Больше ни за что не стану есть!

ПЕТРОВИЧ

Не знаю, во что я ввязался?! Сейчас бы сидел с Голеньким, в карты резался. Но куда там! У него теперь другие дела, поважнее.

Которые меня, видимо, не касаются.

Я ему уже и не друг, получается! Так, отработанный материал.

Даже полслова мне за завтраком не сказал, старпень… И видел же, что я один маюсь. Но нет! Подойти поддержать человека – это выше его способностей. Умственных которые.

А я тоже дурак. Сидел сначала, всем своим видом Наполеона изображал. Ну или еще кого похлеще. Я же не шибздик, как некоторые, да и по части характера здоровее буду.

Хотя как сказать. Судя по всей этой истории…

В общем, сидел я там, ну вылитый царь Горох, и досиделся. Все собрались и ушли, а я один остался. Как идиот – с салатом.

И ведь недаром же Серафимовна талдычит, что гордыня – это чистой воды грех. Она же любительница в мой адрес всякие библейские ереси отпускать. Вот и сглазила, видно. Ведьма проклятая!

Я, может, и не стал бы этот салат в пакет класть. И уж тем более куда-то там волочить. Как будто мне делать больше нечего! Но она как насела. Серафимовна эта. Все ходила мимо, туда-сюда, сюда-туда, пока я свою порцию жевал. И главное, нет чтобы просто пройти. Нет, конечно! Надо обязательно своей задницей человека в плечо пихнуть. Что-то там доказать ему – таким вот образом. Чего она там бухтела? Дескать, и совести у меня нет. И страха перед Богом тоже нет. И ничего-то у меня приличного в душе не осталось. Как будто я не человек, а ирод какой-то.

Это тоже ее слова, кстати, не мои. Я таких не употребляю.

И потом… Хорошо, может, я и есть тот самый ирод. Но тоже ведь живой человек! И терпение у меня далеко не железное.

Поэтому я и не выдержал. Встал, собрал все эти яства, изыски и амброзии… пропади они пропадом… и пошел.

Я не к ней шел, а от этой грымзы подальше. Она же мне все уши выела своими нотациями. Серафимовна! Но все равно получилось, будто бы я к ежихе в берете приперся. Именно так это и выглядело. Как будто я по ее поводу вдруг озаботился.

А я просто шел. И все. Кому я вообще объясняю!

Но как она жевала этот салат! К такому не подготовишься – вот как! Я, может, потому и идти не хотел, что все заранее знал. И сам себе сказал: отдашь, и сразу утекай. Но где там! Я с места сойти не мог! Стоял, таращился, как умалишенный. Потом сел. Белиберду какую-то понес, лишь бы только на нее не смотреть. Как она жует. И жмурится! То ли от страха, то ли от благодарности. Так вот щенки едят, которые заброшенные. Или еще кто похуже.

У нее, бедной, и берет сполз – так она челюстями двигала. Ну хоть порозовела – от натуги-то. До этого сидела, как нить, – почти невидимая. А тут вон и черты какие-то проявились. Отдаленно человеческие. Ей бы еще волосы пришпандорить. Было бы совсем хорошо! Но как такое предложить? Она же, наверное, разобидится.

Или нет?

Меня от этой мысли прямо затрясло всего.

Ну и жизнь, думаю, настала! Это что теперь, слова не скажи без предупреждения? Так получается? Ходи только и кланяйся. Ножкой перед всеми подряд шаркай.

Вот поэтому одиночество – лучший друг человека. Человека, я подчеркиваю, а не всякой там шушеры.

Голик вон вечно ноет, что в семью хочет. А мне семья не нужна. Я свой салат и сам могу съесть, без посторонней помощи. Я такую помощь в гробу видал!

Какой идиот вообще придумал, что жизнью нужно делиться? Жизнь – это сугубо личное. Сам себе родился, сам и умер. Простой и понятный расклад.

ТАИСИЯ ПАВЛОВНА

У него опять настроение плохое. Странный человек. То смеется, то куксится. Я таких знаю. Они – самые опасные.

А может, у него из-за одиночества так?

Это мне Лидочка сказала. Что все злые люди ужасно одинокие. И нужно изо всех сил стараться оставаться добрым внутри, чтобы, если понадобится, отдать часть своей доброты другому. И если каждый будет так делать, то однажды в мире не останется одиноких людей. И злых тоже. И все будут счастливы.

Мне кажется, когда-то я все это знала. От бабушки или от мамы, может. А потом просто забыла, пока Лидочка мне не напомнила. Но когда она говорила, я сразу почувствовала, что знаю.

Может, он тоже знал, но забыл. Поэтому и стал одиноким.

ПЕТРОВИЧ

Она меня точно доконает. Предложила внезапно в рамс[2] сыграть. Я там на месте чуть не помер. Говорю:

– Нормальные у вас игры, Таисия как вас там.

Она тут же:

– Павловна.

Без тени улыбки! Но это ладно, тут я уже немного привык, чтобы без лишних слов реагировать. Но рамс? Блатная же игра!

Думаю: «Ну и ну! Старушка-то, оказывается, с сюрпризами».

А она так радостно:

– Это меня бабушка научила.

Бабушка! Ну и семейка. Преферансист-зихерников в таком-то колене.

А она мне опять:

– А ты умеешь?

Я прямо не знал, что ей ответить, честное слово.

Нет бы совет дать – не лезть куда не прошено. Но кому советовать-то?

Вот этой кучке перьев ошпаренных?

В итоге я так растерялся, что внезапно предложил:

– Давай, может, книгу почитаем?

Сам не знаю зачем. Но все лучше, чем ничего. Мы же не в тюрьме, прости господи, чтобы в рамсы резаться.

А она тут же:

– Давай!

И сразу вдруг посерела.

Вот этого я не понял совсем. Такого поведения. Сначала предложила и тут же – фьють – как будто под кожу свою ушла. Одни глаза на лице торчком остались.

Говорю же, я с ней скоро сам сума сойду! Уже недолго осталось.

ТАИСИЯ ПАВЛОВНА

Никогда мы с ним не подружимся. Никогда!

Я же как лучше хотела. Предложила в карты сыграть.

Не понимаю, ему игра не понравилась? Или он ко всему моему так относится? С предупре…ж… Нет. Бредубеж… С бредубеждением! Вот!

Лидочка такое про нашего главного часто говорит. Что он хороший человек, но с бредубеждением. Это значит, что Высоченный во всякий бред верит. Я так поняла.

И он, получается, тоже верит всякому – про меня. Наверное, думает, раз я лысая, так и в карты играть не умею. А я умею! Меня мама давно научила. Но я соврала, что бабушка. Чтобы он про маму всякий бред не сочинял.

А книги… Я их правда люблю. Только все буквы забыла. А без букв как читать? То-то и оно.

Поэтому я испугалась.

ПЕТРОВИЧ

Вот же олух! Хорошо хоть сейчас додумался. Она же читать не умеет!

Я просто заметил, как у нее глаза забегали. А бегающие глаза – это что? Первый признак паники!

Думаю: с чего вдруг? Может, у нее книги с чем-то плохим связаны? Ассоциация какая или еще что.

Это меня Серафимовна научила. Мозгоправии своей. Она же у нас редкого смысла психолог! Темень теменью, но людей похлеще той Ванги угадывает. Вот прямо насквозь просвечивает, как рентген. Тут я и подумал, может, у меня тоже такой дар включился, раз я эту туманность Андромеды так легко раскусил.

Туманность – это хоть не обидно звучит?

Ну а как понять? Я уже и не знаю, на какой козе к ней подъехать, чтобы она так не жмурилась. До меня только и дошло, что это было тогда – с тем салатом. Это у нее так страх проявился – беспрестанным морганием. А с стороны казалось, что она жмурится. Что тогда, что сейчас – с книгами.

Может, ее там били в этой их богадельне, если она такая припадочная? Страшно вообразить.

И тут она сама призналась:

– Я не помню, как читать.

А краснющая стала! Так я и понял всё. «Не помню» и «не умею» – у нее это один огород.

Честное слово! Как будто мы на разных языках говорим. Хотя казалось бы! Мы и они – где та разница?

Так и мне без разницы, ну!

Но я вдруг зачем-то предложил:

– Давай тогда сам, что ли, почитаю. Тебе.

Понадеялся, дурень, что она откажется. Ага! Видел бы кто это лицо, кроме меня!