– Давай, Давид, не робей! – крикнул кто-то из толпы.

И действительно, с парнишкой произошло что-то невероятное. Он вдруг собрался, вспомнил свою наизусть зазубренную речь и начал говорить увереннее. И чем больше Давид говорил, тем его речь становилась более стройной, отличающейся своеобразным изяществом и достоинством. Он обращался к слушателям всем телом, а не только головой и губами! Каждое слово о том, как и чего он и его товарищи по совхозу смогли добиться, молодой комсомолец уверенно подтверждал жестикуляциями. Взмахи его рук напоминали движения дирижера оркестра.

Мать и отчим практически ничего не понимали, о чем говорил Давид. Но чем громче ему аплодировала толпа, тем тяжелее наваливалось на них чувство стыда. Они хорошо понимали, что в этом празднике чествования сына и пасынка не было и грамма их личной заслуги и участия. Но уйти, не попрощавшись, они все же постеснялись.

После митинга Давид повел мать и отчима по рядам ярмарки, растянувшейся от поселка до самого берега Волги. Родные почему-то передумали что-либо покупать. Отчим невнятно пробормотал, что нужную деталь для сеялки он и сам сможет сделать. А мать вдруг решила, что покупать поросенка, ради которого они приехали сюда, накануне зимы не выгодно – разоришься на кормах.

Давид не догадывался, что отказы родителей попросту были поводом покинуть совхоз как можно быстрее. Больше всего на свете Мария и Детлеф боялись одного, что вдруг, сейчас к ним кто-нибудь подойдет и спросит:

– Что ж вы пацана из дома выгнали? Посмотрите, каким он стал! Каждые родители мечтают иметь такого ребенка.

Чувство стыда завладело ими в эти минуты, и совесть грызла изнутри. Ноги сами быстрее и быстрее несли обоих к берегу, как им казалось, к спасительной лодке. Давид едва поспевал за ними.

Лишь однажды Мария задержалась у прилавка с высокими горками отборного картофеля. Она бережно взяла в руку один бледно-розовый плод, равномерно усыпанный десятком красных глазков, и восхищенно произнесла:

– Боже, какая красота. Как на подбор: яблочко к яблочку!

– Этот сорт у нас здесь называют «Лапоть», – стал расхваливать свой продукт продавец, – очень хороший! Неприхотливый. Куда не бросишь, везде взойдет. Советую взять на семена.

Мария посмотрела на Детлефа, но тот категорично повертел головой и пошел дальше. Супруга поспешила за ним.

Отпускать родных с пустыми руками Давид счел неприемлемым.

– Ефим, у тебя есть мешок? – обратился он к продавцу. – Насыпь мне два ведра картошки. Деньги я тебе потом занесу.

Давид с легкостью забросил покупку себе на плечо и поспешил догонять мать с отчимом.

На берегу Волги их ждал знакомый рыбак в новой лодке. Давиду стало жутко стыдно за свою давнюю кражу, но он не подал виду. Сосед радостно приветствовал подросшего пасынка кузнеца, видимо, не подозревая, что тот причастен к пропаже его старого суденышка.

Мать на прощание обняла Давида и прошептала:

– Ты прости меня, пожалуйста!

У Давида подкатил ком к горлу, и он не смог ничего сказать в ответ. Ему вдруг захотелось сесть в лодку и поплыть с мамой на другой берег, в отчий дом. Но это было лишь секундное желание. Он осознавал, что стены, в которых прошло его детство, родными ему уже никогда не будут.

– Не забывай нас, приезжай к нам! – громко сказала Мария и обернулась к мужу: – Так ведь, Детлеф?

– Да, конечно! – принимая мешок с картошкой, отчим пожал Давиду руку. – Может и моим оболтусам насчет работы что посоветуешь.

Лодка отчалила, а Давид, не оглядываясь, побежал прочь. Ему меньше всего сейчас хотелось расплакаться у всех на глазах как мальчишка.

В среднем Поволжье зима оказалась как всегда холодной и снегообильной. Уже к середине декабря, ведь к этому времени морозы опустились ниже двадцати, Волга покрылась льдом.

Давид находился в помещении правления совхоза, как вдруг где-то недалеко раздались мощные взрывы. Задребезжали стекла окон. Нина Петровна пояснила, что на противоположном берегу, в селе Мюллер, создают колхоз и взрывают церкви. Комсомольцу и атеисту Давиду отчего-то стало немного жаль эти родные готические кирхи и очень обидно за тех мастеров, кто своими мозолистыми руками возводил над Волгой высокие красивейшие храмы, кто расписывал их стены и кто жертвовал свои сбережения на убранство и позолоту.

– Ну а здания-то здесь причем? – вырвалось у него. – Могли бы там контору или клуб сделать.

Давид не стал рассказывать, что его прапрапрадед выковал перекладины и растяжки, державшие на колокольнях этих церквей божьи набаты.

– А ты не хочешь мать с отчимом проведать? – как бы невзначай обратилась Нина Петровна к Давиду. – Нам поручили взять над колхозом шефство. Туда уже прислали из Саратова комсомольцев. Зимой, они там без кола и двора. Им даже спать негде и не на чем, не говоря уже про еду. Отвезешь туда муки, картошки и тушу свинины. Из одежды четыре стеганки и столько же пар валенок прихвати.

Давид с радостью согласился. Он смотрел на заведующую и тайно улыбался, потому что на Нине Петровне был надет белый, вязаный тонкой паутинкой платок, который он подарил ей неделю назад на день рождения.

– Поедешь завтра спозаранку. Переночуешь и обратно.

Выехать рано утром на следующий день не получилось. Сцепления оглоблей держались лишь на честном слове. Давид представил себе картину, как это будет выглядеть, когда они сломаются посреди снежной дороги через реку и ему одному придется тащить сани на своем горбу. Пришлось задержаться. Пару часов ушло на то, чтобы разобрать и перековать в мастерской проржавевшие части.

– Теперь полвека будут держаться, – самодовольно рассматривал свою работу Давид.

Тяжело нагруженные сани шефской помощи новорожденному колхозу лишь после полудня добрались до места назначения. Давид хорошо ориентировался в родном, хоть теперь и увеличившемся селе Мюллер, но беда была в том, что практически никто из односельчан еще не знал, что у них будет колхоз, а тем более кто станет им руководить и где расположилась их контора. К тому же напуганные взрывами церквей, многие вообще не откликались и не открывали двери.

Зимой солнце прячется за горизонтом очень рано и быстро. По ярко засветившимся на утопающей в темноте улице окнам одного из домов Давид догадался, что именно там должен был расположиться штаб комсомольцев. И он оказался прав. Хабалистая, явно на сносях начальница, расписалась в получении товара, а трое полупьяных мужиков небрежно сбросили с саней прям в снег баулы и мешки совхозной помощи. Давид укоризненно посмотрел на них, хотел было что-то сказать, но лишь махнул рукой и дернул уздечку. Лошадь неспешно тронулась, легко передвигая по улице, занесенной снегом, пустые сани.

Отчий дом он, конечно же, нашел без труда. Подъехав вплотную к крыльцу, Давид, не распрягая, привязал лошадь к поручням перил, с досадой отметив, что их древесина совсем прогнила и давно нуждается в замене. Благо он хорошо знал послушный нрав совхозного тягача, которого можно было привязать к подорожному мотыльку и быть уверенным, что лошадь как прикованная останется там стоять.

Лишь в одном окне дома еле заметным виднелся блеклый свет керосиновой лампы. Давид дотянулся до его нижней рамы и постучал. Видимо, не очень громко, потому что ему долго не открывали. Он подошел к двери и уже кулаком забарабанил по ней. Через какое-то время послышались шаркающие шаги и раздался недовольный голос отчима:

– Кто там?

– Да открывай уже! – весело прогорланил Давид. – Заморозить гостя хотите?

– Что-то случилось? – Детлеф впустил пасынка в дом и, лишь коротко пожав ему руку, добавил: – Почему на ночь глядя?

– Меня по делам в ваш колхоз прислали. Вот напоследок и к вам решил заглянуть.

– Значит, и у вас уже про наше горе знают? – пробурчал себе под нос отчим.

– Ты о чем? – недоумевал пасынок.

– Да про эту чертову коллективизацию.

– А что так грустно? – спросил Давид. – Работать вместе-то надежнее. Вы же сами видели, как у нас в совхозе все налажено.