Другие тоже прошли эту тренировку – кроме тех, кто уволился с перепугу, узнав, что нам предстоит, и двоих погибших.

Мы вернулись в горы и потратили на поиски тринадцать дней. Над нами кружили вертолеты, летчики указывали путь. В нашем распоряжении была лучшая аппаратура связи, а инструкторы в бронескафандрах «командир» контролировали нас и проверяли поступающие сведения. Потому что мобильная пехота не бросает своих, пока есть хоть малейшая надежда их вытащить.

Ребята были похоронены со всеми почестями, под аккорды «Это наша страна», и посмертно получили звание рядового первого класса. Первыми из нашего набора они поднялись так высоко. Смерть – часть ремесла солдата, и он вовсе не обязан остаться живым. Для начальства важно, чтобы от его гибели была польза: выше голову, галопом, не отступать и не сдаваться.

Один из этих двоих – Брекинридж. А другой – австралиец, с которым я даже не был знаком. На таких учениях и до них погибали рекруты, и после них.

Но это случилось уже после нашего расставания с лагерем имени Карри. А пока мы служили там, как только нас не муштровали! Тактика, маневры, рукопашный бой, применение вооружений вплоть до имитированных ядерных боеприпасов. Сколько же, оказывается, придумано способов смертоубийства, причем самых разных! Первым делом нас учили драться руками и ногами. Кто не верит, что это оружие, тому я бы предложил поспарринговать в савате[16] с сержантом Зимом или капитаном Френкелем, нашим комбатом, или в джиу-джитсу с малышом Судзуми – он вас одними руками отправит в полет и проводит зубастой ухмылкой.

Зим сразу назначил Судзуми инструктором по рукопашке и велел, чтобы мы выполняли его приказы; правда, от нас не требовалось говорить ему «сэр» и отдавать честь.

Когда наши ряды поредели, Зим сократил строевую, она свелась к смотрам и парадным прохождениям. Зато он сделал упор на боевую подготовку, и в этом ему помогали капралы-инструкторы. Зим был универсальной машиной-убийцей, но особенную страсть он питал к ножам, причем штатным, очень даже неплохим, предпочитал самолично изобретенные и изготовленные. Роль тренера благотворно сказалась на его характере, сделав его из отвратительного всего лишь несносным, и на свои дурацкие вопросы мы получали вполне терпеливые ответы.

В одном из двухминутных перерывов, скупо разбросанных по учебному дню, наш парень по имени Тед Хендрик обратился к Зиму:

– Сержант, ножики метать – дело, конечно, нескучное… но зачем этому учиться? Какой практический смысл?

– А ты представь, – посоветовал Зим, – что у тебя из оружия только нож. Или даже его нет. Какие твои действия? Помолиться да умереть? Или кинуться в бой, авось получится продать врагу ферму? Сынок, это не игра, это реальность, шашки можно смешать и сказать «сдаюсь», но война – это не шашки.

– А я о чем, сэр? Предположим, вы с голыми руками. Ну, или с ножиком – без разницы, если противник увешан самым опасным оружием. Вы же ничего ему не сделаете. Победа будет за ним.

– Ты совершенно не прав, сынок, – ответил Зим чуть ли не ласково. – Не бывает «опасного оружия».

– Чего-чего… сэр?

– Не бывает опасного оружия, бывают опасные люди. Мы, инструкторы, пытаемся тебя сделать опасным – для врага. Пусть нет ножа, но пока остается хоть одна рука или нога, пока ты дышишь – ты опасен. Чтобы лучше меня понять, советую прочесть «Горация на мосту» или «Гибель „Славного Ричарда“»[17] – в лагерной библиотеке найдется и то и другое.

Но давай рассмотрим случай, о котором ты говоришь: я – это ты, и у тебя есть только нож. Мишень позади меня – вражеский часовой, и у него любое оружие, кроме водородной бомбы. Надо снять его тихо и быстро, чтобы не позвал на помощь.

Зим слегка повернулся, и – бац! – в центре мишени номер три вибрирует рукоятка ножа. И когда только успел выхватить!

– Видишь? Лучше носить два ножа. Но хоть с ними, хоть без них ты должен снять часового.

– Э-э-э…

– Тебя что-то еще беспокоит? Спрашивай. Это моя работа – отвечать на твои вопросы.

– Да, сэр. Вот вы говорите, нет у часового водородной бомбы. Но в том-то и дело, что есть. Будь это наш часовой, у него была бы… И у того часового, который не наш, она, скорее всего, имеется. Я не про самого часового, а про тех, на чьей он стороне.

– Понял тебя.

– Ну… Так вы согласны, сэр? Если можно взорвать водородную бомбу, и это, как вы сказали, не шашки, а все по-настоящему, война без дураков, – разве не глупо красться по лесу и ножики бросать? Только зря погибнем… и войну продуем. Есть настоящее оружие, вот его и нужно применять, тогда будет победа… Какой-нибудь профессор нажмет на кнопочку и снесет куда больше, чем мы все этими прадедовскими игрушками.

Зим медлил с ответом, что было не в его характере. Наконец он произнес самым что ни на есть мягким тоном:

– Хорошо ли тебе служится в пехоте, Хендрик? В любой момент можешь подать рапорт.

Хендрик пробормотал что-то невнятное.

– Громче! – скомандовал Зим.

– Да что-то не сгораю от желания, сэр. Лучше постараюсь дотянуть до конца.

– Ясно. Задавать такие вопросы тебе, вообще-то, не положено, да и сержанты не обучены на них отвечать… Ты сам должен был все понять, еще до того, как решил идти в армию. В твоей школе преподают историю и нравственную философию?

– Что? А-а-а… Конечно, сэр.

– Стало быть, ответ тебе известен. Но если хочешь узнать мое личное, неофициальное мнение… Представь: твой ребенок ведет себя несносно и надо преподать ему урок. Ты отрубишь паршивцу голову?

– Э-э-э… Нет, сэр.

– Разумеется, этого делать не нужно. Ты его просто отшлепаешь. Так вот, бывают обстоятельства, когда столь же глупо сбрасывать водородную бомбу на вражеский город. Это все равно что учить ребенка топором. Война – не насилие ради насилия и не убийство ради убийства. Война – это насилие контролируемое, ради достижения цели. Цель войны – подкрепить решения нашего правительства силой. Враг не должен умереть лишь по той причине, что он нам не нравится. Нет, он должен сделать то, чего мы от него хотим. И выбор цели, как и способа применения силы, зависит не от нас с тобой. Не солдат решает, когда, где и как – или за что – ему сражаться; за него это делают политики и генералы. Политики определяют для чего и сколько, а генералы берут под козырек и сообщают нам где, когда и как. Мы обеспечиваем насилие, а другие люди, которые себя называют умными и опытными, обеспечивают контроль. Такой вот порядок. И лучшего ответа на твой вопрос у меня нет. Если он тебя не устраивает, разрешаю обратиться к комполка. Если и комполка тебя не убедит, возвращайся домой, на гражданку. Потому что в этом случае солдата из тебя уж точно не выйдет.

Зим вскочил на ноги:

– Парень, да ты сачок! Морочишь мне тут голову, чтобы не работать. Подъем, войска! Галопом на позицию, к мишеням. Хендрик, ты первый. Хочу, чтобы ты бросил нож в южном направлении. В южном, понятно? Не в северном. Мишень точно на юге, и нож должен лететь хотя бы примерно на юг. Знаю, что не попадешь, но вдруг да получится маленько ее напугать. Ухо себе не отхвати и никого позади не порань. Юг, ясно? Сфокусируй куриные мозги на этом понятии. Товсь! Бросок!

Хендрик снова промазал.

Нас учили обращаться с современными орудиями убийства: разборка и сборка, уход, боевое применение. В нашем распоряжении были симуляторы атомного оружия, реактивные пехотные гранатометы, отравляющие, зажигательные, фугасные боеприпасы. И еще куча всякой всячины, которую вряд ли следует здесь описывать. Но и «прадедовские игрушки» мы освоили во множестве. Упражнялись с ножами, палками и проволокой. Кусок проволоки, оказывается, страшен в умелых руках и применим в самых разных ситуациях. Постигали штыковой бой – и с макетами ружей, и с настоящими пехотными винтовками двадцатого века. Из этих винтовок, очень похожих на спортивно-охотничьи, мы стреляли свинцовыми оболочечными пулями на разные дистанции по стационарным, подвижным и выпрыгивающим мишеням на изобилующих сюрпризами полосах препятствий. Так нам прививали навык быстрого овладения любым стрелковым оружием, да и вообще приучали всегда быть начеку, готовыми к любым неожиданностям. Думаю, это была полезная наука. Даже уверен.