Вместо этого я продолжаю свой путь, пока, в конце концов, не оказываюсь в том же месте, где мы с Сойером оказались ранее этим вечером, — в том месте, где маленькие хижины выстроились вдоль пляжа рядом с густыми зарослями деревьев. Пока я иду, облака закрывают лунный свет над головой, и внезапно становится намного темнее, чем было. Слишком темно, чтобы увидеть пляжные домики отсюда, даже при свете фонарей близлежащих домов. Все, что я вижу, — это бесконечная тьма, простирающаяся в бесконечный океан.

Когда я теряюсь во тьме, я улавливаю вспышку движения и света краем глаза и тут же поворачиваю голову в сторону хижин. Да, я определенно вижу слабый свет, исходящий из дальнего конца хижины — он качается и, кажется, не освещает ничего конкретного, почти как блуждающий огонек.

Внезапное желание бежать почти непреодолимо, но я подавляю это чувство.

При ближайшем рассмотрении я понимаю, что блуждающий свет — это фонарик.

Заинтересовавшись тем, кто в мире не только не спит в этот час, но и проводит время на этом бесплодном и труднодоступном участке пляжа, я продвигаюсь вперед, стараясь избегать ветвей деревьев, когда я протискиваюсь между ними. Не желая застать человека с фонариком врасплох, я стараюсь держаться теней, создаваемых лунным светом, пробивающимся сквозь облачный покров.

Когда я дохожу до последней хижины в ряде, я щурюсь, когда понимаю, что фигура передо мной, та, что держит фонарик, — женщина. И судя по форме ее тела и тому, как она держится, в ней есть что — то… знакомое. Она стройная, с длинными темными волосами, свободно ниспадающими на плечи. Они развиваются на ветру, гипнотизируя и успокаивая, как движение ламинарии.

Мара.

В данный момент она сидит перед одной из хижин, уперев голову в колени, плечи трясутся, и, кажется, что она плачет. У меня возникает соблазн отступить и оставить ее в одиночестве, поскольку я не могу представить, что она пришла сюда в это время ночи в надежде на компанию. Но с другой стороны, как же мне не пойти к ней? Неважно, как сильно она винит меня в своем нынешнем затруднительном положении, она все еще моя подруга, и когда — то она была мне почти как сестра.

Я могу только представить, что она чувствует себя одинокой — застрявшей в месте, где она не хочет быть, и изгнанной из всего, что она когда — либо знала, и от ее мальчиков. Нет, она должна знать, что я забочусь о ней и хочу ей помочь.

Когда я приближаюсь к ней, она сначала не замечает меня, настолько поглощенная своим горем.

— Мара? — шепчу я, выходя из тени и вставая рядом с ней. Она подпрыгивает от моего голоса.

— Ева?

— Это я, — отвечаю я, осторожно кладя руку ей на плечо.

Она реагирует так, будто ее ударили, откидывает голову и смотрит на меня с чем — то вроде ужаса. Может, мой первый инстинкт был верным, и я должна была оставить ее в покое. Но довольно скоро ее шок сменяется гневом, и она отстраняется от меня, тут же вставая.

— Что ты здесь делаешь? — огрызается она, оглядываясь вокруг, будто что — то или кого — то забыла. Затем она поворачивается ко мне лицом. — Ты должна спать.

— Как и ты, — указываю я, садясь на песок рядом с ней. Я замечаю, что она не делает того же. — Возможно, я здесь по той же причине, что и ты. Мне нравится гулять по пляжу и думать.

— Тебе не следует быть здесь, так близко к воде, — говорит она, стараясь говорить нейтрально, когда садится рядом со мной, стремясь оставить достаточно места, чтобы мы не сидели бок о бок. В ее голосе все еще полно слез, и я не могу не сочувствовать ей. — Каллен может прийти за тобой.

— То же самое я могу сказать и тебе.

Мара смеется, высоко и немного истерично.

— Мне? Ему плевать на меня, Ева. Ты знаешь это.

— Я этого не знаю.

Она качает головой и глубоко вздыхает.

— Каллен женился на мне, потому что так велела традиция. Но если бы у Каллена был выбор, он бы бросил меня и мальчиков гнить.

— Уверена, это неправда…

Однако я не могу завершить ложь. То, что говорит Мара, правда, и мы обе это знаем, но я не хочу признаваться в этом вслух. Так что я больше ничего не говорю, а просто качаю головой.

— Не лги, — говорит она резким голосом. — По крайней мере, окажи мне любезность не врать мне в лицо — после всего, через что я прошла.

— Прости, — начинаю я, но затем она поворачивается ко мне, и гнев все еще в ее глазах.

— Ты не представляешь, как тяжело застрять здесь, на земле, так далеко от моих детей. Все, чего я хочу, это вернуться в море и быть с ними, а я не могу этого сделать… из — за тебя.

Я смотрю на нее в шоке.

Я нахожу слова лишь через мгновение. Слова, которые не были бы горькими или полными ненависти. Наконец, мне удается сказать:

— Я делала все возможное, чтобы тебе было здесь максимально комфортно. Я понимаю, как это тяжело для тебя, — продолжаю я, прежде чем она перебивает меня.

— Как ты можешь понять? — возмущается, и я сразу понимаю свою ошибку. — У тебя никогда не было детей! Ты не можешь понять связь матери с ее детьми.

— Прости, — снова говорю я, качая головой. — Я не хотела сказать, что знаю. Я хотела сказать, что изо всех сил стараюсь сделать твою жизнь на суше… комфортной.

Ее руки сжались в кулаки по бокам.

— Если бы не я, ты вообще никогда бы не смогла прийти сюда, — кипит она. — Я передала тебе все, что нужно, чтобы сбежать с Корсики, и теперь я застряла здесь, гнию в этой тюрьме, которую ты построила для себя.

— Тюрьма? — повторяю я, нахмурившись.

— Почему ты не отправилась вглубь страны? — продолжает она, ее голос повышается, а гнев вспыхивает, и мне интересно, откуда все это, потому что я впервые слышу об этом. — Материк огромен! И мы обе знаем, что Каллен не может обыскать каждый город, но ты поселилась в первом городе, где тебя вынесло на берег? Ты не думала, что он прибудет искать тебя?

— Я не собираюсь бежать от него вечно, — отвечаю я. — Мне нравится Шелл — Харбор, и я хотела построить здесь свою жизнь. Я все еще хочу.

— И все же сейчас ты рискуешь своей жизнью и моей.

Я вскакиваю на ноги, проглатывая злобную тираду. Я делаю все, что могу, чтобы помочь ей, и это благодарность, которую я получаю? Гнев обжигает мне горло, пылает, как кислота в желудке, но я не выплевываю слова, которые действительно думаю. Нет, потому что это не поможет в этой ситуации — это только вызовет больше враждебности и гнева между нами двумя, чего нам определенно не нужно.

— Да, — холодно говорю я. — Ты помогла мне, и я всегда буду благодарна тебе. Но… я не понимаю, почему ты винишь меня во всем, что пошло не так в твоей жизни.

— Ты должна была исчезнуть, — говорит она, и по ее щекам текут свежие слезы. Выражение ее лица так искажено гневом, что я даже не могу ее пожалеть. Я не узнаю в этой Маре беззаботную женщину, которую мы с Эвардом любили.

— Мне жаль, — и это правда. Никогда в жизни я не чувствовала большего раскаяния. — Но я не могу изменить то, что произошло.

— «Прости» ничего не исправишь, — шепчет она. — Каллен собирается убить моих детей; Я просто знаю это.

— Мара, ты не знаешь, — говорю я, открыв рот от этой мысли.

— Они — королевские наследники, Ева. У них больше прав на трон, чем у Каллена.

Я качаю головой, потому что не верю, что мальчики Мары в опасности.

— Именно тот факт, что они королевские наследники, сохранит им жизнь, Мара, — отвечаю я ей. — Корсика об этом позаботится.

— Ты ошибаешься. Каллен — это Корсика.

— Не верю, — отвечаю я, стиснув зубы.

Какое — то время она ничего не говорит, и я вижу, что она снова плачет. Понимая, что эта ссора ничем не поможет ни одной из нас, я спрашиваю:

— Чем я могу помочь?

— Возвращайся на Корсику, — немедленно говорит она и поворачивается ко мне, вся враждебность в ее выражении исчезает, и она кажется той Марой, которую я знала так давно.

— Мара…

Она сцепляет руки, будто буквально умоляет меня.

— Нам даже не нужно оставаться надолго, Ева. Всего несколько месяцев, чтобы мы могли составить план, и на этот раз я смогу взять с собой своих детей. И… и когда мы сбежим, на этот раз мы отправимся вглубь суши. Достаточно далеко, чтобы Каллен не мог нас найти.