– Эй!

Глеб обернулся. В мармеладную лавку зазывала ростовая кукла червя.

– Заморишь меня? Заморишь меня, молодой человек? – спрашивала она мужским голосом, волоча по снежному тротуару кислотно-фиолетовый хвост. Из куклы торчали длинные ноги в серых валенках.

– Я конкретно против, чтобы кто-то кого-то морил, – пробормотал Глеб, но листовку взял. Акция: скидка пятьдесят процентов на лакричные палочки.

«Замори. Кто им лепит такие лозунги? Или сами? А еще меня не взяли тогда…» – негодовал он, вспоминая гоповатого менеджера, который доставал его летом на собеседовании.

Ветер на улице был сильный, и снег забирался под капюшон, накинутый на меховую шапку. Еще Глеба морозило от звуков. Зазывания на распродажи, хруст снега под ногами, крикливые разговоры. «Эй, а ты знаешь, Игорек в Тай на праздники рванет, сказал». – «В наше-то время? Буржуй!» – «Один?» – «Один». – «Понятно, что ему вздумалось. Извращенец. Юля же бросила». – «А зря. Поехали бы вместе». – «А что ей с ним? Висеть на массажах для пенсов?»

Листовку Глеб выкинул в мусорку на углу. Из бачка воняли кислым пустые упаковки пивных закусок. Названия как у кишечных паразитов: желтый полосатик, свиной солонец, кольца кальмара.

Кольца. Их она не носила, да и выглядело бы чересчур пафосно. Варианты были разные: украшение на шею, гель для волос. Последнее – слишком практично, первое – перебор с романтикой. Глеб решил, что часы прокатят идеально.

– Постой, джигит, нож хочешь? Хороший, раскладной! Вино даме открыть, брата-дурака напугать. А?! – сипло кричал мужичок в шапке-ушанке, хилый, совсем непохожий на того, кто продает ножи джигитам. Уже этим он вызывал недоверие. А еще тем, что торговал в уличной палатке сувениров: хохлома, футболки с медведями, магнитики с собором Василия Блаженного и прочие вещички, которые втридорога впаривают туристам.

Нож был точно не нужен. Глеб собрался лететь без багажа, и, даже если нож окажется беспонтовой точилкой для карандашей, на таможне могут как минимум задержать. Но к мужичку Глеб все же подошел. Отчасти чтобы скрыться от усиливающейся метели.

– А если я не джигит? Если я самурай? – попробовал Глеб ввести продавца в ступор.

– А если самурай, – не растерялся тот, – тебе вот чего есть!

Продавец достал две короткие серые палки, соединенные цепью. «Нунчаки» – не сразу понял Глеб. Палки, судя по всему, были обтесаны рубанком в сарае где-нибудь в Балашихе. Самодел.

– Нунчаки больше для ниндзя. А ниндзя – враги самураев.

– Ты, братец, не брезгуй пользоваться оружием врага, – кашлянул паром продавец. – Только в сказках паршивых герои всегда по-геройски поступают. А по натуре – нет. Герои поступают так, что потом про них пишут сказки. И все.

Глеб пожал плечами. Задумался.

– Мне часы нужны.

– Зачем самураю часы? – просипел продавец. Никто больше не подходил, и его тоже, видимо, тянуло болтать. – Самураю не следует торопиться, даже если начался дождь.

– Ну… – Глеб снял капюшон, сочиняя ответ поостроумнее. – По Хогакурэ, не нужно торопиться, чтобы не выглядеть глупо. А глупо выглядит и тот, кто торопится, и тот, кто опаздывает. То есть мониторить время для самурая очень важно.

Продавец вынул из-под прилавка картонную коробочку, постарался по-доброму улыбнуться, но на подрагивающем от холода лице улыбка вышла кривой и нелепой:

– Что ж. Тогда к вашим услугам есть они. Антиквариат-с! Стоят четыре куска, но знатоку бусидо отдам за три.

– Можно? – Глеб наклонился и открыл незамысловатый футляр. Деревянный корпус, похоже, был обтесан там же, где и нунчаки. Зато циферблат блестел, металлический, укрытый прочным стеклом. Две стрелки, двенадцать черных римских цифр. И цепочка железная тоже. И мизерный ключик. – Неплохо. Только у меня с собой две тысячи.

Продавец тут же стал серьезным: упер красные ладони в бока, отчего его дубленка пошла пузырями.

– За две с половиной могу, иначе убыток, айм сорри. И шапками махнемся. А то я в своей ушанке не греюсь по натуре, а твоя что надо.

– Ладно, – кивнул Глеб. – Тогда покажите конкретно, как они заводятся.

Заводились часы без проблем. Никакой, конечно, не «антиквариат». Однако ручная работа, по крайней мере, чинили явно не раз. Должно понравиться.

– Угу. Спасибо. – Глеб отсчитал пять пятисотрублевок и, взлохмаченный, положил рядом свою шапку.

Уходя, Глеб забыл, что продавец обещал взамен ушанку. Ушанка была бы велика, но хотя бы согрела по пути домой. А капюшон от метели не защищал, и Глеб на бегу закрывал лицо руками в перчатках. «Заболеть не хватало», – злился он. Было понятно, что покупка не самая надежная.

После холода чуть не вырубило в душном вагоне. Тепло, мерное покачиванье и запах горячего железа мигом напомнили: ты устал. Как собака. И по-собачьи хочешь высунуть язык, чтобы поймать капли освежающего дождя, которого нет. К счастью, от «Савеловской» топать недалеко. Минут пять всего, если через дворы. А там уже набираешь код, затем три кратких ноющих писка и «Добро пожаловать» – впускает электропривратник. Мама не дома и не прицепится, почему поздно.

Глеб жил в обычной панельке, что многих удивляло. Далеко не последний человек в администрации города, мама могла бы намутить квартиру чуть ли не на Патриарших. С отцом она давно развелась, а так он – бывший военный, теперь владелец прибыльной качалки – мог бы подсобить им на совсем роскошную хату. Но на самом деле трешка в брежневке устраивала и маму, и Глеба. Ремонт в стиле хай-тек, просторная гостиная и кухня, икеевская мебель вперемешку с дорогой итальянской. При этом особенно Глеб любил свой падик с облупленными ступеньками и пятнистыми, словно в угрях, стенами. Любил по трем причинам. Во-первых, Глеб дважды целовался здесь при встрече, во-вторых, один, но самый важный раз целовался на прощание, а в-третьих, в детстве ловил возле лифта тараканов и мокриц. Придумывал для них ловушки, на которые вдохновила легенда о Троянском коне, рассказанная перед сном кем-то из родителей в далеком, почти беспамятном возрасте.

Возвращаясь домой с часами, Глеб вспоминал о мокрицах. Он улыбался, подходя к лифту, и уже почти нажал кнопку вызова, когда услышал сопение за спиной.

Глеб обернулся. Никого не было. «Показалось?» – подумал он, а вслух просто выругался, полушепотом, как привык наедине с собой.

Сверху загремели шаги, зашумело прерывистое дыхание.

– Эй! Что там у вас?

Вместо ответа погас свет. Сопение вернулось. Глеб ринулся назад, к подъездному электропривратнику, будто тот и правда был верным стражем, а не автоответчиком. Но кто-то толкнул кулаками в спину возле ступенек. Глеб ударился плечом о стену. Не очень больно, парка смягчила. Глеб попробовал ударить на сдачу – в сопящую темноту хуком слева – попал по воздуху. И почти сразу стукнули сзади по голове.

– Что происходит?! Вы с какого района? Меня тут знают, – выдал Глеб от растерянности банальную отговорку.

– Тихо. Тихонечко, – прошептал чей-то молодой голос.

Толкнули еще раз, упал. В ушах разлилась маринадом боль. «Руки испачкал», – подумал Глеб, пока чьи-то чужие руки его обыскивали. «Драться? Вдруг у них нож? Если одежду начнут снимать, плевать, буду драться». Ничего не видно. Одни звуки – шуршание, кряхтение, перетаптывание. Сливаются в «шшш-шшшш» сплошное.

«Надо было, наверное, закричать».

Маринад в голове густел. Темнота тоже густела, наступала. Глеб различил перед глазами столб грубой ткани, похожей на наждачную бумагу. Валенок, показалось. Чья-то нога в валенке. «Замори меня, замори меня, червячка».

А началось это еще летом. Никто меня, ясное дело, не уговаривал. Просто позвонил бывший сокурсник Андрей и предложил:

– Давай ты напишешь книжку. Янг-эдалт там… или подростковое.

Андрей работал редактором в одном издательстве, и мы с ним по старой дружбе иногда виделись. Таких предложений я от него не ждал. Да и любых предложений, кроме как вместе сходить в бар.