– По-моему, тебе хочется поскорее отсюда уйти?

– А мы можем уйти?

– Безусловно.

Ив была явно разочарована и, глянув на меня с раздражением, уже собралась было предложить еще выпить для аппетита, но тут заметила, как повеселел Тинкер, предвкушая возможность отсюда убраться, и сказала, бросив на тарелку свою салфетку:

– Ну и правильно. Давайте вообще на этот ужин забьем.

Встав из-за стола, мы все еще пребывали под чудесным воздействием второй порции мартини. В дверях Тинкер остановился, поблагодарил метрдотеля по-немецки и извинился за то, что мы были вынуждены столь поспешно удалиться. Ив, всячески стараясь загладить свое раздражение, взяла у гардеробщицы мою длинную молодежную куртку, предоставив мне возможность покрасоваться в ее пальто с меховым воротником – подарок родителей на двадцать первый день рождения.

Моросящий дождь к этому времени перестал, небо расчистилось, воздух был свежий, бодрящий, и мы после краткого совещания решили снова отправиться в «Чернов» и посмотреть их второе шоу.

– Но если мы останемся до конца шоу, то можем не успеть до начала комендантского часа, – заметила я, забираясь на заднее сиденье.

– Слушай, – сказала Ив, поворачиваясь к Тинкеру, – а если мы и впрямь опоздаем, нельзя ли будет как-то перекантоваться до утра у тебя?

– Разумеется, можно!

Хотя этот вечер и начался для нас с Ив не слишком удачно, но наша дружба под конец все же взяла свое. Устроившись на переднем сиденье, Ив повернулась ко мне и ласково накрыла рукой мое колено. Машину вел Тинкер. Пошарив по радиостанциям, он настроил приемник на какой-то свинг, и мы, дружно притихнув, просто слушали музыку. Тинкер свернул на Парк-авеню и покатил к центру города.

Проезжая по Пятьдесят первой улице, мы миновали церковь Святого Варфоломея с высоченным куполом, построенную семейством Вандербильт. Они поставили ее в таком месте, где им по воскресеньям было весьма удобно видеть вокзал Гранд-Сентрал за спиной пастора, читавшего проповедь. Как и у многих других американских «аристократов», представителей нашего «позолоченного» века, корни Вандербильтов всего три поколения назад вели к некоему наемному слуге, приплывшему в Нью-Йорк из голландского города Де Бильт четвертым классом, то есть попросту на палубе. Сойдя с корабля, он еще долго был известен как Ян из Де Бильта – и так продолжалось, пока его отпрыск Корнелиус не сумел сколотить состояние и стать основателем знаменитой династии.

Впрочем, совсем необязательно владеть железной дорогой, чтобы укоротить или удлинить собственное имя.

Тедди с легкостью превращается в Тинкера.

Ивлин – в Ив.

Катя – в Кейт.

В Нью-Йорке подобные перемены происходят сплошь и рядом и совершенно свободно.

Когда наш автомобиль пересек Сорок девятую улицу, все мы вдруг почувствовали, что его вроде бы начинает слегка заносить. Дорога впереди выглядела какой-то странно блестящей – видимо, оставшиеся после дождя лужи успели подмерзнуть и превратились в лед. Тинкер сбросил скорость и стал более внимательно смотреть вперед. Перед поворотом на Третью авеню он и вовсе притормозил, полагая, видимо, что там дорожное покрытие будет все-таки более чистым. И как раз в это мгновение в нас врезался молочный фургон. Мы его даже увидеть не успели. Он гнал по Парк-авеню со скоростью пятьдесят миль в час, спеша поскорее доставить заказанные товары. Заметив, что мы притормозили, он тоже попытался замедлить ход, но не сумел, угодил колесами на лед и всей своей массой ударил нас в зад. Наше купе со скоростью ракеты перелетело через Сорок седьмую улицу и врезалось в литой чугунный фонарный столб на разделительной полосе.

Когда я пришла в себя, то оказалось, что я лежу вверх ногами, зажатая между рычагом переключения скоростей и приборной доской. Было холодно. Дверца со стороны водителя была распахнута настежь; извернувшись, я сумела разглядеть Тинкера, лежавшего у края тротуара. Пассажирская передняя дверца была закрыта, но Ив исчезла.

Извернувшись, я выползла из машины. Было больно дышать, похоже, у меня было сломано ребро. Тинкер уже поднялся на ноги и, пошатываясь, подбирался к Ив, которую в результате удара выбросило через ветровое стекло. Она безжизненной кучей тряпья лежала на земле.

Откуда ни возьмись появилась «Скорая помощь»; из нее выскочили два молодых человека в белых халатах с носилками; все это было похоже на хронику событий Гражданской войны в Испании.

– Она жива, – сказал один из медиков своему коллеге, и они уложили Ив на носилки.

Ее лицо было так изрезано и окровавлено, что более всего походило на кусок сырого мяса.

Я ничего не смогла с собой поделать и отвернулась.

Тинкер тоже ничего не мог с собой поделать. Он смотрел на Ив как завороженный, да так и не отвел от нее глаз, пока перед ним не захлопнулись двери операционной.

Когда он вышел из больницы, у тротуара уже выстроилась целая вереница такси, словно это был какой-то отель. Странно, рассеянно подумал он, оказывается, уже совсем стемнело. Хорошо бы узнать, который теперь час.

Водитель такси, стоявшего в очереди первым, кивнул ему. Но он только головой покачал.

Какая-то женщина в меховом пальто, выбежав из больницы, буквально запрыгнула на заднее сиденье того такси, которое он не взял, захлопнула дверцу и, чуть наклонившись к водителю, громко протрещала нужный адрес. Такси моментально умчалось, и его место тут же заняла следующая машина. Остальные таксисты тоже немного продвинулись вперед. Интересно, с удивлением подумал он, куда та женщина так спешила? Подобная торопливость показалась ему неуместной. Правда, потом он решил, что если у кого-то есть веские причины торопиться в больницу, то у других могут быть не менее веские причины торопиться из больницы домой или куда-то еще.

Сколько раз он сам так же запрыгивал на заднее сиденье такси и поспешно выпаливал нужный адрес? Сотни? Тысячи?

– Закурить хотите?

Какой-то мужчина вышел из больницы и остановился в паре шагов от него, чуть правее. Это был один из хирургов – ведущий специалист, осуществлявший наиболее сложные восстановительные операции. На вид ему можно было дать максимум лет сорок пять, и, судя по всему, характером он обладал уравновешенным и дружелюбным. Он, видимо, вышел покурить в образовавшийся между операциями перерыв, так как на его рубашке не было ни пятнышка. Сигарета дымилась у него в руке.

– Спасибо.

Он с благодарностью вытянул сигарету из предложенной хирургом пачки. Один знакомый как-то сказал ему, что если он когда-нибудь бросит курить, то будет помнить свою последнюю сигарету лучше, чем все прочие события своей жизни. И это оказалось действительно так. Последнюю сигарету он выкурил на платформе вокзала в Провиденсе за несколько минут до отправления поезда, следовавшего в Нью-Йорк. Это было почти четыре года назад.

Он сунул сигарету в рот и принялся шарить в карманах, ища зажигалку, но хирург опередил его, поднеся свою.

– Спасибо, – снова сказал он, наклоняясь над язычком пламени, и вдруг вспомнил, что одна из сестер хирургического отделения успела рассказать ему, что этот хирург успел побывать на войне – совсем юным интерном работал в госпитале во Франции, и в какой-то момент этот госпиталь оказался чуть ли не на линии фронта. Этот опыт сразу в нем чувствовался. Особенно в его спокойной и уверенной манере держаться. Он выглядел как человек, который завоевал эту уверенность, постоянно рискуя жизнью и делая свое дело, несмотря на близость вражеских войск; как человек, который больше никому ничего не должен.

А хирург задумчиво посмотрел на него и спросил:

– Вы когда в последний раз дома были?

А действительно, когда я в последний раз был дома? – спросил он себя.

Хирург, впрочем, его ответа ждать не стал и пояснил:

– Она, возможно, еще несколько дней пробудет без сознания. А вот когда она очнется, тут-то вы ей и будете каждую минуту нужны. И вам надо быть к этому готовым, а потому поезжайте сейчас домой и постарайтесь хоть немного поспать, а потом как следует поешьте, да и выпить немного не помешает. И не волнуйтесь вы так. Ваша жена в прекрасных руках.