Кузнечик-сан пролетел где-то 3 кэн3 в длину, приземлившись рядом с деревянной ступенькой старинного домика, который построил старик Кио лет 500 тому назад.
– Ухты! – торжественно произнёс мальчик и подполз к бесстрашному зелёному самураю, – Научите ли вы меня так прыгать, Кузнечик-сан? – и торопливо прибавил – Я учусь быстро! Со мной много хлопот не будет!
Кузнечик ответил своим мелодичным скрипичным языком. Для малютки это означало, что «хранитель сада» возьмёт его в ученики, но «нужно учиться усердно и следить за всеми движениями пристально». Мальчик с радостью присел на землю, согнув ноги в коленях и подняв их так, как делает Кузнечик-сан.
И вот опять: зелёный самурай прыгнул так высоко, что голова мальчика чуть ли не опрокинулась назад и не потащила за собой всё тело, что привело бы к больным последствиям. Приземлился Кузнечик теперь ближе к маленькому мостику. Малютка повторила трюк и лягушкой переместилась на один сяку4 вперёд, что было далековато от «хранителя сада». Кузнечик же не остановился, а продолжил показывать мастер-класс своему пятилетнему ученику, который продолжал жабкой повторять его движения. Они прыгали и прыгали, но…
Вдруг, старая Камэ, – бабушка мальчугана, – вышла в сад, так как ей стало интересно, что можно так долго делать маленькому несмышлёнышу среди деревьев сакуры вечером наедине с самим собой. На ней красовалась сероватая и немного потёртая юката в бесчисленном серебристом рисунке фамильной эмблемы рода потомков старика Кио с жёлтым юби такой ширины, что он собой покрывал всю истлевшую от тяжких прожитых лет грудь и талию. Ноги её, обутые в гэта отличного качества, делали маленькие шажочки по небольшой веранде старинного дома полоумного самурая Кио.
– Тоши! Несносный мальчишка! А ну ка! Иди в дом! Уже темнеет! Кхе-кхе!
Мальчик не заметил бабушки, продолжая повторять всё за Кузнечиком. Старая Камэ была немного слепа, и увидеть внука с первого раза не смогла, зато она услышала быстрое дыхание мальчугана, из-за усердия уже покрывшегося потом. Бабушка вышла в потемневший сад и… наступила…
Что-то хрустнуло под её гэта, причём хруст был аккуратным, словно лезвие катаны прошло по стеблям бамбука. Тоши спешно встал на ноги и, тяжело дыша, подошёл к Камэ. Старушка осторожно подняла свою миниатюрную сухую ножку, а под ней валялось изрубленное на три части бездыханное тельце «хранителя сада»: последний раз шевелились усики и в конвульсиях бились тонкие ножки, в последний раз блеснули бусинки-глаза. Ошеломлённое дитя затаило дыхание и подняло свои глаза, начинающие блестеть отчаянной слезой, для того, чтобы пронзить жалостливым и неистовым взглядом старую Камэ. Старушка охнула и хотела обнять малютку, но плаксивое личико отвернулось от неё.
Тоши побежал сломя голову через мостик в чащу деревьев сакуры. Уже стемнело. Вытирая слёзы и продолжая спешно перебирать своими ножками, отталкиваясь спиной то от одного ствола, то от другого, попадавшихся на пути, он споткнулся о выпирающие корни древних деревьев и упал плашмя на чёрную землю. Малютка хныкала и кричала:
– Умер великий хранитель садов сакуры! Умер мой друг и учитель! Повержен простой тапкой! Великий воин и такая смерть! Мой друг…
Через какое-то время с фонарём в руках, перебирая тонкими маленькими немолодыми ножками, к Тоши приблизилась старая Камэ. Она была так взволнована случившимся прецедентом, что по дороге оставила один гэта стаять на земле возле трупа Кузнечика – бывшего хранителя садов сакуры.
– Что случилось, дорогой мой внучек? Что я не так сделала? – спросила у Тоши ничего непонимающая старушка.
– Ты убила моего друга – самурая Кузнечика! Он пытался меня научить прыгать выше своей головы, а ты взяла и наступила на него! – весь в слезах ответил ей мальчик, поднимаясь с мшистой земли и массируя ушиб колена.
– Ох-ох-ох! Милый мой, дорогой мой! Прости!
Она, было, хотела опять обнять своего внука, но тот задиристо оттолкнул своим плечом её сухую руку и в большом всхлипе промямлил что-то наподобие «отстань».
– Я уже совсем слепа. Совсем ничего не вижу. Прости! Эх… чтобы дал мне после смерти Будда шанс вылезти с адской глубины райского пруда, а я оступилась! – в сердцах сказала взволновавшаяся бабушка.
Тоши резко повернулся к старой Камэ своим заплаканным лицом и скривлённой гримасой, напоминающей маску хёттоко, как бы прося ласки, жалостливо посмотрел на бабулю. Не выдержав отстранённости родной крови, он быстро подошёл к старой Камэ и обнял подол её кимоно, сильно прижавшись в его ткань своим лицом.
– Ты не виновата, бабуля… шмыг-шмыг… – сквозь ткань и сопли, пыша жаром, прорыдал бедный мальчик, – просто наш сад лишился такого война, которого не видывала вся Япония, а я лишился своего наставника и друга! Очень странное ощущение, которого я ещё не знаю… шмыг-шмыг… всё давит и давит в груди, а слёзы сами катятся…
Старушку умилило такое тонкое отношение мальчика к близким. Её никак не смутил тот факт, что близким Тоши считал какое-то насекомое, которое сдуру является хранителем древнего сада деревьев сакуры. Наверное, старая Камэ уже тронулась рассудком и не могла здраво рассудить, может ли быть неразумное существо другом человека. Но она точно понимала, что ни ругать, ни бить мальчика за его чуткую привязанность к окружающим нельзя. Может она и была уже неразумной, но мудрость в её летах была обязательным атрибутом.
– Тоши, внучек! – начала старая Камэ, – Это любовь. Ты не можешь забыть своего друга, но надо крепиться. Поплачь немного и успокойся, мальчик мой. А главное помни следующие слова: если любишь – отпусти.
– Да? Но как? Мы так сдружились! – наивно выдумало себе дитя, – И как это «отпусти»? Я его, вроде, не держу, но забыть его я не могу… шмыг-шмыг… Хочу, чтобы Кузнечик-сан был рядом!
– Не убивайся горем, милок. Он славно пожил, но так сложилась судьба, что смерть он нашёл под моей ногой. Главное, у тебя осталось хорошее воспоминание об этом Кузнечике. Он показал тебе своё умение и попытался тебя ему научить, но теперь ты должен идти сам по этому нелёгкому жизненному пути. Ну ладно тебе плакать! Расскажу ка лучше я тебе одну историю.
Мальчик внезапно перестал хныкать, встал на свои ножки, отряхнул свой миниатюрный мундирчик и сел на коленки старой Камэ, которая в свою очередь примостилась на большой выпирающий корень старинной сакуры. Тоши любил слушать истории своей бабушки, и даже сопеть своим сопливым носом он старался реже. Фонарь стоял на земле и тихонько мерцал в чаще сакуры, освещая чёрные стволы и тела старушки и мальчика, задевая немного смущённые лепестки цветов деревьев.
– Так вот! Было это давным-давно…
Жил далеко от великой Фудзи один молодой монах. К каждому дню он относился с трепетом, немного тоскуя о прошедшем: к каждому деревцу он проникался чутким созерцанием, а каждая речка была для него наполнена водой, которая являлась старинным откровением древних источников, прятавшихся под толщей земной коры. Звали этого монаха Иошихиро, и был он из добротной семьи, которой хватало на безбедную жизнь. Он дружил со всеми своими младшими братьями и сёстрами, коих было три штуки каждого пола, уважал и почитал своих родителей, коих было по одной штуке каждого пола, ладил со своими дядюшками и тётушками, коих было две штуки каждого пола. Жил он в этой семье и учился здесь же, не зная душевных горестей и невзгод.
Но вот, от неведомой болезни умерла его тётушка, с которой он разговаривал и ел за одним столом. Именно она научила его писать первые буквы, первые иероглифы и первые картинки. Иошихиро не мог выдержать горя такой тяжести, так что решил уехать из своего города и поселиться в одном буддистском храме. Он думал, что каждодневные молитвы и мантры помогут ему забыть это всё. Но сам он даже не пытался отпустить тоску по своей тётушке и каждый день вспоминал её. Так и жил он 2 года в храме, пока не произошло другое событие.
Навещавший его младший брат рассказал Иошихиро, что от боли в сердце умер дядя, с которым он разговаривал и ел за одним столом. Именно он показал ему волшебство флейты, чары кото и чудеса сямисэна. Ещё больше углубился монах в изучение старинных писаний, чтобы попытаться забыть своего дядю, но так и не пытался перестать вспоминать его и в грусти плакать по нему. Читать мантры у него получалось всё хуже и хуже. Каждый день его был пропитан мукой. И так он провёл 2 года, всё реже выходя на белый свет и всё чаще плача по ночам.
