– К психологу? Глеб, зачем тебе к психологу? – удивился хриплый, кашляющий голос. Вероятно, отец был после бассейна: в собственном фитнес-центре он плавал чуть ли не каждое утро. – Конечно, лучше в актерский кружок свой иди, Глеб, чем к психологу. Это полезная штука, научат контролировать эмоции. А то нервничаешь, наверное, ЕГЭ через год, – вторил отец Наде.
Глеб из вежливости поинтересовался, как у отца дела на работе. Отец ответил, что все путем, пообещал встретиться в воскресенье, а на прощание спросил:
– Глеб, ты что, хочешь стать актером?
– Нет, – успокоил Глеб.
– Режиссером?
– Нет.
– Ну слава богу. Тогда попробуй в кружок театра, да, развлекись. Только смотри, чтобы не в ущерб учебе.
Родители развелись будто бы из-за политических вкусов, но временами Глеб в этом сомневался, например наблюдая, как, живущие порознь больше пяти лет, они произносят одинаковые фразы, несмотря на разницу во мнениях почти по любому поводу. Закрадывалось подозрение: уж не был ли он третьим колесом и для них?
Что было ясно без подозрений: источник под кодовым названием «отец» дал положительную рекомендацию. Итого: два-один в пользу курсов.
«Спасибо за метод, Тамара Васильевна. Приятной вам пенсии. И поскорее на нее уйти».
Куклы
Здание учебного театра напоминало большую трансформаторную будку. Серые кирпичи, строгая прямоугольность. Правда, внутри сделали красиво: длинные коридоры, стены под мрамор, высокие потолки. Портили интерьер уродские афиши: на «Вишневый сад» зазывало какое-то болото с волчьими ягодами, а «В ожидании Годо» анонсировала фотка Хатико. В учебном актовом зале, где все ждали препода, стояла духота и пахло, как в деревенском доме, откуда недавно съехали старики. Кроме Глеба на креслах в первом ряду сидели еще пять девиц и два долговязых парня. Все молчали и выглядели оттого настолько серьезными, что заговорить с кем-то Глеб не решился – отправился назад в коридор посмотреть соседние залы. Но двери оказались везде заперты, а когда он вернулся, занятие уже началось.
Возможно, поэтому у Глеба сразу не заладилось с Карабасом, как он окрестил препода. Никакой бороды тот, правда, не носил. Носил он сальную рокерскую косичку и металлическое кольцо в ухе, а вел себя настолько высокомерно, что Глеб сразу вспомнил хозяина цирка из «Буратино».
Первым делом Карабас раздал всем по ручке с бейджами и велел написать на бейджах имена.
– Так вы лучше друг друга запо-омните, – пояснил он, растягивая гласные. Пока выполняли, Карабас молчал, пялился в окна с подчеркнутым безразличием. «Когда какая-нибудь восьмиклассница ведет себя отмороженно, бывает забавно. Когда взрослый мужик – отвратительно», – злился Глеб, стараясь уместить бейдж на узком подлокотнике кресла, чтобы было удобно писать.
– Теперь я прошу на сце-ену. Встаньте полумесяцем, да, вот так. Прошу ка-аждого рассказать о себе. Все, что вы хотите, но не больше и не меньше двух мину-ут. Тут секундомер. – Карабас вынул из сумки планшет и первый поднялся по ступенькам на деревянные подмостки.
Упражнение на знакомство было несложным. Глеб всего-навсего перевел в уме монолог по английскому про хобби: люблю гулять с друзьями, слушать музыку и кататься на лыжах.
– Хорошо. О-очень даже неплохо. Только вы еще не познакомились по-настоящему, – заявил Карабас, когда кончились довольно однотипные монологи.
– Да ладно! – не выдержал Глеб.
– Предлагаю обратить внимание друг на друга, – продолжил Карабас, сам не обратив никакого внимания на Глебову реплику. – У кого какой цвет гла-аз? Давайте вста-анем в линию по цвету гла-а-аз, слева – светлейший, справа – темнейший.
Глеб встал сначала вторым, но тут же выяснилось, что у дредастой, крашенной под салатный листик девчонки глаза светлее, и Глеб отодвинулся на третье место в шеренге. Карабас потребовал поочередно хлопать в ладоши, то в одну, то в другую сторону, так, чтобы звук усиливался. Получалось нарастающее, зловещее хлюпанье. Слух оно не резало, но казалось нелепым. И каждое последующее задание все сильнее напоминало Глебу детскую игру с элементами муштры. Он прикинул, что вряд ли заплатит за полный курс.
«Реально как куклы. Интересно, Володя знает Карабаса?» Глеб вдруг вообразил, что все люди вокруг него – муляжи, манекены. Или почти все. Может, кроме него. А может, и не кроме… От этой фантазии стало не по себе, и он зажмурился, вставая в слепой хоровод, как вынуждало тягучим голосом Карабаса новое актерское упражнение.
Под конец тренировались друг друга копировать. Карабас пафосно обозвал упражнение «зеркалом». Надо было разбиться по двое и сесть на пол, чтобы повторять жесты и мимику. Глеб затупил – отвлекся, так как эсэмэска оповестила, что готовы результаты генетических тестов. Тесты были в порядке, никаких проблем. «И что? И откуда у меня это?»
Незанятой осталась как раз та девчонка, у которой были глаза чуть светлее. Примерно ровесница, напудренная до бледноты, она то и дело мотала своими зеленоватыми дредами, которые смахивали на маленьких змеек.
«Вера» – значилось на ее бейдже.
Сели по-турецки. Глеб удивился, какой холодный на дощатой сцене пол. Первые минуты Глеб машинально повторял Верины гримасы, вспоминая, сколько именно времени отвел Карабас на упражнение. Такое бывает: кто-то что-то сказал, а сразу забываешь. Тем более если думаешь о другом. Глеб думал о том, как поскорее свалить и как теперь ему лечиться. Забивалась в ноздри мелкая пыль, хотелось чихнуть. Он терпел, сосредоточившись на дыхании, пока не заметил, что дрожат пальцы – волнуется. Вот Вера чешет ухо, перекинув через голову руку в пластиковых перстнях. И ржет гиеной. И приходится тоже ржать, но гиеной Глеб не умеет, а Вера ржет уже не специально, чуть ли не делает перед ним шпагат, автоматически заставляя Глеба делать так же. Глебу совсем не смешно. Вера очень близко, по правилам надо смотреть ей в глаза, от нее несет апельсиновыми духами, немножко потом, но потом на удивление приятным. Глеб волнуется еще сильнее. Вера смотрит с беззаботной, морозной улыбкой. Глебу Вера не очень нравится, но Верино присутствие очень нравится его телу. Как ни странно, возможно, поэтому сама Вера и не нравится.
Когда в окна быстрым заколачиванием гвоздей застучал дождь, Карабас объявил, что «зеркало» кончилось. Весь красный, Глеб заковылял затекшими ногами в сторону Карабаса, наскоро извинился и пробормотал, что ему срочно нужно уйти. Карабас равнодушно кивнул и принялся объяснять остальным последнее задание, на рефлексию. Участвовать в нем Глебу не хотелось. Хотелось домой, а завтра поскорее в парк, на пробежку, чтобы никаких мыслей и рефлексий. Глеб даже не заметил, что за весь театральный час хлопков, чиханий и вскриков уши ни разу не прожгло.
Запертая молния
В пустынном вестибюле сидели только два худощавых студента, но они так обсуждали футбольный матч, что их голоса отзывались эхом еще на лестнице.
– Ты видел, как распластался? Это красная карточка, Валер, красная. За такую симуляцию.
– Слушай, ведь ему ногу задели…
Глеб прошел мимо них в гардероб – пыльный недолабиринт из квадратных решетчатых отделений-кабинок, каждая крючков на двадцать. В углу на входе кемарил вахтер с распухшим лицом. Он держал в руках пульт от выключенного телевизора, сжимая его обеими руками, как слиток золота.
– Да ладно, чутка задели. Это по-любому не повод корчиться.
Глеб надел ветровку и, вздохнув, собрался было на улицу, когда услышал странный жужжащий звук по соседству. Тихий, но резкий. Наподобие приглушенной бензопилы.
– Правильно все сделал арбитр. Канадец он, кстати.
– Вот и судил бы свой хоккей мудацкий, канадец.
Глеб обернулся на жужжание. Какая-то девчонка воевала с молнией бомбера. Она пыталась застегнуться двумя руками, возила замком туда-сюда, и черная ткань бомбера пузырилась, будто была неподатливым тестом. Глеба порадовало, что не он один не в настроении.