– Лиз, ты хорошо подумала?

– Кажется, да.

– Ты действительно решила рожать? Стать хорошей матерью, уделять все свободное время ребенку, быть его личной прислугой до самого совершеннолетия?

– Да! – я улыбнулась. Ванька умеет рассмешить. Я сама не верила в то, на что говорила «да». Еще пару недель назад мне нельзя было доверить на воспитание котенка, как наступает пора быть мамой.

– И все равно. Я ненавижу того, кто это сделал, и не могу поверить, что ты так легко заканчиваешь жизнь в какие-то двадцать лет!

– Я тоже. Если бы он имел представление, что значит «предохраняться», этого бы не произошло.

Я поняла, что пора прощаться. Решение уже принято. Оно созрело не так давно, всего пару часов назад. Лето еще не закончилось, но желание уехать подальше грело сильнее солнца.

– Вань, я собираюсь уехать ненадолго, до начала съемок. Будь что будет, Вань. Вот тебе мой мобильный, – я вытащила из кармана джинсов свою бело-голубую нокиа, – отвечай на него, говори всем, что на отдыхе в Тайланде, ну или придумай что-нибудь.

– Куда ты поедешь?

– Не скажу. Ты, главное, запомни. Если будет звонить Фокс…

Он перебил меня, округлив глаза:

– Чего это он тебе звонить должен?

– Я не договорила. Если будет звонить Алекс Фокс, пошли его ко всем чертям! Передай от меня, что я его ненавижу, ненавидела и буду ненавидеть!

– Эм-м-м… Хорошо, коли так…

– Кстати, – я смастерила хитрую улыбку, – это он отец ребенка.

– Что?! Лиза, ты куда? Стой!

Но я уже захлопнула дверь. Подперев одну из стен подъезда спиной, рассмеялась так громко, что от эха заложило уши.

Так тебе и надо, Алекс Фокс. А я все, на отдых…

Родители жили в деревне, не так далеко от Москвы, но и не так близко, чтобы ехать к ним на один день. Два часа на электричке, и вот я в объятьях родных мне людей. Они не ожидали меня до зимы, но очень обрадовались моему появлению. Говорить им о беременности не стала, хотела, чтобы в моей жизни все наладилось. Русская натура: может, рассосется само???

Отклоняя всякого рода вопросы, пыталась улыбаться и подавлять приступы рвоты, а за столом, увидев овощное рагу, некогда любимое мной, состроила гримасу. Мяска бы… Сразу после – сморщилась, вспомнив, как Алекс клал себе в тарелку почти сырую куриную грудку. И противно, и, в то же время, рот наполнился слюной, я почти застонала, визуализируя, как Фокс в своей комнате, оставшись наедине с аппетитным кусочком, расправлялся с ним. Тут же встрепенулась: с каких это пор я, любитель овощей и фруктов, плотоядно хочу мяса?

Поев что было, отправилась на прогулку. В летнее время в деревне тишина и покой, жители младше тридцати покоряют Москву, а остальные сидят по домам. Огороды вспаханы, овощи спокойненько себе растут – можно отдыхать. По знакомой тропке через лес добралась до озера, сняла балетки и пошла по песку. Стало на удивление легко. Теплое летнее солнце, зеркало воды, отражающее деревья и облака, и только мы с… Как же тебя назвать, чудо мое внезапное?

Ощущала ли себя будущей матерью? Не знаю. Я не представляла, что делать, когда родится ребенок. Пеленки, плач, ночные недосыпы, мешки под глазами. Хм… Наверное, готовым быть к такому нельзя. Ощущала, что стала мягче, мне хотелось внимания, ласки, тепла. Если бы все было по-другому и я была бы, скажем, с Ленкиным, и это был бы его будущий ребенок, он шел бы рядом со мной, цеплял ступнями воду и бросал вперед. Он бы не покинул, даже если бы я сто раз попросила его уйти. Стоило бы мне только погрустнеть, Сережа бы остановился, поцеловал мой пока незаметный животик, прижал меня к себе. Даже Ванька, будь он отцом этого малыша, вел бы себя как взрослый мужчина. Вниманием я не была бы обделена точно… Ах, эти «бы». Вместо них как проклятие – треугольное лицо, черные, как гуталин, волосы, сложенные в очень странную прическу; чуть с рыжицой, густая челка; острый нос, бледные губы, песочно-желтый взгляд – и пазлом передо мной Алекс Фокс. Наглый, не заботящийся ни о ком, кроме себя любимого, живущий только работой и не имеющий больше никаких интересов. Уверена, если со мной что-то случилось бы, он не пришел бы на помощь, он бы радовался. Его противные губы расплылись бы в хищной улыбке от столь неожиданно свалившегося на него счастья.

Я присела на горячий песок, обхватив голову руками. Уже ничего не исправить, и нужно жить дальше. Долой слабости, долой проблемы и долой Фокса. Я решила жить назло ему – как смогу счастливо. Улыбнулась. Сначала насильно, а потом, привыкнув к состоянию, непринужденно. Подул августовский ветерок, унося печаль. Вернувшись в дом, я почувствовала себя другой – сильной, свободолюбивой, уверенной в завтрашнем дне.

Так, в кругу родных, прошел целый месяц счастья, наступила пора возвращаться домой. Притворяясь, что все как прежде и никакого ребенка я не жду, практически забыла о беременности. Пришла пора вспоминать, потому что живот понемногу рос.

* * *

Начало сентября, скоро съемки нового сезона. Я шла по улице, волоча за собой тяжелую сумку с вещами. У подъезда, нервно сверля взглядом мои окна, сидел Алекс Фокс. Вид у него был жалкий: осунувшийся, не выспавшийся, с замотанной бинтами рукой, с еще не зажившими на щеках ссадинами. Увидев меня, он подорвался со скамейки и, хромая на левую ногу, поспешил ко мне.

– Что значит «пошел к черту»? Лиза! – он, кажется, готовил этот вопрос давно, сразу после моего отъезда. И, сразу после моего отъезда, очевидно, поселился тут, ожидая меня. Его голос срывался, он был зол. Я спокойно поставила сумку, неспешно поймала огненно-рыжий взгляд.

– А тебе есть какое-то дело до меня?

– Да ты! Да я… Я места себе не находил! Подумаешь, проявил слабость. С кем не бывает? Я уже был отцом, но…

– У тебя уже есть дети? И жена тоже есть? Видимо, ты бросил и их…

– Моя жена умерла, Лиза, а дети в полном порядке. И я требую, чтобы ты больше так не делала! Ты должна считаться со мной! – его задел мой вопрос, он уставился куда-то вдаль, наверное, вспоминая прошлое.

– Извини за жену, я не знала. Но я уже передала через Королькова, чтобы ты шел ко всем чертям. И для непонятливых: я никому ничего не должна и мне не нужен…

– Для непонятливых, – дрожащим голосом он едва ли выговорил это сложное для него слово, раза три споткнувшись, но все-таки перебив меня, – если ты еще раз так сделаешь, я подам в суд! Это и мой ребенок, и ты не имеешь права не давать мне с ним видеться!

– В суд? Отбрось свои заграничные замашки, Фокс! Он еще не родился. Хочешь побыть с ним? Ну что ж, забирай! Можешь?

Поняв, что сморозил глупость, он растерялся. Смешно забегали глаза и надулись губы. Да, забрать у меня мой же живот у него вряд ли получилось бы. Я рассмеялась.

– Я чуть не сошел с ума, когда потерял твой след. Я хотел сказать, что… ты… Ну не смейся!

Он вновь задрожал. Глаза стали мокрыми.

– Господи, что у тебя за вид, что с тобой?

Он схватился за больную руку. Видимо, она у него заныла.

– Подрался. Руку вот сломал, нога болит…

Опустив ресницы, он ожидал, что я скажу: «Бедненький, ну иди сюда. Сильно болит? Ничего, заживет. Ты же у меня сильный», – но я лишь ехидно улыбнулась, подражая его ранним ехидным гримасам.

– Так тебе и надо, Фокс.

– Ты жестокая. Это-то ерунда, заживет, а твоя ненависть ко мне ранит сильнее.

– Она основана исключительно на взаимности.

– Ты придумала ее для меня. Я не ненавижу тебя, я к тебе неравнодушен, а это разные вещи.

– Уж не влюбился ли?

– Сложно влюбиться в мегеру! Просто неравнодушен, – прошипел он, отворачиваясь в сторону. – Давай сумку. Тебе нельзя таскать тяжести. Подумай о нашем ребенке. Если мне так и надо, то так не надо ему. Так вообще никому не надо.

Сказав это, он взял мои вещи и, подождав, пока я открою ему, однорукому и хромающему, дверь, зашел в подъезд. Я задумалась. Ванька был слишком жесток. Я знала, что он не остановится на этом и будет избивать Фокса при каждой новой встрече до тех пор, пока не скажу стоп. А когда скажу, пнет лежачего по почкам так сильно, что из песочно-желтых глаз заискрит фейерверк. Лишь потом перестанет. Я решила пометить галочкой мысль: сообщить названному брату при первой же возможности, чтобы не трогал парня. Хватит с него, раскаялся…