27.

— Привет, пап.

Эва готовилась к разговору. У неё уже были заготовлены фразы, факты и аргументы. Но стоило осунувшемуся и постаревшему лет на десять папе зайти в палату — всё забыла.

И без того страдающее сердце сжалось сильнее: она не рассчитывала, что когда-нибудь увидит реакцию родных на её диагноз. Что в это было для неё? Эва всегда думала, что сила. Она безропотно тащила свою ношу, справлялась, рисковала и улыбалась. Но сейчас поняла, что все семь лет просто бежала. И то, что считала железной волей, оказалось слабостью.

— Прости… — выдавила из себя и по щеке покатилась слезинка.

Дмитрий тяжело сел на кровать рядом с ней и потёр лицо рукой. Почувствовал, какой колючей стала борода. Вздохнул.

— Эва…

Он не знал, что говорить. Дочка слишком сильно напоминала ему любимую и генералу было сложно с этим смириться. Поэтому он часто уезжал в командировки, ребёнка баловал, всему потакал, нанимал лучших нянь и учителей. Он осознанно бежал от отцовства над Эвой и сейчас, в больничной палате, ловил жёсткое дежа-вю.

— Мы ничем не смогли помочь. Ранения были слишком тяжёлые.

Эта фраза разделила его жизнь. Тогда, 21 год назад, так же в больничной палате, он умер вместе с женой. Дмитрий сам видел эти ранения, пока бежал с ней на руках до врачей, и здравая часть головы понимала реальные шансы. Но та часть, что отвечает за веру в чудо, хотела тогда этого чуда.

— Это ты меня прости, дочка, — он обернулся к Эве.

Увидел её как будто в первый раз. Безумно похожая на маму глазами, губами, цветом волос. Но другая, чёрт возьми, другая. Как он раньше этого не замечал?!

И генерал заговорил.

— Знаешь, я всегда любил твою маму. И вряд ли полюблю кого-то ещё. Да и возраст уже, — невесело усмехнулся, — прости, что за твоей мамой так долго не видел тебя.

Он поднял руку и раскрытой ладонью погладил её по щеке. Эва потёрлась об неё, как маленький котёнок. Слова папы вскрыли давнюю боль и, казалось, уже позабытую обиду. И вся эта боль стекала по лицу слезами.

— Я не тот отец, которого заслуживает такое сокровище, как ты, — голос генерала просел. Хотел сказать что-то ещё, но Эва мотнула головой, пододвинулась и крепко обняла его за шею: другого папу она представить не могла.

В душе Дмитрия, в которую он уже давно не верил, словно сдули огромный, сдавливающий всё пузырь. Ему стало гораздо легче дышать, со спины будто упал тяжеленный рюкзак. Такого облегчения он не чувствовал даже после марш-бросков с полной выкладкой. Положил свою лапищу на подрагивающую спину дочери и погладил сверху вниз. Почувствовал, как его сильнее сжали.

Это было так странно и неправильно, но именно сейчас, когда родной ребёнок в смертельной опасности вот так доверчиво и крепко к нему жался, он казался себе сильнее и…счастливее. Губы невольно трогала лёгкая улыбка. Спустя 21 год, в больничной палате, Дмитрий Гросс ожил.

— Мы всё сделаем как надо, родная, — прошептал ей, продолжая гладить по спине.

Пока отец разговаривал с дочерью, Соколу позвонили.

— Денис? Привет, — ровно вещал в трубку мужской голос, — у нас есть подходящий для вас кандидат. Пока собираем подписи, но вы там готовьтесь.

Если вчера день Эвы был более-менее расслабленным, то сегодня она изнывала от постоянного лежания под капельницами, терпела множественные заборы анализов и очередные повторные исследования. Хотелось взвыть и послать всех прочь не только от того, что к ней постоянного кто-то зачем-то заходил, но и от страха.

Снова было страшно. И если раньше, когда об её болезни знал ограниченный круг людей, она бы не парилась и ушла домой, то сейчас на неё смотрело слишком много глаз, было подключено слишком много людей и было поднято слишком много важных связей. И Эва боялась их подвести.

— Если ты не успокоишься, я тебя усыплю, — пригрозил Николай Петрович, слушая её сердце в фонендоскоп.

— Согласна. И чтоб проснулась, когда уже всё закончится, — нервно дернула руками девушка.

Доктор только покачал головой и вышел, освобождая место для Ария. Командир вообще практически не выходил из палаты, оставался рядом безмолвной чёрной тенью с вечно скрещёнными руками.

— Страшно? — сел на кровать и развернулся к ней лицом, стараясь не смотреть в глубокий вырез больничной пижамы, которую Эва сейчас запахивала обратно. Его безмерно раздражало, что чужой мужик видит её грудь почти каждый день (он сам-то не видел!), но сдерживался, понимая суть действий доктора.

— Нет, — Эва положила руки на кровать, потом одну переложила на живот и, наконец, обе собрала под грудью, — не я первая, не я последняя.

Она не смотрела на Ария, односложно отвечала на вопросы и уже не сжимала его руку в ответ. А он и не знал, что делать в таких ситуациях. Обычно уходил, считая, что не обязан разруливать женские капризы. Но Эвино поведение не было похоже на каприз — она не дула губки, не строила глазки и не ждала от него никакой реакции.

Поэтому решил сделать то, что всегда делал Сокол с обиженками — осторожно обнял девушку.

Эва целую минуту держалась выпрямленной и напряжённой, и Арий уж было подумал, что такие штуки работают только у Сокола. Только собрался убрать руки, как девушка обмякла и уткнулась носом в шею, щекоча дыханием.

— Очень, — прошептала еле слышно и он кожей почувствовал движение её губ.

Арий не знал слов поддержки. Между ним и теми, среди кого он рос, была вечная гонка: стать заметнее, выделиться, первым занять должность. Это сопровождалось чем угодно, но не поддержкой.

Арий прекрасно умел командовать и оценивать обстановку. Ради своей команды шёл на многое, ни раз рискуя жизнью — и в этом видел свою для них поддержку. Но то были мужики, братья, такие же, как он.

А тут маленькая нежная девушка, которая так долго держалась и сейчас сдаёт. Что говорить? Что делать?

— Справимся.

Он крепче её обнял.

«Бери силы у меня — я заберу твою боль. Возьми мою уверенность и я заберу твои страхи. Возьми мою стойкость — я заберу твою слабость».

Если бы Арий был героем любовных романов, он бы сказал именно это. Но таковым он не был, да и фразами такими не думал, поэтому просто крепко обнимал тихо плачущую Эву.

А на следующий день был борт специального назначения. Было решено, что с Эвой полетит Сокол.

Прощаться он тоже не умел. Поэтому просто обнял девушку, поцеловал в лоб, пообещал, что скоро они встретятся и вышел из палаты. Через твёрдый чеканный шаг пытался усмирить тревожность — ему было бы проще, будь он в перелёте рядом с ней. Но подумав, они с Соколом пришли к выводу, что ещё один медик рядом, которому Эва доверяет, окажется не лишним.

Командир взял билет на ближайший самолёт до столицы и вернулся из больницы в дом.

— Ты всё решил? — присел рядом с Ярым, который ждал на крыльце.

Яр провёл ладонью по лицу и волосам. Между бровями залегла морщинка, которой не было даже после сложных операций. Она выдавала собой всю тяжесть и сложность принятого решения. Яр кивнул.

Зем посидел немного рядом. Он понимал друга: мысль об отставке посещала его тоже. Но у их технического гения была страсть и любовь, запасной аэродром — машины, мотоциклы, байки, снегоходы, трактора, автобусы, да даже вертолёты — все то, что имело мотор, колёса и двигалось. Зем же умел только войну.

Хлопнул Яра по плечу и встал. Действовал по одному из основных принципов, который он для себя вывел: решать вопросы по мере поступления. Даже если разница между их поступлением — секунда. И сейчас важно было собрать вещи и ехать в аэропорт.

С ним летел Данила. Генерала оставили готовить дом к возвращению. Дух и Айк в столице были не нужны, поэтому тоже оставались дожидаться возвращения своего командира.

В это время за несколько тысяч километров от наших героев.

— Эй, Яркий, а что там за история с Малой?

— А что за история?

Рыжеволосый мужчина с густой, такой же рыжей, короткой бородой сидел на деревянной тахте, вытянув ноги, и самозабвенно потягивал горячий чай из железной кружки. Грязная, местами со следами чужой, слава Богу, крови, форма валялась рядом. Его ребята тоже лежали в этой небольшой, тёмной комнате и отдыхали: кто-то просто валялся с задранными вверх ногами, кто-то рубился в игрушку на телефоне, кто-то чутко спал. Но стоило им услышать позывной Малой — все подняли головы и развернулись в сторону своего командира.