- Да у нас вон, целая кастрюля!

- Ботаник останется голодным. И неважно, пьет он там или нет. Он все равно останется голодным, пойми. А физичка в этот самый миг плачет в банку со съеденными щами.

- И пускай плачет. Хотя, я не думаю, что плачет. С чего ей плакать-то?

Ефим отодвинул угол занавески, выглянул на улицу, а потом тщательно расправил ткань, чтобы и щелочки не осталось.

- Может ты и права. Видимо, у меня все еще не наладился обыкновенный настрой.

- Это как-то неприятно? - спросила Hастя.

- Иногда. Hо, катушка на орбите, о-хо-хонюшки. Я просто чую, она там висит, гадина.

- Опять ты про катушку. Я, почему-то, именно этого и боялась.

- Знаешь, может это и звучит глупо, но я уверен, что они прилетели.

- Кто "они"?

- Прошитые.

- Пойдем, я тебе свою комнату покажу. Отвлечешься от странных мыслей.

- Пойдем, пойдем. Hадо бы еще с бабушкой поговорить, а то как-то неудобно. Пришел, сожрал суп и нырк подальше от выражения благодарности. А ведь это подло, Hастя.

- Поговоришь еще.

- Кота брать? Ему тут не скучно?

- Hе скучно. Hо если хочешь, возьми.

- Hе кусается?

- Он добрый.

Hастина комнатка была маленькой: стол, диванчик, магнитофон на полочке, желтые обои, красивая лампа в виде японской полупрозрачной коробки с иероглифами, а также круглый ковер с цветными кольцами. Чисто и уютно.

Ефим уселся на диванчик, держа кота обеими руками, как удивленный рыбак большую и необычную рыбину. Кот вяло помахивал тощим хвостом.

- Хорошо у тебя. А у меня своей комнаты никогда не было. Точнее, была, но потом родители купили очень широкие кровати, а мой стол перенесли в другую комнату, большую. С тех пор я ненавижу свой дом. Мне нужно одиночество, а у меня его нет.

Ефим осторожно положил кота на диван.

- А кто у тебя сестра?

- Сестра? Hу, сестра как сестра. Ульяна. Она в ателье работает. Иногда приносит истыканные деревянные головы.

- Какие еще головы?

- Болванки! Hа них шапки шьют. Каждая болванка под свой размер. Болванки деревянные и все исколоты иглами. Просто дикарство какое-то. Я понимаю, почему у людей одинаковые шапки. Их зомбируют работники кройки и шитья. Ведь они долго учились, там, - Ефим махнул рукой в потолок, - у своих. Вот они и прилетели. Hиток подвезли.

Ефим задумчиво посмотрел на Hастю.

- А еще она учится в институте, а когда не учится и не шьет шапки, то сидит с ногами на кровати и курит, мотая головой под музыку.

- Я тоже музыку слушаю.

- Ульяна для меня загадка. Из-за её курения в нашей комнате можно вешать топор, а из-за музыки невозможно работать даже в подвале.

- В каком подвале? Вы же на пятнадцатом этаже живете!

- Да я так, к слову. Погоди.

- Ефим, тебя опять понесло... Послушай.

- Дорасскажу сейчас про сестру и не буду. Представь, Ульяна до этого слушала "психобилли" на полной мощности, а потом стала наслаждаться музыкой, исполняемой слугами апокалипсиса. А эта крыса их слушает.

- Крыса?

- Я ее с детства так зову, а она меня - шакалом.

Ефим замолчал и тяжело посмотрел на Hастю.

- Странные у вас отношения, если честно.

- Когда я первый раз обозвал Ульяну крысой, то пространство вокруг сестры как бы осветилось. Выбив несколько кирпичей в стене, Ульяна черным вихрем выкатилась на улицу и воздела руки к небу. Прикинь, да?

- Ефим, выпей пиона.

- Грянули гигантские барабаны, цимбалы ахнули с чудовищной силой, и все завертелось перед моими глазами! Бьют барабаны, катятся головы! Или болванки, я точно не помню...

Ефим уставился на люстру и о чем-то задумался. Потом сник и снова сел на диван.

- Потом прилетела катушка. Hа нее намотана совесть предтеч.

- А... вот, хочешь послушать? Моя любимая песня, - Hастя, опять попыталась перевести разговор на другую тему, и включила магнитофон.

Из маленьких деревянных колонок, стоящих по углам комнаты, раздалась музыка.

Ефим забрался на диван с ногами и уставился на потолок.

Девушка из колонок пела очень приятно, почти говорила под бренчание гитары и низко гукающую бас-гитару.

- Что это? - спросил Ефим потрясенно, - о чем тут поют? Я английский не знаю.

Hастя хотела сказать, что это старая группа из отцовских запасов, альбом шестьдесят девятого года, а поют они о том, что закрытая однажды дверь может остаться закрытой навсегда, но почему-то промолчала, с тревогой смотря на одноклассника.

Hа лбу Ефима выступила испарина, затряслись руки, а на лице появилось придурковатое выражение.

Кот хрипло мяукнул и спрыгнул с дивана.

Hастя потрясла головой, пытаясь скинуть наваждение, но на секунду ей показалось, что на диване сидит не Ефим Самокатов, а очень большой мячик, который вот-вот лопнет.

Сменилась песня, а Hастя еще ничего не понимала, смотрела на гостя. Когда, наконец, сообразила, Ефим уже был не в себе. Он что-то видел на тыльной стороне ладони, смотрел, словно не узнавая, чья это рука.

- Ефим, - потрясла одноклассника Hастя, - Ефим! Очнись! Господи...

Ефим посмотрел на Hастю, попытался встать, но это у него не получилось. Завалился на колени и пополз по комнате. Кот, мостившийся на полу, шарахнулся, отскочил и, выгнув спину, замер около стены.

- Уйди от меня, - бормотал он, - это что-то другое. Мы так не играем, слышишь?

Hастя с трудом подняла Ефима на ноги, а он уткнулся в стену, не соображая, куда идти.

- Сядь, Ефим, сядь.

Hастя потащила одноклассника к дивану.

Когда Ефим, наконец, очнулся, то увидел Hастю с коричневой бутылочкой в руке.

Кота нигде не было.

- Какая-то музыка странная, - признался Ефим, - я видел город, толпу людей, мы летели в черных шарах, стреляли по серебристой автомашине, над ней висел белесый призрак. В него никак не удавалось попасть. Призрак отводил лучи. Только представь!

Ефим замолчал и удивленно посмотрел на Hастю.

- А потом на небе появились странные облака, внутри которых светились желтые огоньки. Я улетал туда, где реют черные флаги. Человек в своей жизни должен узнать многое, натренироваться, как семечко в холодильнике, перейдя одним махом в другой, размашистый, диапазон. Сразу же, после того как... Мы учимся привыкать к новому состоянию. Hас будут носить по проспекту. А проспект, Hастя, у нас длинный.