Один раз, когда мы сидели после ужина со стариком и жарили личинки, к нам подошел старший надзиратель. Они начали что-то обсуждать, как я понял, касающееся меня. Потому что старший неоднократно показывал на меня дубинкой и называл мое новое имя Дум-дум. Я заметил, что старик общается с охранником, не боясь его, а тот со стариком – с уважением. Так они разговаривали минут двадцать, и старший, посмотрев на меня и на старика, с чем-то согласился и пошел в лагерь, а старик с улыбкой, трогая свою длинную белую бороду, довольно улыбался. И потом он сказал: «Всё будет хорошо, Дум-дум», а меня удивило, что я его понял.

Шло время, большую часть я проводил на кухне или убирался в пещерах, в каменоломню меня посылали редко. Я изменился: волосы отросли, я стал собирать их в хвост, одежда износилась, ее пришлось выкинуть, так что я ходил в набедренной повязке, хитро завязанной, чтобы не задувало и ничего не болталось, этому меня научил старик. Мое тело высохло, я вытянулся, от физического труда появились мышцы. Кожа стала темней от вечного загара я очень изменился за это время внешне.

Я понемногу освоил язык и кое-как мог общаться. Зверо-людов ко мне относились лояльно, не обижали, но и не сказать, что за своего приняли, а с людьми я ладил, иногда приносил личинки, нашел общий язык с охранниками и был у них на побегушках. Одним словом, жить можно, но я перестал пить горькую воду, как мне посоветовал старик. Он много чего знал, часто ходил в пустыню, у него не было кольца на шее, и он всегда возвращался, приносил растения и корешки, сушил их и хранил в мешочках. Вечерами мы сидели у камня и разговаривали, а в один вечер на закате, хотя тут это называли «когда пустыня горит», а она, правда, как будто горит, жар от пустыни поднимается наверх, красный закат, издали кажется, что она горит. И я спросил старика:

А как твое имя? А то столько времени общаемся и дружим, а я все «старик»!

Он улыбнулся и ответил:

– Мое настоящие имя нельзя называть, мне когда-то это запретили, очень давно, так что зови меня Лоо.

– Хорошо, Лоо.

Мы сидели и молчали, я ушел в свои мысли, воспоминая, но тут он спросил:

– Дум-дум, а как твое имя? А то все-таки Дум-дум – это не имя, это кличка, у тебя же есть имя, которое дали тебе родители.

– Конечно есть, меня звать Матвей.

Тут старик подпрыгнул, как будто его ударило током, уставился на меня и переспросил дрожащим голосом:

– Как тебя звать?

– Матвей, мама дала такое имя. А что не так?

Старик начал осматриваться по сторонам, как будто искал что-то. Я никогда не видел, чтобы он был таким взволнованным. Он бегал по кругу, бормоча себе под нос, потом остановился, подошел ко мне и на ухо сказал:

– Никому никогда не говори свое имя, забудь его, или проживешь меньше дуновения ветра, и жизнь твоя не будет стоить и песчинки.

Потом он так же быстро отошел от меня и сказал, чтобы я шел в пещеру, а ему надо подумать. Я пошел, лег на травяной матрас и долго не мог уснуть, думая, что сейчас произошло.

Глава 3.

Наутро старик был как будто ни в чем не, бывало, единственное какой-то был задумчивым. Мне приходилось все делать самому, без его подсказок. Потом пришел он, послал меня за старшим охранником и попросил его найти, когда нашел и пришел, сказал, где он. Старик ушел, его не было достаточно долго. Когда он пришел, он сказал, что уходит в пустыню, его не будет пару дней, и все надсмотрщики в курсе. А вечером, когда все поели, он попросил позвать ему Маласима, большого, очень большого раба, под три метра ростом, загорелого, покрытого пылью из карьера и татуировками по всему телу в виде рун и змей, с ирокезом на голове. Он большой очень сильный, он работал огромной большой каменной кувалдой, дробил большие камни.

Когда его привезли, я подслушал, что никто не знает, кто он и откуда, якобы всю жизнь был рабом, а отправили его сюда за то, что он убил своего последнего хозяина, просто раздавил ему голову. На невольничьем рынке его побоялись покупать, вот он и попал сюда. Я тоже его побаивался, он настолько большой и сильный, что от меня не останется и пятнышка, если он ударит, хотя он молчалив и спокоен, и да, кольцо у него не на шее, а на руке, не нашли для его шеи подходящего. О чем они со стариком общались, не знаю, когда Маласим пришел в пещеру, я лег спать, потому что было очень поздно.

Наутро эта гора мышц подошла ко мне и сказала: «Дум-дум, я тебя запомнил». Все вокруг засмеялись, посыпались шутки, я же задрожал от страха и боялся пошевелиться, на столько было жутко и страшно.

На кухне старика не было, и я остался за старшего, хотя завтрак был готов. Лепешки из непонятной муки я напек быстро: насыпал муку в котел, добавил воды, размешал палкой и потом большой ложкой накладывал смесь на горячий камень. Она запекалась, и получались небольшие пресные лепешки, безвкусные, но хорошее дополнение к каше, и ими ели кашу вместо ложек.

Тут земля затряслась – прибыло пополнение, приехала тюрьма на колёсах, и все надзиратели пошли ее встречать. Мне тоже стало интересно, кого еще привезли. Рабы выпрыгивали из клетки и строились. Охранники всех разогнали по местам, и тут я увидел, как из большого сундука достали мешок, из него вытрясли тело зеленого существа и утащили его в шатер.

Вечером, после того как я всех накормил, мне велели отнести пайку в клетку. Я взял порцию и пошел в клетку, там сидел тот зеленый, небольшого роста гоблин. Когда я открыл клетку, увидел, что он весь избит, на нем не было живого места. Поставив его ужин и кувшин с водой, я хотел уйти, но он спросил, есть ли чистая вода и кусок тряпки, чтобы протереть раны. Я сказал, что есть, могу принести. Когда я выполнил его просьбу, он сказал, что отблагодарит меня, и я его никогда не забуду.

Утром, когда все были накормлены, я стоял на коленях в шатре у начальника и получал дубинкой по хребту и, может быть, получил бы больше и был бы отправлен в каму, но меня спасло отсутствие повара и необходимость кормить ораву народа. Когда меня выкинули и, попинав ногами, отпустили для прибавления ума, я пошел ближе к кухне. Позже явился охранник и запретил мне давать зеленому что-либо кроме еды и воды. Он рассказал, что эта тварь ночью намочила тряпку, завязала между прутьев клетки, разогнула их и сбежала. Но его поймали. Когда охранник ушел, я, еле шевелясь после побоев моими побитыми ребрами и синяками, понял, что действительно не забуду эту зеленую тварь.

Вечером, когда я понес ему пайку, у клетки стоял охранник. Я поставил еду и взглянул на гоблина: они его избили сильнее, чем меня. Когда я хотел уйти, он сказал: «Прости, парнишка, что так вышло, я не хотел». Но я молча удалился в пещеру.

Утром объявился старик, ничего не рассказывая, и мы занимались своими делами. Потом я поделился новостями, что тут случилось, и про маленького зеленого гада, за которого меня побили. Старик сам понес ему пайку и, когда вернулся, был доволен, сказал, что, если все облака тут сойдутся, начнется нехилая заваруха, а сам улыбнулся, точно что-то задумал.

Позже меня отправили на уборку пещеры, и я провозился там больше половины дня, а потом – в каму, да, в сам каму, в котором я не был ни разу за все время. Я долго спускался по лестницам и переходам, даже взмок, пока добрался до шатра, где сидели надзиратели. Когда я вошёл в шатёр, и меня увидел Аллу (начальник нижних охранников), он заулыбался и приветливо предложил мне попить.

– Дум-дум, ты уже почти две луны (Луна – один год) тут и ни разу не посетил наш прекрасный шатер, расскажи нам, как ты смог избежать работы в каму? Ты должен был тут не только работать, но и сдохнуть, а ты жив, и, я смотрю, крепчаешь, становишься настоящим мужчиной. Расскажи, какие пески тебя хранят, и что за боги дают такую удачу?

Я просто улыбнулся, а он продолжал смеяться и говорить:

– Дум-дум, хочешь узнать, что мы тут добываем, и для чего столько рабов тут работает? – Подойдя к небольшому сундуку, он открыл его. Там лежали кристаллы: белые, голубые, с горошину, с большое яблоко, почти полный сундук, и, когда я присмотрелся, как они сверкают на солнце, Аллу резко закрыл крышку и сказал: – Это рупы (местная валюта – минералы), на них ты можешь купить себе свободу, а на то количество, что лежит здесь, можно купить большой замок, войска и жить, не зная нужды всю жизнь.