– Мне пора. – Я чмокнул Ленку в щеку. – Надо и правда заехать, пацанов твоих повидать.

– Бывай, братец. – Она обняла меня, крепко-крепко, и отпустила.

– Столик мы уже заняли. – Тонким манерным голосом сообщил Дубок, когда мы выбрались из зала для презентаций. – Можете идти туда, а я в туалет, макияж поправлю. Хорошо?

Я кивнул.

Дубок щеголял рваными джинсами, не закрывавшими лодыжек, шелковой золотистой рубашкой и алым маникюром. Волосы его были уложены аккуратными завитками и неестественно блестели, а смуглая хорькастая мордочка кричала о солярии и визитах к дорогому косметологу.

Обозвав этого типа «педиком», писатель Щебутнов наверняка угадал бы.

Но меня ориентация Дубка вообще не интересовала, главное, что его влог, «Литературная кухня», мог похвастаться миллионами просмотров и меня туда позвали. Снимал свои выпуски он в разных местах, обычно в кафе, связанных с литературой.

В кофейне «Книжной Москвы» я обнаружил две готовых к работе камеры, свет и хмурого бритоголового оператора.

– Э, привет, – сказал я ему. – Командуй, что и как.

Под любопытными взглядами посетителей меня усадили, повесили на лацкан микрофон. Затем появился Дубок, расположился напротив и уставился на меня, постукивая ногтем мизинца по столешнице.

– О чем говорить будем? – спросил он. – Книжек я не читаю, поэтому ну их в топку. Лев, милый… – на «ты» влогер перешел мгновенно и безо всяких промежуточных. – Нужно шоу. Чтобы смотрели и лайкали… Поэтому грязные тайны, ужасные скандалы, разборки и прочее.

– Э, ну… – Я несколько опешил от такого напора.

Честно говоря, «Литературную кухню» я ни разу не смотрел, но слышал от приятелей, что это офигенный канал. И вот его ведущий признается, что не читает книжек вообще. Интересно, почему он занимается этой темой? Говорил бы про кино, про игры или про автомобили.

– Может быть, ты созрел для каминг-аута? – Дубок подмигнул мне и расхохотался. – Шучу, милый, не нервничай.

Честно говоря, мне очень хотелось содрать с себя микрофон, швырнуть ему в мерзкую рожу и пойти прочь. Но кто я, восходящая звезда современной прозы и надежда русской литературы, рядом с этим напомаженным властителем дум нашего времени, титаном медиа и лидером общественного мнения?

Если Дубок в своем влоге брякнет, что писатель Горький – убогий графоман, то тысячи хомячков подхватят его слова и понесут по закоулочкам, и дойдут они до всех: и до критиков, и до номинаторов на разные премии, и до издательства Евгении Пальтишкиной, и до других… и наступит мне полный и окончательный звездец, ибо рев его – как рев льва разъяренного, как грохот моря безумного, и взглянет он на землю, и тьма, горе, и свет в облаках померкший.

– О личной жизни расскажешь? – спросил Дубок, и я понял – он пронюхал, что случилось в «Крокодиле».

Я замотал головой: нет, о себе и Маше я говорить не готов!

– Тогда выбора нет, милый, будем о политике. – Влогер кашлянул в кулак. – Готов? Начинаем… Мотор… С вами «Литературная кухня». И сегодня мы будем готовить блюдо не сладкое, но горькое, ибо с нами сам Лев Николаевич, хоть и не Толстой и не толстый, ха-ха.

У меня свело скулы, но я изобразил улыбку, поскольку камера уже работала.

Я нес какую-то ерунду о том, что нашей стране не хватает свободы, что мы сильно отстаем от развитых государств, что у нас существует самый настоящий ГУЛАГ, но власти скрывают! А сам вспоминал то, что пережил за вчера и сегодня после визита к президенту: унизительное выклянчивание денег в ИЕП, закончившийся лично-букетной катастрофой «Бульк-фест», встречу с литературно углубленными школьниками, скандальный балаган на открытии премии «Горизонтальные новинки», встречу с сестрой. Мелькали лица – самодовольная рожа Тельцова и в пару к ней бородатая морда Щебутнова, хищный оскал Пальтишкиной, злобная морщинистая маска Гулиной, небритая рожа Петьки и выскобленная до блеска – Авцакова.

Это совершенно точно была не моя жизнь, она удушала и убивала меня, но я не мог из всего этого вырваться. Я общался с людьми, которые ни в грош меня не ставили, которых сам презирал и не любил, я не мог говорить с ними честно и открыто, поскольку боялся потерять то немногое, что у меня было – место в этом заколдованном кругу, добытое кровью и потом; имя, не сказать что доброе, но намертво связанное с определенными сферами.

Намекни Дубку, что я вчера лично общался с президентом и вел себя вовсе не как отважный свободный творец, и накрашенный влогер мигом сделает из меня звезду своего шоу, но вовсе не в том смысле, в котором я бы этого хотел.

– …несомненно мы можем вынести отсюда концептуальный перформанс дуального индивидуализма, окрашенный тонами поздней гипертензии и остранения вербального творчества. – Он порождал вроде бы умные слова, но в глазах не было даже тени мысли: наверняка подписчики «Литературной кухни» млели, слушая эту бессмыслицу, и сами ощущали себя интеллектуалами, Кантами, Умбертоэками и Шопенгауэрами.

А ведь деньги за мемуары президента – единственный мой шанс вырваться на свободу! Приобрести квартиру в центре Москвы – круто. Но, может быть, и правда затеять что-то свое дома, на родине, вложиться в бизнес? Или все же купить недвижимость и сдать, чтобы безбедно обитать в России, но не в столице, и писать для себя?

«Живи своей жизнью, а не навязанной извне», – говорила Хамлицкая, и была права.

А значит, завтра, когда зазвонит телефон, мне нужно будет сказать «да».

– Да, – сказал я, словно прыгнул в пропасть, и в трубке зазвучали гудки.

Позвонил мне лично Землянский, и разговор занял ровно минуту: согласен, деньги будут переведены сегодня, наш человек с материалами и ТЗ по книге тоже подъедет сегодня, все вопросы решать через него, о проекте молчать, есть вопросы, нет вопросов, всего хорошего.

Меня трясло от страха и возбуждения. Я решился. Я перешагнул красную черту. Принял золото от дьявола, и теперь я проклят, и я позавидую детям-рабам на африканских рудниках, если о моем предательстве узнает либеральная литературная тусовка; меня смешают с фекалиями свиней и прочих нечистых животных, низвергнут во тьму внешнюю, в безвестность и скрежет зубовный.

Ибо ты не холоден, ты тепл, и я изблюю тебя из уст своих!

Сидеть на месте я не мог, метался по квартире, очень хотелось накатить, но я держался. Когда из прихожей донесся скрежет ключа в замке, я в первый момент не поверил собственным ушам.

Псы режима совсем оборзели! Или их принципиально учат не звонить в дверь?

– Э, ну вообще, вы чего? – Я ринулся в прихожую, и замер на пороге, обратившись в столп соляной; «тварь дрожащая» выпрыгнула из недр души и овладела мной решительно и бесповоротно.

Когда Господь Саваоф затевал семь казней египетских, то забыл включить в список квартирных хозяек, видимо, потому, что сам никогда жилье не снимал. Ибо что такое саранча, глад, мор и понос всеобщий рядом с этими чудовищами в облике человеческом, способными извлечь слезы из камня и выжать страх из песка морского.

Явилась бы одна из них к фараону, и он бы мигом стал агнцем блеющим, про беглых евреев с Моисеем забыл, принялся замазывать трещины в стенах дворца штукатуркой и выискивать бабло, чтобы расплатиться за семь годов тучных и семь годов тощих…

Ведь приходит с ними день гнева лютый, истребление и ярость грешникам, наказание нечестивым! Солнце меркнет при явлении их, и луна со звездами не дают света, и земля сдвигается с места своего! Всякий, кто попадается, будет казнен от меча, и пытающий бежать – пронзен стрелой; дети их разбиты о камни, а жены обесчещены и проданы в рабство!

– Доброе утро, – пролаяла Анна Ивановна с дружелюбием цепного пса, и обнажила желтые прокуренные клыки.

Краснолицая и крепкая, в девяностые она челночила, возила барахло из Турции, и я с легкостью мог представить, как она, пергидрольно-блондинистая и облаченная в леопардовые лосины, одной рукой тащит баул с джинсами и майками, а другой отбивается от бандитов и рэкетиров, и при этом ухитряется сбывать товар прямо на ходу, с небрежной грацией профессионала облапошивая покупателей.