— Вот-вот, лыбся, пока можешь, может щёки от улыбки треснут, — не унимался Першинг. — Через час уже темно будет, как у негра в причинном месте, а мы ещё до поля призраков не доползли.

Роман остановился, поджидая отставшего, запыхавшегося Павла.

— Першинг! Хватит стонать, как старуха на смертном одре… Ещё с километр пройдём, а там уже передохнём.

— Ну да… конечно… Что нам, какой-то километр пройти… мы и десять, как кони пристяжные легко дунем, пока языки как верблюды не свесим, — всё ворчал Павел. — Что, здесь отдохнуть нельзя? Или через километр трава травинее будет? Или небо небовее?

— Не нуди, — улыбаясь, ответил Роман. — Через километр хутор будет, я там как-то ночевал. Место вполне пригодное.

— Место ему, видишь ли, пригодное, — запнувшись, опять проворчал, Першинг. — Место пригодное… это моя хижина, из которой ты нас поволок приключения на задницу искать… а твой хутор я знаю… во всяком случае слышал про него, кстати ничего хорошего.

До хутора они добрались уже затемно. Роман направился прямиком к сараю, в котором освободил Барбоса и излома Васю Погуляй. Першинг, скривив непонятную гримасу, потащился в след за ним. Находившаяся в сарае аномалия «жадина» сместилась в самый дальний угол, и почти полностью исчезла, став лишь маленькой лужицей едва освещая фосфорным, зелёным светом стены сарая. Стол и лавки, сооружённые Романом, так и стояли на своих местах. Скинув с плеч рюкзак, Роман достал мощный фонарь и, включив его, установил в центре стола направив в потолок.

— Ну вот, Паша… тут и передохнём, — уставший от долгой ходьбы Першинг ничего не ответил и, освободившись от лямок своего рюкзака, обессилено рухнул на лавку, пробурчав что-то невразумительное. Роман попытался подбодрить Першинга. — Ладно, Пашка, не сердись… сам подумай… тут до Припяти рукой подать осталось. Сейчас отдохнёшь как следует, покимаришь… а утром перейдём поле и часам к одиннадцати будем в городе. У меня и коньячок остался…

— Тебя, Рома, слушать словно мёд пить… тоже мне, рукой подать… только чьей — непонятно. Может, излома вонючего… она у него как раз метра три будет, может и длиннее, с линейкой не замерял, не довелось как-то.

После слов Першинга послышался лёгкий металлический звон, в их сторону метнулось что-то со скоростью железнодорожного экспресса. Первый удар пришёлся Першингу, он, словно жёлудь, пущенный из рогатки, отлетел к стене и, ударившись о неё головой, сполз на пол, потеряв сознание. Фонарь, стоявший на столе, опрокинулся на бок, выхватив из темноты и ослепив наподдавшего, прикрывшего огромной ладонью глаза. Этого времени Роману хватило, чтобы подхватить стоявший рядом автомат Першинга. Палец готов уже был нажать спусковой крючок, но Роман этого не сделал. Перед ним, с обрывком цепи на единственной целой ноге, стоял излом… и руки у него были действительно огромными.

— Эх, Василий… Так ли старых друзей встречают? — попытался разрядить обстановку Роман. Излом отвёл руку от глаз, стараясь рассмотреть говорившего, наконец, разглядев знакомое лицо вместо того, чтобы ударить, сгрёб его своей ручищей и притянул к себе, словно медведица лапой своего потерявшегося медвежонка, чуть не переломав Роману рёбра.

— Эх, голуба, милай человек! Ты ли энто, али мне мирешшится? Я ведь со слепу подумал, что убивцы ко мне в дом пожаловали… а тута ты… Радость-то какая, — и снова попытался обнять Романа. С большим трудом, Роману всё же удалось избежать очередных дружеских объятий.

— Ладно… ладно, Василий, я тоже рад тебя видеть, — и в очередной раз уклонился от огромной ручищи излома. — Давай уже без этих обнимашек обойдёмся. Ты мне лучше растолкуй, что ты здесь забыл? Я был уверен, что ты после своего освобождения рванёшь за сто вёрст от этого места…

Василий горестно махнул рукой.

— Ой, голуба… Ты энту тему горестну лучше бы и не трогал… Уходил ведь я… Аж на самые болота ушёл. Там кобанчиков много… да и другой всякой пиши сыскать можно. Думал заживу как следавает… Ан где там… Куда я на одной ноге? Да цепь энта, проклятушшая, гремит, как колокола на цэрквах… ни к одной твари не подкрадёшься. Она ведь теперь, в смысле живность-то, пуганая… Её цельными днями по болотам фулиганы жулики гоняют… — и, горестно вздохнув, продолжил. — Меня самого чуть жисти не лешили… Едва ноги унёс, в смысле, одну ногу… Потому сюда и вернулся. В эти места охотчих до прогулок мало бывает… а кто идёт, тот либо фулюган, бандит, убивца, али так, прохожий, которому на жисть свою, так сказать, кучу наложить… одним словом пропашшая душа…

Пришедший в себя после оплеухи излома, Павел увиденному почти не удивился, так как за время его с Романом знакомства довелось увидеть много всякого и странного. Услышанное от излома его разозлило и, не выдержав, он съязвил.

— Вы только поглядите на него… Тоже мне, Архангел Гавриил, нашёлся… О душе он рассуждает… а сам мне только что чуть башку не снёс…

— И снёс ба… — в свою очередь начал кипятится Василий. — Потому как башка энта твоя неумная и проку от неё всё одно нет… Изломом меня вонючим обскарбил, а от самого воняет ажник с опушки леса учуять можно. Али ты в штаны наложил от страху?

— Я вот тебя сейчас из автомата перекрещу, душевный ты наш… посмотрю, каких ты ёжиков наложишь.

— Хватит вам уже скалиться, — едва сдерживая смех, успокоил их Роман. — Василий! Ты мне так и не сказал, сюда-то зачем вернулся? Тут и бандюки тебя выловить смогут. Опять прикуют на потеху, да и кобанчиков твоих по округе не так много бегает.

Было видно, что заданный Романом вопрос поставил излома в неловкое положение. Недолго помявшись, он всё же ответил.

— Дак ить энто… я же тебе, говорю милай, человек… куда я с одной ногой на болотах! Да ишо цепь энта, проклятушшая… а здеся, как бы погано не было, всё же как-то пообвыкся чёли…

Першинг, минуя дипломатию Романа, спросил у излома на прямую.

— У тебя спрашивают… жрёшь ты тут чего? Хоть одну ногу, но кормить-то надо, чтобы её по Зоне таскать, — излом зло зыркнул в сторону Павла.

— Да ты, вижу, не уймёшься, фулюган… Над увечием моим потешаться вздумал? Шас как дам подзатыльник, головёнка-то отлетит. Пытаешь чего жру? Таких вот охальников как ты и жру… Зону от вас, стервецов, отчишаю.

Худшее из предположений Романа было услышано в словах излома… Першинг непроизвольно попятился к стене, пытаясь прикинуть кто успеет первым… он к автомату, стоявшему у стены, или излом, чью прыть им уже довелось увидеть. Возникшею гнетущую тишину прервал Роман.

— Не мне, Василий, тебя судить, где жить и кого жрать… это твоё дело, хоть мне это и не по душе. На Павла зла не держи, он не фулюган, как ты говоришь, а хороший человек, и сам этих фулюганов пачками к праотцам отправляет, болтает только много не подумавши, — и многозначительно посмотрел на Першинга… — Ну так что, вопрос исчерпан? Вот и славно… — в отличии от излома, Павел, кивнул с большой неохотой, это явно читалось по его лицу. Роман, словно до этого ничего не произошло, продолжил. — Ночь уже на дворе, хоть глаз выколи… Спать пора, а мы ещё не ужинали… утром я тебя, Василий, от кольца на ноге и остатка цепи освобожу, так что сможешь поменять свой рацион с бандитов на кобанчиков… — при упоминании ужина излом повеселел и заметно оживился, обращаясь к Павлу, пробасил.

— Ты энто, мил человек! Тоже извиняй, что я тебя шлёпнул, да всяких гадастяв наговорил… кто ж знал, что ты в друзьях с моим благодейтелем… я ведь ему тепереча по самый гроб обязанный… Эх, да что там, — и деланно, громко высморкавшись, вытер накатившую слезу тыльной стороной огромной ладони. Ещё пару раз для приличия всхлипнув, закончил. — Да что энто я, весь в страдания впал! Ты, голуба, чёй-то про ужин говорил…

Павел, по-своему, представил трапезу излома и не произвольно поперхнулся…

— Ну да… Конечно, перекусить пора, — сказал Роман. — Только в потёмках не очень это удобно. Сейчас костерок разведём, чтобы посветлее было, тогда уже и присядем, а ты Василий, если тебя не затруднит, дровишек принеси, пока я костёр разожгу… — уговаривать Василия не пришлось, он пулей выскочил из сарая, выполнять полученное поручение.