я вас покормлю. Холодновато! – старуха поёжилась. – Немудрено. Зима, как никак.

Она подложила пару поленьев в топку печи.

– Сейчас, милые, – обратилась она к кошкам. – Дрова только занесу.

Старуха направилась к двери. Одела поношенный ватник, сняв с вешалки, что у входа. На голову повязала пуховый платок, потёртый от долгой носки. На руки одела обыкновенные брезентовые строительные варежки и, сунув ноги в валенки, вышла. Месяц февраль только вступил в свои права, но уже отметился новыми снегопадами. Открыв дверь, старуха сначала оказалась в сенях – маленькой комнате, заваленной всяким барахлом и, лишь пройдя её, через другую дверь вышла на заснеженное крыльцо. Правая нога тут же утонула в мягком, как пух, снегу, следом поспешила и левая. Старуха торопливо захлопнула дверь, дабы не запустить мороз в дом. Утренний холод поначалу не ощущался. Неторопливо спустилась вниз, держась за перила, которыми служила обыкновенная, длинная, во все ступени, оглобля, прибитая соседом Сергеем. На земле снега было поболее, так как ничто не мешало ему свободно падать с неба, да и предыдущие залежи никто не убрал, а так, слегка было утоптано самой старухой да лапами девятерых кошек. Мороз начинал ощущаться. Он уже заметно щипал впалые щёки старухи, норовил протиснуться в её беззубый рот.

Валентина, прикрыв рукавицей рот, двинулась к поленнице дров, что была осенью выгружена соседом во дворе, недалеко от крыльца дома. Всё делалось с расчётом для удобства старухи. Дров значительно поубавилось. Нынче зима выдалась морозная, и, хотя старуха не устраивала дома парилку, всё же топила частенько, больше заботясь не о себе, а о домочадцах – кошках, что спали у неё на полу. Согнувшись, она неторопливо поднимала поленья и аккуратно клала их на левую руку, стараясь поместить как можно больше. Таким образом сделала несколько заходов, сваливая охапки на крыльце. Перетаскав достаточное количество дров, она вновь набрала охапку из кучи на крыльце и неторопливо, придерживая груз правой рукой, двинулась обратно в избу. Теперь она была спокойна: сегодня ей больше не придётся выходить во двор за дровами, их можно будет брать с крыльца.

Вернувшись в дом, неторопливо сняла ватник, платок, валенки. Валенки поставила сушиться на печь до следующего раза.

– Заждались, родимые? Скоро я, скоро.

Старуха ловко подбросила пару поленьев в печь и, поставив чугунок, налила в него воду из пятилитровой бутыли, которых у неё было всего две. В своё время сосед Сергей купил их для бабушки, чтобы сподручней было носить воду из колонки на улице. Хотя колонка и была недалеко от дома, но зимой набирать там воду всё-таки было неудобно. Молодёжь, которой не хватало аккуратности при наборе воды, изрядно проливала её мимо ведер, и в морозы вокруг колонки образовывался настоящий каток. Ребятня, та радовалась и с удовольствием каталась на нем. Те же, кто постарше, частенько ругались. Но, если честно, то в силу данных обстоятельств за водой посылали большей частью мужчин или тех, кому каток был в радость, потому особых проблем никто не испытывал. Валентине послать было некого, она жила одна, потому набрать воды для неё было в тягость. Бывало, специально сидела у окна, из которого была видна колонка, и увидев парнишку, набирающего воду, просила подождать, пока она не вынесет свои бутыли, чтобы он и ей набрал.

Надо сказать, что молодой сосед Сергей опекал старушку, но это могло происходить не очень часто. Он работал водителем самосвала и каждую осень в своём кузове привозил ей дрова, – правда, за её же деньги. Приглашал время от времени кого-то прочистить печь, потому как печь топилась ежедневно. Покупал в городе кое-какие личные принадлежности, которые заказывала бабушка. Раньше на удивлённые взгляды соседей всегда отвечал, что дед завещал ему помогать бабе Вале. Постепенно расспросы прекратились, потому как все знали, что дед Сергея, Матвей, был влюблён в Валентину всю свою жизнь. Невысокого роста, со следами оспы на лице он был неказистым, и красавица Валя, зная о его преданной любви, всё же предпочла красавца Василия, который позже бросил её с тремя детьми. Хотя сама Валентина так не считала и придерживалась версии, что его убили. Но и тогда она не посмотрела на Матвея и одна вырастила всех троих детей.

Поставив чугунок на печь, старуха не стала дожидаться, когда закипит вода, а сразу же высыпала в неё пшено. Посолила. Одета она была в старую, застиранную кофту на пуговицах спереди, неопределённого цвета, которая когда-то и была шерстяной, но от многочисленных стирок в прошлом и долгого ношения вся шерсть стёрлась, оставив только голую нить. Снизу под кофтой просматривался свитер, такой же по цвету и качеству, как и кофта с растянувшейся горловиной. Вся одежда старушки была невзрачная, волосы седые, лицо смуглое, но глаза её были прекрасны. Большие, ярко-синие, с длинными чёрными ресницами они особенно хорошо смотрелись на смуглом лице. Старушке было лет восемьдесят или, может, чуть меньше, лицо и руки испещрены морщинами, но неизвестно как сохранившиеся чистые, с ясным взглядом её глаза были по-настоящему красивы.