– Ну все, все. Нам надо идти, а то товар весь разберут.

Слова отчима вдруг вернули Давиду сознание. Парень выпустил из своих объятий мать и строго посмотрел на Детлефа. Кивнул ему, дав понять, что он здоровается и протянул руку.

Майер не ожидал такого жеста от пасынка и, немного помешкав, сделал то же самое. Давид сжал ладонь отчима, прямо смотря тому в глаза. Детлеф удивленно почувствовал немалую силу в этой руке подростка. Но по глазам Давида было понятно, что он не собирается тут ее показывать и уж тем более применять. Наоборот, добрая улыбка на загорелом лице мальчика говорила о том, что он его простил.

– Давидушка, сынок, а я тебя ищу, – раздался за спиной Давида голос Нины Петровны, – с ног уже сбилась.

На управляющей была все та же красная косынка. Свой рабочий комбинезон она по случаю праздника заменила на гимнастерку с юбкой. Грудь заведующей совхоза украшал орден Красного Знамени. Вот только на ногах остались будничные кирзовые сапоги.

– Здравствуйте! – она поприветствовала незнакомых ей людей. – Вы тоже на ярмарку? Откуда будете?

– Это моя мама, – Давид представил ей Марию, – из Мюллера, с того берега.

– А как это? – не скрывала удивления начальница. – Так ты же вроде говорил, что сирота?

– У меня только отец умер, – залился краской в лице Давид, жалея, что еще раньше не рассказал об этом Нине Петровне, – а мама вышла замуж вот за этого Майера.

– Ну тогда понятно, – она без тени обиды подхватила Марию и Детлефа под руки, – пойдемте, я вам что-то покажу.

Ну конечно же, заведующая совхоза потащила их к доске почета, где среди фотографий лучших доярок и механизаторов висел портрет с подписью – победитель соцсоревнования, тракторист, комсомолец Давид Шмидт. Мария бережно погладила фотографию счастливо улыбающегося сына и вопросительно посмотрела на Давида.

– Вот те на! – Давид стукнул себя по лбу ладонью, усмехнулся и, обращаясь к управляющей, полушепотом произнес: – Нина Петровна, они же у меня по-русски читать не умеют, да и понимают-то не все. Им надо переводить.

Потом Нина Петровна повела их в общежитие: чистое и светлое помещение с двухэтажными ярусами нар, множеством одинаковых, выстроенных вдоль прохода табуреток, выскобленным до желтизны деревянным полом и с короткими цветастыми занавесками на окнах. Давид, видимо, вспомнив о чем-то очень важном, подбежал к одной из постелей и, засунув руку вглубь под соломенный матрас, вытащил бумажный сверток. Аккуратно развернув его, он достал оттуда серый пуховый платок.

– Очень мягкий и теплый, – застенчиво расхваливал свой подарок сын, набрасывая его матери на плечи, – из козьего пуха.

Мария присела на край нижней нары и как завороженная долго и нежно гладила платок на своих плечах. Ее глаза были наполнены слезами.

Отчим отошел, присел на одну из табуреток и закурил. Давид посмотрел в его сторону, на минуту задумался и, порывшись в кармане брюк, достал оттуда перочинный нож. Это было единственное, что ему досталось от родного отца и чем он очень дорожил. Но в тот момент Давид решил, что надо жертвовать. Он подошел к Детлефу, протянул ему нож и сказал:

– Это тебе.

Отчим чуть ли не выронил папиросу. Он посмотрел на пасынка, осторожно принял подарок и невольно схватил его за плечи и прижал к себе.

– Спасибо… – прошептал Детлеф Давиду прямо в ухо, а потом добавил: – Ты уж прости меня.

Нина Петровна стояла в центральном проходе, скрестив от умиления руки на груди. Она уже догадалась. Ей было ясно и понятно, почему мальчик оказался в их совхозе. И ей так захотелось, чтобы его родная мать, допустившая, что ее сын был вынужден покинуть семью, сейчас наказала сама себя. Именно поэтому сначала она повела их посмотреть на доску почета, а потом привела в ухоженное общежитие, где теперь жил Давид. Нина Петровна не зря была руководителем, поэтому она продолжила свою воспитательную работу.

– Ты хоть свою речь для митинга выучил? – спросила она Давида.

– Конечно! – кивнул тот.

– Смотри у меня. Ты ведь сегодня наш главный герой. Сам, наверное, видел, сколько людей приехало на тебя полюбоваться. Ты уж не подведи!

– Не переживайте, – по-взрослому сказал Давид и смущенно перевел родственникам слова начальницы.

До митинга оставалось два часа, и Давид потащил мать с отчимом в совхозную мастерскую, где с гордостью показал трактора, на которых он работает. Сын все время и неугомонно рассказывал о том новом, что он успел пережить и узнать за последние годы.

Мать явно смущалась, потому что к ее сыну постоянно подходили рабочие мастерской, жали ему руки, похвально хлопали его по плечу и что-то говорили на русском. И лишь один взрослый высокий мужчина со свернутой газетой под мышкой обратился к нему на немецком языке:

– Der Traktor vom Prochor startet nicht. Wirf bitte einen Blick drauf[21].

– Дядя Антон, давай не сейчас, – попросил Давид, – ко мне родители приехали.

– Хорошо, только не забудь, пожалуйста, – Антон в упор рассматривал гостей.

Отчим и мать переглянулись. Они понимали, что Давид подрос и даже повзрослел за три года, но не ожидали, что он стал настолько требуемым, чуть ли незаменимым специалистом.

Потом тройка прямиком направилась в столовую. Давиду очень хотелось познакомить родителей с другом Ахатом.

Правда, пообщаться им не удалось. На кухне сегодня был полный аврал: варили, жарили и парили не только для своих, но и для многочисленных гостей ярмарки. Повар Назарий, выкроив минутку времени, подсел к Шмидтам с тарелкой еще горячих пирожков с картошкой и тремя кружками компота.

– Угощайтесь, сам робив, – предложил он, вытирая тыльной стороной ладони выступивший пот с покрасневшего от работы лица.

– У вас очень хорошо тесто получилось, – сказала Мария на немецком.

Давид перевел и, погладив мамину руку, посмотрел ей в глаза и тихо добавил:

– Ну мама, у твоих штрудлей тесто лучше получается. Правда!?

– О! – пробасил одессит, услышав знакомое слово: – Штрудель! Я тоже можу его печь. Делов-то: яблоки, мука да корица.

– Какие яблоки? – очень удивился Давид.

– Ну какие такие! Те, шо в рулете. Типа пирожков з яблоками.

– Да нет же! – возразил Давид. – В наших штрудлях яблоками и не пахнет.

Он перевел разговор родителям и все трое рассмеялись.

– Штрудли – это тушеное мясо с квашеной капустой, картошкой и сверху с парными рулетиками из теста, – Давид воочию представил себе, как мама подает на стол его любимое блюдо, а по дому витают такие чудесные ароматы, и из казанка задорно выглядывают пышные пенечки штрудлей: – Кушать можно без хлеба. Вместо хлеба эти самые штрудли.

– Век живи, век учись! – сказал на прощание, вставая из-за стола Назарий. – Ти спроси у своий мами рецепт цих штрудлей, ми тоди на весь совхоз их зробим.

Сидя за столом и с умилением поедая угощение повара, Давид заметил, что отчим нервничает и ерзает.

– Что-то не так? – напрямую спросил он Детлефа.

– Да нам на ярмарке надо кое-что купить. Боюсь, что разберут, пока мы тут сидим.

– Не переживай! Год был урожайным, на всех хватит. Не в лавках, так на складе найдем все, что вам надо.

После небольшого перекуса, Давид с Марией и Детлефом поспешили к дому управления, где уже собрались жители совхоза и гости ярмарки. На сколоченной из свежих досок сцене уже стояло все управление совхоза. Заметив Давида, Нина Петровна демонстративно помахала ему рукой:

– Давай, поднимайся сюда!

Она предоставила слово победителю соцсоревнования, Давиду Шмидту.

Все дружно зааплодировали. Молодой комсомолец, смущаясь, подошел к высокой, покрытой красным материалом трибуне. Он сразу понял, что будет за ней смешно выглядеть и поэтому лишь встал рядом.

Мария с Детлефом, стоя в первом ряду среди собравшихся, не отрываясь смотрели на Давида. Он снял фуражку. Волосы опять разлетелись во все стороны. Ветер будоражил его черные кудри. Парнишка теребил в руках мятую кепку. По всему было видно, что, впервые находясь на трибуне, он стесняется и никак не может сосредоточиться. Юный оратор пытался начать свое выступление, но ему постоянно что-то мешало: то закашляет, то поперхнется.