УПАДОК (продолжение)^[61]

Мораль у населения после поражения в войне дегенерировала, но если так, то представляется ли предпочтительным вернуться к её довоенному, «здоровому» состоянию? Можно пожелать этому предприятию успеха, но я категорически не считаю это правильным.

Город Ниигата, в котором я родился и вырос, был районом нефтедобычи, а потому и местом, где появлялись люди, разбогатевшие на нефти. Когда я учился в начальной школе, был такой Накано Канъити, сделавший на этом состояние, который сильно экономил на всём; он не брал рикшу от железнодорожной станции, так как считал, что это слишком дорого, но шёл пешком до начала моста Бандайбаси,^[62] откуда уже можно было задёшево взять машину. Об этом в своих выступлениях нам часто говорил директор школы. Между прочим, на днях в разговоре со знакомым, приехавшим из моих родных мест выяснилось, что тот же анекдот сейчас рассказывают о другом нуворише — Ниицу Нанигаси, то есть это превратилось в каждодневное наставление для жителей Ниигата, в их жизненный стандарт.

Миллионер вместо 50 сэн^[63] тратит 30 сэн, и такую экономию считают благородным поступком. Что это — модель для нашей повседневной жизни? Проблема не в этом конкретном случае. Проблема в душевном состоянии, лежащем в основе подобных случаев, в образе жизни.

Во время войны я работал временным сотрудником кинематографической компании. Тогда один человек — «О», также временно нанятый, был директором газетного союза; это был энергичный человек, с большой горячностью высказывавший на совещаниях мнение о том, что Ёсикава Эйдзи^[64] и Сато Короку^[65] — великие японские писатели, учителя и наставники, что о них-то и следовало бы снимать фильмы!

[Подразумевалось, что] эти фильмы будут о старых крестьянах с узловатыми пальцами, в грубой бесформенной заплатанной одежде, которую передают от отца-сыну, а от сына-внуку. Предполагалось связать вместе дух терпения и [состояние] лишений и отобразить [на экране]; но отчего японская культура должна быть именно деревенской культурой? [Оттого, что] японский декаданс возникает при превращении культуры деревенской в культуру городскую, и в этом сегодняшняя трагедия.

Этот разговор вызвал большую реакцию на совещании; управляющий (фактически — руководитель компании) и другие сильно возбудились, обернулись ко мне и говорили: «Может, ты напишешь сценарий?» Мне пришлось приложить массу усилий, чтобы вежливо отказаться, только вот подобный разговор в военное время был не единичным и происходил во многих местах. Тогда просто вопили о том, что следует вернуться к деревенской культуре, к деревенскому духу; да, таким было веяние времени, но одновременно таким было и массовое настроение.

Спешат сказать: деревенская культура, а есть ли она вообще, «деревенская культура»? Да, есть праздничные обычаи танцев о-бон, возможно есть дух [претерпевания] лишений и инстинктивный дух накопительства, но суть культуры — в прогрессе, а в деревне нет прогресса ни на волосок. А есть там только дух замкнутости, недоверие к чужим, глубокие сомнения, дотошность в подсчёте выгод и убытков. Деревня пользуется простыми и искренними, странными словами, не обдумывая предварительно их значений, однако деревня не была изначально по духу ни простой, ни искренней.

Со времени реформ Тайка^[66] дух деревни был негибким, постоянно думающим лишь о том, как избежать налогообложения; [крестьяне] уходили от податей становясь бродягами, уходили от податей, подделывая данные для регистрационных семейных записей; акт ухода от податей в ходе индивидуальных упорных сражений этих крестьян и являлся, собственно говоря, связующим узлом японской экономики, посредством чего образовались, расцвели, а затем пришли в упадок земельные наделы сёэн, а аристократы уступили место военному сословию. Под воздействием борьбы крестьян с налогообложением, из-за их негибких действий по уходу от податей изменялась японская политика, шли перемены в японской истории. «Увидишь человека — считай его вором»: вот деревенский дух императорского периода; надо, конечно, помнить и о наличии шатающихся в окрестностях шаек грабителей, и о ситуации, когда землевладельцы были устранены, но среди них были умелые и хитрые, которые стремились восстановить своё положение и чем-то обладать — конечно, у крестьян формировалось недоверие и отторжение «не-своих». Они всегда были пассивными, не говорили, что сами хотели бы поступить вот так, да и не могли так сказать. Вместо этого, они решали навязываемые им дела, основываясь на индивидуальной хитрости, и именно эта хитрость пассивности оказала громадное воздействие на перемены в японской истории.

Японская деревня и сейчас — точно такая же, как в эпоху Нара.^[67] Примерами похожих друг на друга дел, которыми завалены народные суды являются прирезание себе соседской земли тайным перемещением межи на 3–5 сун^[68] и случаи взятия полей в пользование без расписки и не возвращение их, обман соседей и родни. Подсчёт плюсов и минусов, вариантов прибыли и убытка лежит в основе жизни; в деревенской психологии невозможно обнаружить устремления к более возвышенному состоянию духа, к самооценке и учитыванию интересов других. В состоянии отсутствия учитывания интересов других не может присутствовать истинная культура. При отсутствии самооценки истинной культуры быть не может.

Говорят, что крестьянская добродетель состоит в терпеливом перенесении лишений, но отчего подобная покорная выносливость считается добродетельной? Необходимость называют матерью изобретательности. Не мирясь с лишениями, не соглашаясь на неудобства, в стремлении к желаемому приходят к изобретениям, рождается культура, и это есть ход прогресса. Японские солдаты очень выносливы, они не стремятся к удобствам, их превозносят за терпеливое перенесение чрезмерных физических нагрузок; но нынешнее полное поражение оттого и произошло, что не развивали вооружение и имелись базовые недостатки в способах ведения боевых действий. И это относится не только к солдатам — нашему старшему поколению. Японский дух есть сам по себе дух выносливости, не желающий перемен, не желающий прогресса, очарованный и превозносящий прошлое, к которому и обращён. Очень редко проявляющийся дух прогресса тут же попадает под удар реакционного духа выносливости, который тащит его обратно в прошлое.

Говорят, что необходимость — мать изобретений. Вызывающий такую необходимость дух в Японии называется ленью, а терпение считается добродетелью. [Если расстояние] 1–2 ри^[69] — надо пройтись пешком; устраивать лифт для 5-6-этажных [домов] — потакать природе лени. Полагаться на механизмы и забывать о трудолюбии считается движением к разрушению страны. Всё совершенно наоборот. Правда есть отсутствие лжи. То есть, от этой-то правды и пришло воздаяние: не зависимость ли от ручного труда, не дух ли терпения и выдержки принесли трагическую участь нашей поверженной стране?

Конечно, совершенно по-дурацки было бы утверждать, что, чем раз нажать на кнопку и повернуть рукоятку, лучше и приятнее весь день тяжело работать руками, проливая пот. Но в целом и по сути в Японии главенствует именно такой идиотский подход.

До сих пор вес депутаты парламента и чиновники с дурацким почтением относятся к императорской системе, раздувая это до небес. Действительно, императорская система существовала на всём протяжении японской истории, но почитание императора было не более, чем средством доя тех, кто мог этим умело пользоваться, никогда не бывая искренним.

Для чего императорская система была нужна семейству Фудзивара, или сёгунам? Отчего они не стали захватывать высший властный пост? Оттого, что гораздо удобнее было оставить его императорам, а не брать себе; вместо того, чтобы самим отдавать приказы, — предоставить это императорам, а самим делать вид, что они беспрекословно подчиняются этим приказам, и тем стимулировать к отданию таких приказов. При этом надо учитывать, что такие приказы отдавались не волею самих императоров, а были в действительности приказами [Фудзивара и сёгунов], которые так реализовывали собственные желания от императорского имени. Демонстрируя, что подчиняются императорским приказам, они тем самым заставляли народ подчиняться своим собственным приказам.