— Зачем? — спрашиваю я, пытаясь казаться небрежной, но уверена, что он слышит частый стук моего сердца о ребра, потому что в моих ушах он почти оглушает.

Он делает паузу, затем глубоко выдыхает, прежде чем снова вдохнуть. Я даю ему время подобрать нужные слова. Посейдон знает, что в последнее время мне самой не удавалось их раскопать.

Когда он, наконец, смотрит на меня, его глаза так прекрасны, что мне вдруг становится трудно дышать.

— Потому что мне нужно тебе кое — что сказать.

Если бы не ветер с океана, выражение его лица заставило бы меня растаять прямо в песок. Моя тревога угрожает взять верх надо мной, и я скрещиваю руки, чувствуя тонкую дрожь нервозности по всей коже.

— Что — то хорошее или что — то плохое?

Я помню последний раз, когда Каллен встал между мной и Сойером, когда я была вынуждена раскрыть правду о том, кто и что я такое. Мои мысли крутятся в голове, воспоминания наталкиваются на опасения по поводу того, что он собирается сказать дальше.

Он собирается сказать мне, что ему нужно место? А, может, мы больше не можем быть друзьями?

Последняя мысль причиняет мне боль больше всего, и я сглатываю сопутствующий ком в горле. Я не хочу терять его — будь то друг или что — то большее.

Когда он смотрит на меня, его взгляд не колеблется и не насторожен. Нет, что — то мягкое и доброе остается там, его глаза сверкают, когда он протягивает руку, чтобы сжать мою ладонь. Его губы складываются в мягкую и почти застенчивую улыбку, и это выражение успокаивает хаотичное биение моего сердца.

— Я думал о нас.

Я делаю глубокий вдох.

— Нас? — повторяю я. Все во мне дрожит. Я не знала, что есть «мы», но теперь, когда появилась такая возможность, я хочу знать больше.

— Да… кем бы мы ни были… — наступает его очередь сделать глубокий вдох, и после того, как он это делает, он смотрит на океан и, кажется, на несколько секунд погружается в свои мысли. Когда он снова поворачивается ко мне, он тяжело сглатывает. — С тех пор, как я узнал правду о том, кто ты, я был несправедлив к тебе, Ева, и ты не заслуживаешь того, как я с тобой обращался, — он кивает, делая паузу, и кажется, что ему трудно сказать мне остальное. — У тебя были веские причины скрывать от меня правду, и я бы не поверил тебе, даже если бы ты была честной с самого начала. Как бы прошел этот разговор?

Он смеется, и я смеюсь вместе с ним, чувствуя внезапную потребность взять его за руку — я просто хочу почувствовать его тепло. Но я этого не делаю.

— Я не могу представить, что все прошло бы хорошо.

Он кивает.

— Точно.

Потом снова замолкает и смотрит на горизонт, как бы пытаясь набраться смелости, чтобы продолжить разговор. Мое сердце начинает колотиться, а дыхание становится коротким, прерывистым.

— И? — спрашиваю я, не совсем понимая, куда он клонит.

— И, — продолжает он, улыбаясь мне сверху вниз, будто только что вспомнил, что я стою рядом с ним. — Думаю, нам стоит начать сначала.

Я не совсем понимаю, что он имеет в виду.

Он выпрямляется во весь свой рост, что достаточно существенно, чтобы возвышаться надо мной, и широко улыбается, говоря:

— Привет, меня зовут Сойер, — затем он протягивает руку.

Я не могу сдержать улыбку в ответ, когда беру его за руку, и моя, кажется, теряется, кажется крохотной по сравнению с его большой и мозолистой ладонью, которая к тому же такая теплая.

— Меня зовут Ева.

— Приятно познакомиться, Ева, — продолжает он с той мальчишеской улыбкой, которая захватывает меня до глубины души. — Я механик в Шелл — Харборе, и у меня двое детей, — он делает паузу, ухмыляясь мне. — Чем занимаешься?

— О, — отвечаю я и стараюсь не смеяться, потому что чувствую себя немного глупо, играя в эту его игру. Но это игра, в которую я хочу играть. — Я русалка, и раньше у меня была школа плавания. Сейчас дела пошли немного медленнее из — за моих ожидающих рассмотрения обвинений в употреблении наркотиков…

Он замолкает на мгновение, прежде чем запрокинуть голову, и из его рта вырывается низкий смех. Он грохочет в его груди, и звук такой чудесный, что я сразу же смеюсь. А потом меня вдруг одолевает мысль, что впервые за долгое время все кажется таким, каким оно было раньше, таким, каким оно должно быть.

— Прости меня, — говорит Сойер через мгновение — после того, как смех стих, и мы снова остались в тишине.

— И ты меня, — отвечаю я. — За все. Я… не собиралась подвергать тебя опасности, и мне жаль, что я солгала тебе.

Он делает шаг вперед, руки поднимаются, чтобы сжать мое лицо, а потом мы просто стоим, смотрим друг на друга. Мое сердце начинает колотиться от его серьезного взгляда, и в этот момент я бы отдала все, чтобы узнать, какие мысли проносятся в его голове.

Глава седьмая

Когда он наклоняется и захватывает мои губы своими, он проглатывает слова, срывавшиеся с моего языка.

Я не жду поцелуя, и внезапный контакт между нами заставляет мои внутренности вспыхивать ярким пламенем, чувство расплывается, чтобы коснуться каждого нерва моего существа. Моя кожа гудит у его кожи, и я с трудом подавляю шок, борющийся с желанием, которое бурлит во мне. Мне почти кажется, что я во сне — что я представляю, как Сойер целует меня, а я отвечаю на его поцелуй.

Это просто кажется… нереальным.

Его губы на вкус как морской воздух, соленый и теплый. И когда его язык входит в мой рот, он настойчиво прижимается к моему, заманивая меня ближе, глубже. Я закрываю глаза и обвиваю руками его шею, мои пальцы погружаются в его густые и непослушные волосы. Он такой невероятно нежный, но в то же время властный, настолько, что мое сердце расцветает от потребности, от желания, которого я никогда раньше не испытывала.

Воистину, меня никогда еще так не целовали, я никогда не чувствовала, как в меня просачивается эта всепоглощающая радость. Радость и… желание — грубое и давящее.

Посейдон, пусть это продолжается вечно.

Его бедра соприкасаются с моими, он притягивает меня еще ближе, и я задаюсь вопросом, это ли значит утонуть. Страшно погрузиться во что — то настолько опасное и позволить этому полностью поглотить тебя. Потому что это опасно: если Каллен когда — нибудь узнает, что я целовалась с Сойером, что была так близка с ним и хотела его так же сильно, как я, он убьет его.

Каллен убьет Сойера.

Я открываю глаза и тут же отстраняюсь от него. Он медленно отходит от меня на шаг, его глаза немного стеклянные.

— Что такое? — спрашивает он, глядя на выражение моего лица. — Что — то не так?

— Все в порядке, — шепчу я, покачивая головой и пытаясь понять, что только что произошло между нами, и тот факт, что… я могу только надеяться, что Каллен никогда не узнает об этом, потому что, если он узнает… — И все неправильно.

— Что это значит?

Но я не могу ответить сразу. Вместо этого я не могу перестать смотреть на него, мое сердце колотится о ребра, мир плывет вокруг меня. Даже сейчас мои губы гудят от воспоминаний о нашем поцелуе, отчего кожу покалывает. Когда я в последний раз чувствовала себя так? Где — то в глубине души я знаю, что никогда. Каким бы заботливым и внимательным ни был Эвард, его прикосновения никогда не вызывали у меня такой реакции.

Щеки Сойера красные, контрастируют с теплотой его загорелой кожи. Его глаза темные; и впервые я вижу, что они не черные. Скорее, они невероятного темно — карего цвета, цвета темного шоколада. Золотые блики отражают солнечный свет вокруг его радужек, словно осколки кварца.

— Мы не можем так делать, — говорю я, качая головой, потому что слезы подступают к глазам, потому что я хочу сделать это с ним — я хочу понять, что значит быть обнимаемой им, любимой им. Но я не могу допустить, чтобы это произошло — Каллен все еще неизвестен, все еще представляет ​​угрозу.