— Трех среди тридцати миллионов?

— Подумаешь, не так уж много. Нас побольше, а я нашел. Посылаю тебе их фотографии времен войны. Пиши имена…

Я записал, потому что сопротивляться профессиональному диверсанту — дело небезопасное.

— Книгу напишем вместе, — продолжал Овидий.

— Убьем медведя — поделим шкуру, — ответил я старой поговоркой.

Три года назад мы с Войцехом Жукровским написали книгу репортажей об освобождении группы островов в Китайском море от гоминдановцев и американцев «Десант на каменный остров» (на русском языке книга вышла под названьем «Штурм гранитных твердынь»). Я знал, что работа эта — как командование войсками коалиции, и получается хорошо только тогда, когда оба автора имеют сходные наблюдения, опыт и переживания.

Во время десанта мы с Жукровским вместе добрались до островов И-Дзян-Сян и Тачен. А тема, предложенная Горчаковым, не входила в круг пережитого мной. Я всегда был солдатом-фронтовиком и никогда не был партизаном. Не пиши, каков на вкус перец, пока не разгрыз хоть одного зернышка, говорила мне писательская совесть.

Но я решил в меру сил помочь московскому другу: написал несколько заметок в газеты, попросил приятелей с радио и телевидения, чтобы они объявили о моих поисках, не питая особых надежд, что это даст результаты.

Не прошло и недели, как я вынужден был склониться перед могуществом прессы и радио — отыскался брат убитого гитлеровцами Яна Маньковского; отец Стефана Горкевича написал печальное письмо о сыне, который не вернулся с войны; Вацлав Мессьяш возводил дома в познаньском поселке Грюнвальд. Капитан Ян Тыма, проводивший свой отпуск с женой на Мазурских озерах, на бензозаправочной станции узнал, что его ищет какой-то полковник, который пишет книги, и дело это серьезное, потому как речь идет о войне.

Трудности выявились позднее: один из моих собеседников но желал признаться, что был в подпольной организации, совершал акты диверсии на аэродроме. Когда я пытался навести его на след воспоминаний, он щурился и говорил «не помню». Добрый час мы кружили вокруг да около, все более настораживаясь. Наконец я сказал:

— Я и так все знаю, у меня документы есть и фото. Не станете же вы отрицать, что вот этот в немецком мундире — вы, а это — Морозова.

— Да, это Аня, — ответил он. И решился: — Если у вас и вправду есть документы, то я расскажу все, как было. А без документов говорить небезопасно. После войны мы дали друг Другу слово никому ничего не рассказывать.

И они были правы. Партизан, диверсант, конспиратор воюет в одиночку. Для маскировки он нередко надевает личину врага. И чем важнее дело, тем меньше оно имеет свидетелей, чем оно дерзновенней, тем труднее в него поверить…

…Наконец Ян Тыма и Вацлав Мессьяш начали подробный рассказ о своих военных приключениях — сначала порознь, потом вместе. Рисовали планы и карты. Из закоулков шкафов доставали письма, фотографии. То, что они описывали, превосходило самые смелые предположения и сенсационные рассказы, заставляло сердце биться быстрее: группа девушек и парней «сбивала» бомбардировщики не хуже самых знаменитых летчи-ков-асов, наносила люфтваффе такой ущерб, который беспокоил даже не командиров полков, а самого маршала Геринга.

Передо мной сидели офицер батальона обслуживания и техник-строитель; эти вчерашние каменщики из Познани под руководством прачки, дочери деревенского портного, совершили, можно сказать, легендарные подвиги.

О Стефане Горкевиче я услышал от его отца, кадрового унтер-офицера довоенной армии; он показал мне фотографии, школьные тетради сына.

Письмо Яна Маньковского рассказало о нем больше, чем сто бумажных характеристик. Написано оно было не для истории, а адресовано брату. Слегка зашифрованное от немецкой цензуры, оно было отправлено за три недели до битвы на Курской дуге.

«Полевая почта

Господину Францу Маньковскому

Кунталь Район Остинген (Вартегау)

Печать: Управление полевыми строительными работами люфтваффе 6/м

Отправитель: Иоганн Маньковский

Полевая почта № 2477

Управление полевыми строительными работами люфтваффе 6/м

Почтовое управление воздушного округа Познань

Стройгруппа

Альхут

13 июня 1943 года

Дорогой братишка!

В первых строках посылаю тебе горячий сердечный привет…

Погода у нас не из приятных, почти каждый день льет дождь, хоть и довольно тепло. Это письмо, вероятно, будет последним: если с фронтом дело пойдет по-прежнему, нам придется паковать вещички и драпать. Именно на нашем участке действует наше войско под польским командованием^[1]. Уже несколько дней стрельба слышна все громче. Если и дальше пойдет так же, как и до сих пор, можно будет похвалить наших ребят!

А «Иван» наведывается к нам каждую ночь. Уверяю тебя, у нас теперь не жизнь, а малина — над головой непрерывная музыка. Как мне это нравится! По крайней мере есть на что поглядеть. Право, это во сто раз интереснее кино.

Если уж чересчур начинают играть на нервах, мы заводим свой патефон. После этого уже не слышно, как бомбы падают нам на голову. А один из нас время от времени выходит для наблюдения, а потом возвращается в дом и докладывает обстановку. Для наблюдателя мы нашли старую русскую каску. Наденет он ее себе на голову и продолжает наблюдение.

Однажды… Было это под вечер, слышим — летят. Вышли посмотреть. Как начали швырять гостинцы… Мы тут же залегли по всем правилам устава и ждем, вот-вот нас грохнет по черепу. Однако нас как-то миновало, зато в соседнюю казарму здорово влепили. От нее осталась только кучка пепла…

Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне: такого сорвиголову, как я, нелегко убить. Когда настанет время, вернусь домой живой и невредимый…

На этом заканчиваю и тысячу раз обнимаю и целую родителей и всех родных.

До скорой встречи!

Твой брат Янек».

Листья на деревьях пожелтели. Звонки из Москвы были частыми, так что и этот меня не удивил…

— Привет! Боевое задание. Пиши…

К этому времени свою часть я уже написал, перевод текста Горчакова был опубликован в журнале «Пшиязнь», и вопрос издания «Минеров небесных дорог» (так назывался польский вариант «Вызываем огонь на себя») был решен, поэтому голос приятеля меня удивил. Овидий был явно взволнован.

— Аня Морозова после освобождения Сещи прошла подготовку на радистку. В сорок четвертом была заброшена в Польшу, севернее Варшавы, там и погибла. Ищи следы!

— По этим следам прошли шесть тысяч дней, — ответил я после минутного молчания.

— Об отряде, в котором она воевала, слышали шесть тысяч человек. Что-то кто-то должен помнить. Смерть — она оставляет след…

Так-то так, но я-то знал, что трудности будут не от недостатка, а от изобилия сведений. Легче найти человека, спрятавшегося в пустыне, нежели в городе. Как мне спрашивать? Видел ли кто-нибудь осенью или зимой 44-го года севернее Варшавы советскую десантную группу?

Конечно, почти все, кто помнит то время, видели.

Кто видел отряд советских десантников и польских партизан, в котором радисткой была девушка?

Сотни людей.

Кто знает о разгроме такого отряда и о гибели девушки?

Пришло несколько десятков писем.

Вот, к примеру, отрывок из письма Станислава Тихого, жителя деревни Колония Домбровы под Остроленкой.

«Я работаю в 11 километрах от Мышинца и решил во что бы то ни стало найти следы Ани Морозовой. Я расспросил Многих жителей по обе стороны местечка. Узнал, что Аня, майор Виктор и майор Владимир были в Домбровах и Крысяках. У них был передатчик, и они поддерживали связь с советским командованием. По их просьбе им сбросили с самолета посылку, но с ошибкой в четыре километра. Посылка попала к немцам, и они устроили облаву. Во время облавы убили Болеслава Давидчика и Смилгу из Крысяков, который был правой рукой разведчиков. В лугах схватили и Аню; майор Виктор, раненный в голову, в руки и в бок, тоже попал к немцам; уцелел только майор Владимир. Аня, Виктор и еще несколько местных ребят были перевезены в жандармский участок в Кольн.