— Артефакты активируются грозой, видимо, при изменении электрических полей.

В Зоне ему для перемещения было достаточно иметь один из них, но там выбросы сопровождались огромным количеством молний, и последняя его попытка вернуться в другой, параллельный мир, закончилась "фиаско" только по той причине, что не было грозы. Наличие обоих артефактов, по его размышлению и тому, что он теперь наблюдал, может быть, даст возможность перемещаться даже при помощи этих значительно меньших электрических возмущений. Роман твёрдо решил, что проверить это необходимо прямо сейчас, раскаты грома становились всё сильнее и молнии, на долю секунды озаряя небосвод, били всё ближе. Роман накинул на плечи рюкзак и снова соединил артефакты между собой. Чем ближе приближалась гроза, тем они становились ярче, вскоре Роман уже едва мог увидеть свои руки, утонувшие в ярком свечении. Его плечо словно пронизывало болью и жаром. Последнее, что он увидел, перед тем как ударила очередная молния, это до смерти перепуганное лицо кричащего ему что-то Макея. Мир словно взорвался, разметав всё вокруг на тысячи ярких, как солнце, осколков. Словно слайды в старом кинопроекторе, быстро меняя друг друга проносились самые невообразимые пейзажи. Пустынные и с множеством персонажей различных эпох и мест, лишь одно было неизменно… Повсюду его сопровождали гром и молнии, несущиеся к земле. Несколько раз Роману удалось увидеть миры, освещённые несколькими светилами, с населёнными удивительными своей красотой или уродством существами. Словно в киноленте всё ускорялось или, наоборот, тянулось, как в замедленной съёмке. Перед его взором предстала Припять, ещё до трагедии, живущая в ритме обычного советского города, со спешащими куда-то людьми и автомашинами. Картина сменилась несущимся прямо на него вертолётом. Роман даже успел рассмотреть напряжённые глаза пилота и человека, сидящего рядом с ним в маске радиационной защиты. Вертолёт ушёл в чёрную тучу пепла и дыма, над взорванным реактором. В следующий миг, перед ним был мёртвый город. Таким он его запомнил в последний раз, перед отъездом. Подчинившись полученной интуитивно команде от собственного сознания, он развёл артефакты в стороны, калейдоскоп перемен мгновенно остановился. Роман стоял в полуразрушенном подъезде. Знакомый почтовый ящик, лежал там, где и был прежде.

— Приехал, — сказал Роман и попытался закурить, что оказалось совсем не простым делом. Руки, от пережитого напряжения и волнения, сильно дрожали. Наконец, совладав с зажигалкой, он втянул табачный дым, но, сильно закашлявшись, бросил сигарету на землю. То, что он находится в Припяти, у него никаких сомнений на этот счёт, не возникло. Ему теперь надо было выяснить, в какой из них. В той, что является меккой для туристов или в той, где жизненный уклад формируется по принципу «выживания, от выброса до выброса». Проверить это было легко, надо было лишь выйти на улицу и найти, или не найти аномалии и местных обитателей. Мимо проехавший УАЗ военизированной охраны, развеял все сомнения, это была обычная старая Припять, с переростками сомами в очистных прудах и хорошо освоенными туристическими маршрутами. Роман достал артефакты и снова, как он это сделал в старых выселках, свёл вместе. Как он и предполагал, ничего не произошло. Во всяком случае, теперь он точно знал, что для активации артефактов необходима гроза. Небо над городом было ясным, и ждать, что в ближайшие несколько часов что-то изменится было бессмысленно, поэтому Роман решил свою вынужденную задержку использовать более рационально. Он отправился в деревню, где жил Саватей. Там, в доме Богдана, приютившего его в прошлый раз, он оставил снаряжение, которое больше подходило для его путешествия в ту, иную Припять. Как и в прошлый раз, он без особых проблем миновал пост охраны и, спустя пару часов небыстрой ходьбы, добрался до деревни. Дом Саватея прошагал мимо, направившись прямиком к стоявшей особняком хате Богдана. Вместо накатанной калии, идущей к дому, Романа встретила почти в рост человека стена из сухой крапивы и репейника, из чего было понятно, что сюда давно никто не захаживал. Замка на двери не оказалось и лишь едва прихваченная гвоздями доска, приколоченная поперёк дверного косяка, говорила о том, что дом закрыт. Легко сбив её такой же доской, лежавшей рядом, которую видимо просто поленились прибить, Роман зашёл в хату. В доме ничего не изменилось. Та же кровать с горкой подушек, половики и коврики на стенах, даже светильник с потушенными Романом недогоревшими свечами стояли на прежнем месте. Оставленный в прошлый визит рюкзак с защитным комбинезоном и другими вещами, необходимыми для выживания в Зоне Отчуждения, тоже был на месте. Роман ещё раз окинул взглядом комнату, и лишь теперь понял, что в доме не так… Громко тикающие «ходики», так в старину называли часы, стояли. Ключ, необходимый для заводки, чтобы не потерялся, висел на цепочке, прикреплённой к корпусу. Не зная, почему так поступает, Роман вставил его в гнездо приёмника и несколько раз провернул, слыша характерные щелчки натягиваемой внутри пружины. Выставив стрелки на циферблате по своим наручным часам, пальцем легонько качнул маятник, и «ходики» пошли.

— Теперь порядок, — подумал Роман, поворачиваясь к столу, чтобы поджечь огарки свечей в светильнике, и непроизвольно вздрогнул, от гостя, появившегося ниоткуда.

Со старинного сундука, стоящего возле печки, на него, зло оскалив пасть, с горящими, словно угли, глазами, смотрел огромный, с всклокоченной шерстью пёс. Секундой спустя, пёс трансформировался в такого же большого чёрного кота, а ещё спустя мгновение, на сундуке сидел старичок, которого Роман в прошлый раз угощал шоколадом, проще говоря, Домовой. Выглядел он совсем не воинственно, на измождённом лице застыла печать тоски. Тело его периодически становилось полупрозрачным, от чего он начинал хмуриться, принимая вновь непроницаемый взгляду образ. Было видно, что это ему даётся с большим трудом.

— Здравствуй, приятель! Что-то ты совсем не важно выглядишь.

Старичок едва заметно улыбнулся.,

— И ты, хороший человек, здравствуй! Думал, воры забрались, хотел испужать, а это ты… Зря только силы потратил. Оно может и к лучшему, поскорее уйду. Немного уже… Силы-то во мне осталось.

Роман, помня, что домовой не любит яркий свет, зажёг лишь одну свечу.

— Испужать у тебя очень даже получилось… Вид в образе пса вовсе грозный.

— Правда испужался? — просиял улыбкой старичок.

— А то… Думал уже бежать со всех ног, — подыграл самолюбию домового Роман.

— А не врёшь… Видал, глаза какие?

— Честно, не вру, от одного вида умереть со страху можно.

— Да ладно, не заливай… но лесть… когда тебе льстят, оно тоже чувство приятное.

— Ну, чтобы ещё приятнее было… — Роман извлёк из альпийского рюкзака сухпаёк и, вскрыв, достал из него шоколад. — Держи. Ты, насколько я помню, сладкое любишь.

Старичок, взяв плитку, бережно её погладил и положил рядом с собой.

— И за это спасибо, эта штука мне очень ндравится. Только не поможет она… Видишь, какой я стал…? Пол-меня, и того нету. Скоро мухи наскрось пролетать будут, а потом и вовсе пропаду.

— Да что случилось? — не понял Роман.

— А то и случилось… Как это, по-вашему… Помираю я.

— Это как с тобой такое случиться может?

— Так вот значит и может.

— Кто же тогда за домом, за Богданом приглядывать будет? — попытался Роман разрядить гнетущий домового разговор.

— А я тебе о чём! Помер Богдаша, ещё весной помер. Рак его доел, да горiлка. Он как Колю схоронил, пил много, да всё себя клял, что из-за денег сгубил племянника, а теперь дом пустой, никому не нужный, и обо мне никто не вспоминает.

— Что-то не пойму я тебя… Из-за того, что о тебе не вспоминают, помирать собрался? От обиды что ли?

Старичок горько вздохнул.

— Ты человек хороший, потому и меня видишь, но глупый… Потому что совсем не слышишь. Я же тебе объясняю… Ты, чтобы жить, что делаешь?

— Как что, — совсем запутался Роман. — Как все обычные люди… Дышу, ем, сплю, думаю, да мало ли ещё чего.