– Почему же ты перестала играть? – прервала меня Лиза.

– Что-то ты торопишься! – хихикнула я через силу. – Между моими шестью годами и двадцатью тремя много чего случилось!

Она выпрямилась, удивившись моему хорошему настроению, улыбнулась и провела по моей щеке рукой, а я прижалась к ней, чтобы наполниться ее теплом.

– Ты, как всегда, сдержанная, мама, сдержанная и ранимая…

Я поцеловала ее ладонь и откинулась на диванные подушки, справляясь с нехваткой энергии.

– Ты наверняка устала, – продолжила Лиза, гладя меня.

– Не буду спорить.

– Отдохни, продолжишь, когда захочешь.

Теперь, когда я осмелилась сделать первый шаг, у меня не было желания останавливаться. Я ощущала насущную потребность все рассказать. Поделиться всем с дочерью, пережить все заново, чтобы прошлое не исчезло. Ради нее. Ради меня. Чтобы и ожидание, и битва могли закончиться поскорее, не оставляя сожалений. Когда я все выложу, я смогу спокойно уйти.

Довольно странно, но каждый эпизод, каждая эмоция, каждый этап моей истории на удивление четко всплывали в моем сознании. Я была и здесь, и не здесь. Как если бы мои дух и тело кто-то отправил в прошлое, чтобы я смогла точнее поделиться им с дочерью. Неизбежность смерти подарила памяти исключительную ясность, хотя, возможно, я, вопреки своим надеждам, сама спасла воспоминания от забвения, похоронив их так глубоко.

После ужина я предложила продолжить мою историю. Уговаривать Лизу не пришлось.

– Итак, мама, что же случилось дальше? Ты вернулась в музыкальную школу?

– Софи не оставила выбора твоим бабушке и дедушке. Она вихрем влетела в наш ресторанчик, таща меня за руку, и потребовала, чтобы они записали меня в класс фортепиано!

Они с удовольствием подчинились, потому что их робкая и молчаливая младшенькая наконец-то нашла место, где сможет выразить себя, и значит, им больше не надо будет беспокоиться о ней. И с этого дня, как только заканчивались уроки в школе, я садилась рядом со своим старым учителем и ставила пальцы на клавиатуру. Мои успехи были настолько впечатляющими, что, когда пришло время поступать в коллеж, он посоветовал родителям отправить меня в консерваторию. Вообще-то обычно я не высказывала свое мнение, но тут не позволила решать за меня. Я категорически отвергла это предложение. Все последующие годы учитель повторял его, а я продолжала противиться. Я не воспринимала музыку и фортепиано сквозь призму успеха и амбиций. Значение имели лишь счастье, которое они дарили, и удовольствие от игры, от исполнения разных произведений, от аккордов, арпеджио, сочинений мэтров – все это было моими личными сокровищами. К тому же учитель открыл мне целый мир, где я была сама собой, где одинокая и мечтательная девочка, а потом подросток ощущала себя защищенной, уважаемой и никем не судимой.

С другой стороны, если он отправлял меня на конкурсы, я подчинялась. Когда я подросла, я догадалась, что наставник рассчитывал на пробуждение моего эго, чтобы подтолкнуть к более высоким, перспективным и весомым целям. Я посмеивалась над его планами. Он полагал, что я выйду за пределы собственных ограничений, словно какая-нибудь звезда сцены. Но выступления на соревнованиях пианистов вызывали у меня только два желания: доказать всем, кто считал себя выше, что мой наставник – фантастический учитель, и я не уйду от него ни за что на свете, и дать моим родителям, покидавшим в таких случаях свой ресторанчик, моим сестрам и Софи повод гордиться мной. И мне это удавалось, поскольку я выигрывала конкурсы один за другим. Аплодисменты тех, кого я любила, переворачивали мне душу. Мне даже не приходило в голову, что я талантлива, мне казалось, моей заслуги в успехе не было – все дело в инструменте, единственном близком существе, рядом с которым я становилась уверенной в себе и освобождалась от любого давления. Играя, я не видела ничего вокруг, для меня не существовало ни публики, ни сцены, ни жюри, оставались лишь рояль и музыка.

– Семья и фортепиано – вот и все, что мне требовалось для счастья, – еще раз подчеркнула я. – И только рядом с ними я была под защитой, причем в подростковые годы понимание этого окончательно окрепло… Я была не такой, как ты, то есть не чувствовала себя в любом обществе как рыба в воде! Со мной все обстояло ровно наоборот, что очень огорчало твоих теток – они-то были настоящими звездами какой угодно компании. Я же в присутствии чужих людей становилась неловкой, неуклюжей. Но только не здесь…

– Да что ты?!

– Ну да! Во время каникул я ломала комедию, притворялась нормальной девчонкой! Ну или… если быть точнее, пыталась притворяться!

Начиная с нашего первого лета, проведенного здесь, Сюзанна и Анита брали меня с собой на завоевание знакомых. Они сдружились со старшими братьями и сестрами моих ровесников. Поскольку были каникулы, мне приходилось всюду следовать за ними, у меня не оставалось выбора, я всегда должна была быть при них. Тем более, что здесь я все равно не могла играть на фортепиано. Даже Софи, самая моя горячая поклонница, считала, что мне полезно время от времени вырываться из своего музыкального мира, и июль с августом идеально подходят для перерыва.

Летом в Бретани я каждый год встречалась с одной и той же временной компанией. Я росла вместе с ними. Они знали, что я приеду, ждали меня, радостно встречали и приглашали на два месяца каникул в свой круг. При этом вели себя так, будто мы весь год общались ежедневно. Я отдавала себе отчет в том, что они считают меня странной, но готовы принимать такой, какая я есть. Летом ты согласен на все, и все становится поводом для веселья. А еще, находясь вдали от дома, я основывалась на принципе, что происходящее здесь не будет иметь никаких последствий, и пыталась избавиться от робости, быть чуть менее замкнутой, чтобы раствориться в общей массе. Я извлекала пользу из временного отклонения от привычного поведения, но при этом в конце лета всегда радовалась возможности стать самой собой и, главное, вернуться к своему роялю.

– В то лето, когда мне исполнилось шестнадцать, все изменилось… – неожиданно вырвалось у меня. – Э-э-э… Да, изменилось… я… а как…

Мне требовался отдых, прежде чем я приступлю к этому этапу истории. Именно он определил все, что за ним последовало. Грандиозные события обрушились на меня, как землетрясение.

– Уже поздно, пошли спать.

Лиза с трудом скрыла разочарование.

– Обещаю: продолжение будет, – с улыбкой успокоила я.

Она обняла меня.

– Спасибо, мама. Как чудесно ближе знакомиться с тобой… Лучший подарок, который ты могла мне сделать…

Мы долго сидели обнявшись, потом она помогла мне подняться, еще раз поцеловала и взяла под руку, так как ноги плохо слушались меня, когда я встала.

Перед тем как выйти из гостиной, я инстинктивно обернулась к окну и всмотрелась в дом на восточной оконечности бухты.

– Там по-прежнему горит свет… – мой шепот был едва различим.

Лиза проследила за моим взглядом.

– По-моему, этот дом притягивает тебя, ты так часто наблюдаешь за ним.

Я кивнула.

– Он связан с тем летом, когда тебе было шестнадцать?

Вместо ответа я поцеловала дочку в щеку.

Она выключила свет.

На восточной стороне пляжа

Огни только что погасли. Обитатели дома на западе ложились спать и, в отличие от меня, наверняка были спокойны и безмятежны.

Я уже много дней метался, словно лев в клетке, и даже музыка не могла увлечь и придержать меня, а Натану не удавалось вытащить меня на прогулку или на совместную пробежку. Я перестал разговаривать с ним, я больше не играл на рояле, не ел и не спал. Я только расхаживал взад-вперед вдоль окон. Мои руки все время дрожали, словно у наркомана, которому срочно необходима доза. Сердце билось хаотично. Я бы хотел успокоить сына и предпочел бы, чтобы он не присутствовал при этом. Но ничего не получалось – мне не хватало сил. Все мое существо было приковано к западу бухты, а энергия уходила на борьбу с яростью и болью, завладевшими мной.