Да, беременным и впечатлительным такое лучше не показывать.
На ноги меня поставили в довольно скромном кабинете, перед столом размером с бильярдный, разве что без луз. И на меня поднял блеклые глаза человек, чье лицо я прекрасно знал, поскольку оно мелькало в телевизоре не реже какой-нибудь Пугачевой или Урганта.
Землянский, секретарь самого…
– Это тот писака? – спросил он.
– Так точно, – ответил правый молодец. – Улица Героев, дом семь, квартира сто. Горький Лев Николаевич.
Меня зовут так на самом деле, и папа у меня был Горький, и дед был Горький, и прадед был – еще до того, как Алексей Максимычу вздумалось обзавестись звучным псевдонимом. Только это не мешает сетевым идиотам обвинять меня, что я ради вымышленного имени нагло скрестил двух великих прозаиков земли русской.
«Еще бы Пушкиным назвался! Или Чеховым! Ради пиара эти писаки на все готовы!» Коз-злы зар-разные!
– Выглядит не очень, – протянул Землянский. – Ну ладно, писатели они такие. Причешите его хотя бы.
О горе тебе, блудница Иезавель, ибо занесло тебя в вертеп язычников! Чего им надо?
Я стоял, выпучив глаза, а два «пса кровавого режима» орудовали гребешком, пытаясь уложить мои кудри. Я знал, что задача это сложная и болезненная, и терпел, как и положено отважному свободному творцу.
Но коленочки у меня подергивались и «тварь дрожащая» внутри молила об эвакуации. Через ближайшее доступное отверстие…
Ой, мама, не хватало еще обделаться прямо тут.
– Ладно, сойдет, – прервал экзекуцию Землянский. – Ведите его за мной.
Неприметная дверь в стене распахнулась сама собой, и я окунулся в полумрак другого кабинета, очень-очень большого. Приветственно колыхнулись тяжелые бордовые шторы, лукаво улыбнулся со стены огромный портрет товарища Сталина, и я услышал глуховатый голос с акцентом: «Попытка не пытка, ведь правда, товарищ Берия?»
А вот хозяин кабинета встретил меня без улыбки.
Его лицо знал не только я, но и весь мир, и звали его по-разному, кто «безумным дедом», хотя выглядел он на диво моложаво, кто «кровавым тираном», а большинство просто по имени-отчеству, Борисом Борисовичем. От звуков его фамилии нервные британские телеведущие падали в обморок, у отдельных либеральных политиков случалась истерика, и половина мира поклонялась ему словно злому богу, винила во всех неприятностях, от плохой погоды до кашля у любимой собачки.
И вот я стоял перед ним, словно маленький беззащитный зверек перед огромным удавом.
– Добрый день, Лев Николаевич, – сказал президент. – Присаживайтесь, будьте добры. Оставьте нас.
Последняя фраза предназначалась Землянскому и «молодцам из ларца».
Мы остались в кабинете вдвоем, и я мгновенно вспотел – от волнения и страха. Захотелось спрятаться под стол, чтобы только ускользнуть от этого изучающего взгляда, спокойного и невероятно уверенного.
Этот человек знал себе цену, и безумия в нем было не больше, чем жалости в голодном аллигаторе.
– Вы наверняка догадываетесь, что пригласили мы вас не просто так, – проговорил Борис Борисович, и в глазах его мелькнула насмешка.
Я вспотел повторно – о да, этот мог знать, что за ненаписанный роман хранится у меня на ноуте, над чем я страдаю по вечерам, терзая клавиатуру, мозг и томик Библии. «Голем Вавилонский». Эту задумку я вынашивал два года, и месяц назад наконец взялся за написание, чтобы укрыть под аллюзиями на времена пророка Даниила описание нашей ужасной современности, отвратительной реальности, в которой мы вынуждены обитать.
Как взялся, так и наполнился мозг мой цитатами из пророческих книг.
– Э… ну… да, – выдавил я.
Свободный творец во мне поднял лапки, «тварь дрожащая» окончательно взяла верх.
– Вы нужны нам как профессионал, как писатель, – сказал президент.
Что?
Нужны? Как профессионал? Нам?
Я ощутил, как от удивления приподнимается крышка моего черепа и бьют из-под нее струи пара, унося бешеное напряжение, в котором я провел последний час, рассеивают страх и неуверенность.
– Ведь вы писатель? – уточнил Борис Борисович. – Финалист «Громадной книги». Лауреат «Национальной бессмыслицы», трехкратный обладатель Гран-при премии «Опять 35», двукратный победитель конкурса «Расчеши язвы общества пером прозаика». Всё верно?
Титулы и звания, которыми я, восходящая звезда русской литературы, так гордился, прозвучали из его уст несколько странно, будто не имели вообще никакой ценности, были цветастыми фантиками, поддельными порочными побрякушками…
– Верно, – кивнул я.
Дрожь ушла, но на смену ей пришло любопытство. Что такой человек может хотеть от меня?
– Так вот, – президент кашлянул. – Вы понимаете, что со временем у меня очень плохо. Его просто нет.
Я автоматически кивнул – ну да, угнетением своего народа, тиранством, всяческими злодействами и подрыванием основ западной демократии нельзя увлекаться «на полставки», это занятие серьезное, с ненормированным рабочим днем.
– Поэтому сам я заняться этим делом не могу. Но оно очень сложное и важное. Необходимо… – Борис Борисович сделал паузу, и меня поразила догадка – он что, волнуется? – …необходимо написать мои мемуары. И мы думаем, что вы с этим справитесь.
Челюсть моя не просто отвисла, она упала на пол, пробила его и рухнула в подвал, где наверняка стояла аккуратная дыба, а на полочках были разложены инструменты пыточного искусства – кусачки, испанские сапожки, иглы и сверла. Нет, такое не может происходить на самом деле. Маша ушла, я напился и вижу чудовищный сон.
Я ущипнул себя за руку, да так, что дернулся… но не проснулся.
Значит, не сон.
– Но… почему я? – Произнести эти три слова оказалось так сложно, будто я пытался написать их карандашом на стекле.
– Ну как же? – Седые брови президента взлетели. – Вы же автор «Кишки реформатора». Вы – будущее русской словесности. Об этом хором поет вся литературная общественность. Разве не так?
Я уныло кивнул.
Все так, и «Кишку» называют «лучшей мемуарной стилизацией века», и премий за нее у меня куча… Но ведь есть Фрол Посконный, который в каждой бочке затычка, и в газетах патриотические заметки пишет, и в телевизоре его лысый череп мелькает, и депутат Думы, и за права соотечественников за рубежом готов пополам порваться, и собственное молодежное движение создал, и вертикаль власти облазил сверху донизу.
Но и Борис Борисович это не хуже моего знает!
– Можно спросить… А зачем это вам?
– Ну как… – Он потер ладони. – Вот у министра обороны мемуары недавно вышли. Отличные… А у меня нет мемуаров. Непорядок? Непорядок. Надо исправить.
Я чуть не брякнул «расстрелять министра, и дело с концом», но вовремя прикусил язык.
– Так наняли бы того, кто ему написал, – предложил я.
– Клянется, что сам все сделал. – Глаза президента наполнились печалью, он сокрушенно покачал головой.
Неужели кровавая гэбня не знает обо всем, что у нас в государстве творится?
Я даже открыл рот, чтобы это сказать, но вспомнил, что мой собеседник сам выходец из этой самой «гэбни» и за такой вопрос меня если и погладят по головке, то разве что раскаленным утюгом. В то, что наш министр обороны сам написал мемуары, я бы не поверил и под угрозой гильотины, явно тут поработал и озолотился по дороге какой-то литнегр.
– Конечно, это не бесплатно, – добавил Борис Борисович, а потом назвал сумму.
На мою многострадальную голову будто свалился чемодан, набитый брильянтами, изумрудами и рубинами… Перед глазами замелькали нолики, те самые, которые выстраиваются цепочкой вслед за единичкой, и хотя сами по себе ничего не значат, образуют такие искушающие большие числа.
Ох, раскинула широко ты свои соблазны, кумирня вавилонская, и смрад грехов твоих поднялся до неба!
Перестать мыкаться по съемным углам и купить наконец квартиру не в Мытищах и не в Одинцово, а в центре. Съездить не в Сочи и не в Турцию, а на Мальдивы на целый месяц, и не одному, а с Машей, перестать клянчить подачки у щедрых на слова, но жадных на деньги издателей.
