Принял решение биться головой об стенку позже. Благодаря этому обнаружил отрывной календарь. «21 января 1932 года — восемь лет со дня смерти Владимира Ильича Ленина». Гласила надпись на календарике. А газета «Правда» у меня за двадцать второе. Ничего не настораживает? Меня сейчас колбасит и от меньшего! Как это всё понимать? Беру опять в руки газету. Что тут у нас? На первой полосе речь товарища И.В. Сталина на торжественно-траурном заседании, посвященном восьмой годовщине со дня смерти В.И. Ленина. Интересно, где они заседали? Ага, в Большом театре. Ладно, усиленные темпы заготовки хлеба, недостатки, регионы, отстающие в сдаче хлеба государству. Вот, прошлись по единоличникам, которые план по сдаче хлеба не выполняют. Дальше. Вот оно, четвертая полоса, небольшая статья, почему-то с подчеркиванием и какими-то правками. Подпись МК. И всё? И кто этот МК? Можно предположить, что это я, то есть хозяин тела, в которое переселилось моё сознание. Журналист, репортёр? Редактор? Хм. что-то отзывается. Вот, блин, не повезло! Не умею я писать и слова складывать, кроме матерных! Кто на стройке работал, тот меня поймёт! А ещё я работал в научном учреждении, и могу сказать, что видел матерящихся профессоров и даже академиков, причём заметил такую закономерность: чем выше научное звание, тем крепче звучат «петровские загибы». Стоп! В прихожей, около корзинки с зонтиками! Там вешалка, а на вешалке я видел куртку, зимнюю куртку на меху. Может быть там есть документы?
Лучше я бы туда не сунулся. Был там документ, был. И не один. Первым мне попалось удостоверение «Журнально-газетного объединения», выданное главному редактору журнала «Огонёк» Михаилу Кольцову. Вторым — удостоверение репортера газеты «Правда» на имя того же Михаила Кольцова, а также партбилет на члена ВКП(б) с 1918 года, того же, блин, Михаила Кольцова. А как же фамилия Фридлянд?
И тут в моей голове сложился пазл, я понял, что Михаил Кольцов и Миша Фридлянд -одно и тоже лицо, Кольцов — псевдоним! Ссуууууука!
В этот же момент у меня началась самая обыкновенная истерика, ибо попасть в подрасстрельную личность мне не хотелось от слова совсем! Парень, радуйся, тебе поставят мемориальную доску. Ага, радоваться-то чему? Мне сорок пять лет, в тридцать седьмом, когда мне настанет крышка, еще пяток лет накинем — полтинник! Да я и не пожил! Совсем! Бл… НЕ ХОЧУ!!!!!!! НЕТ!!!! Верните меня взад!
Я не помню, сколько я так выл, матерился и даже плакал. ЗА ЧТО? ПОЧЕМУ Я? ПОЧМУ В НЕГО? Я обычный человек, самый обычный, у меня нет никакого литературного таланта, меня вскроют, как консервную банку, законапатят хрен его знает куда. Я ж знаю КОГДА и ОТ ЧЕГО умрёт Сталин! Да за такое закопают живьем, если чего похуже не сделают. Что? Такого не бывает? Вспомните, что сделал Ваня Грозный со старушками, которые ему день смерти предсказали? Сжег ветхих на костерке, а потом пошел в шахматы гонять с Басмановым, да за игрой и представился!
В общем, приложила меня эмоционально так, что стало совсем паршиво. Выглянул в окно. Вид меня не успокоил. Я в Москве. И это, скорее всего, знаменитый Дом на Набережной, в которой мой визави получил квартиру. Но это укладывалось в моём подсознании как-то точечно, фоном было другое: я обречён! Сложно в таком состоянии строить планы и о чём-то думать. Вообще, перед глазами то вставала фигура Вождя, то расстрельная команда, то пыточная камера. Что я точно помнил, что Михаил Кольцов пыток не выдержит, оговорит огромное количество людей, которых потом арестуют. И сам себе признался, что Я точно пыток не выдержу, нет во мне той самой стойкости, которой и у этого Миши кот наплакал. Впрочем, в застенках НКВД ломали почти что всех. Или просто всех. И знакомиться с их методами у меня не было никакого желания.
Тряпка! Соберись! Ты же жив! Что-то можно сделать! Что? Во-первых, я почти ничего о Кольцове не помню. Не знаю. Или нет? Вообще, что-то читал, но давно, и совсем-совсем немного. Ежов! Стоп! А кто сейчас у нас нарком внутренних дел? Тридцать второй? Убийство Кирова, точно помню, тридцать четвертый. Мне бы память как-то освежить, чтобы хотя бы Ввикипедия в голове отсвечивала. ага, хрен вам на постном масле! Я даже не это. И не то. стоит пару слов написать, выдать статью, как меня расколют и до дондышка! Непруха! Так что не светят тебе, Миша, прожить еще пяток лет! К стенке поставят уже в этом, тридцать втором.
А что я помню о личной жизни Николая, тьфу ты, Михаила, хоть в именах мне повезло, не будет провала, если кто-то меня Мишей назовёт. Так, по его биографии провал полнейший. Опять навалилась паника!
Стоп! Попаниковали и будет! Всё-таки сумел собраться, хотя и потряхивало, и руки дрожали. Отбросить надо всё лишнее. Я не могу изменить ни времени, в котором оказался, ни личности, ничего такого. Ничего? Стоп, батенька, кое-что изменить-то возможно! Не хочется, чтобы тебя шлёпнули как гниду и то, что тебя потом реабилитируют одним из первых тоже такое себе утешение, с натяжечкой! О! А ведь интересные подробности всплывают. Я ведь ничего про реабилитацию Кольцова не вспоминал, оно само как-то всплыло! Делай что должно и будет что будет. А ЧТО должно? Не работает тут эта формула. Потому что никакого понятия, ничего вроде плана у меня нет. И главное, у меня нет ничего про моего нынешнего. Почти ничего. Читал я, что бывает такое «слияние» двух сознаний, но эта голимая фантастика, ничем не подтвержденная. А пока что. Три часа ночи и надо что-то решать. А что?
Для меня главное — как-то осмотреться, войти в эту жизнь и не выдать себя, то есть, интегрироваться в окружающую среду. Среда сложная, персонаж мне попался ой какой сложный, есть у меня такое внутреннее чувство. А интегрироваться всё-таки надо. Есть же у Кольцова жена? По-моему, есть, она даже называлась одной из причин его ареста, по какой-то дикой версии. Вот только кто и как ее зовут? Надо бы найти какие-то фотографии. Поищем! Я бросился на поиски и нашёл-таки то, что мне было необходимо в первую очередь.
Вот она, дорогая!
То, что это была водка, никакого сомнения не оставалось. Марка ее была Московская особая. Крепость сорок градусов. Это уже внушало какую-то надежду. Вспомнилось «Собачье сердце», действительно, первая водка в СССР, которую начали выпускать в 1924 году, после десятилетнего сухого закона, была крепостью в тридцать градусов и называлась в народе «рыковкой», в честь председателя Совнаркома Алексея Рыкова. Особо одаренные граждане называли ее «полурыковкой», утверждая, что сам предсовнаркома хлещет шестидесятиградусную, ну а народу дают чего попроще.
Быстро разобрался с жестяной крышкой, чего тут с нею возиться, раз, два — и готово! О! Тут еще картонный кружочек выпал. Нашёл стакан, гранёный, не поверите! На его ободке тоже была щербинка, они тут что, стекло грызут, совсем жрать нечего? Налил половину и сразу же опрокинул внутрь. Обожгло пищевод. Подумал, что не помешало бы чего-то там закусить, но на кухне съедобного не обнаружил. От слова ничего или совсем. Зато мысли стали какими-то умиротворенными. Налил полный стакан, чтобы прибавить яркости жизни и ощущениям! Мягкой лапой алкоголь убирал все мои страхи, кто-то нашептывал: «не бзди, Миша, прорвёмся». Интересно, кто это такой умный. И еще, если у меня будет чей-то голос звучать в голове, то это будет шизофрения или просто парень попал не в того, кого надо? Чёрт, надо было бы тот стакан как-то запить… чем-то водой из-под крана? Хз… Зачем вода, когда есть водка? Эту блестящую идею додумать мне не удалось, отрубился. Снова. И было мне опять погано. Вот тебе и пришёл доктор Паганель, или пушистый полярный лис, что, по сути своей, одно и тоже.
Глава третья. Миша очнулся
Москва. Дом на Набережной.
24 января 1932 года
Миша, очнись! Миша, не валяй дурака, какого ты меня так пугаешь? Очнись, давай, МИША!
Меня кто-то осторожно и аккуратно тормошил, трогал за плечо… Чёрт подери! А мне так хотелось ещё чуть-чуть спокойствия.
Со мною вот что происходит. Совсем не тот ко мне приходит.
