— Почему ты не отвечаешь? — не унималась Майя.
— Почему! — взорвался Аарне. — Иногда по вечерам я иду на окраину. В центре горят огни, а там — тишина. Темнота. А времени всего лишь половина десятого. Заборы, таблички: «Осторожно, злая собака». Пустые улицы… Иногда завоет на луну собака, и это все.
Майя слушала его, широко раскрыв глаза.
Аарне смутился:
— Ты обиделась, дорогая?
— Нет, только мне кажется, что ты не имеешь права ругать этих людей. Разве они виноваты в том, что любят тишину? Откуда ты знаешь, что они плохие? У тебя ведь нет такого дома.
В ее голосе прозвучали чуждые нотки.
— У меня его нет. Ты права.
— Ты мстишь тем, у кого есть дома?
— Да.
— За что, Аарне?
Опять ему не хватило слов.
— Когда мы увидимся?
— Когда хочешь.
— Завтра?
— Хорошо.
Аарне хотел обнять Майю, но она отстранилась, прошептав:
— Т-с-с… Могут из окна увидеть…
Затем стукнула калитка, залаяла сонная собака, щелкнул замок. Аарне постоял немного, как бы сожалея о чем-то. О чем? И пошел домой.
У ворот тети Иды он по привычке посмотрел на часы.
Половина первого.
Неужели этот туманный вечер продолжался так долго?
Аарне колебался. Несколько раз он протягивал руку, чтобы взять ключ, и тотчас отдергивал ее, опасаясь найти пустое место. Наконец он все-таки решился.
Ключ был на месте.
Аарне открыл дверь, вошел в переднюю… и столкнулся лицом к лицу с тетей Идой. Она стояла в ночной рубашке и тяжело дышала. Она была очень взволнована. В комнате за ее спиной жужжала по-английски какая-то коротковолновая станция.
— Проходи, — сказала тетя Ида. — У нас будет длинный и невеселый разговор.
Ночь
ЭТА НОЧЬ БЫЛА ПОХОЖА НА СОН СКВОЗЬ СЛЕЗЫ. Тетя устроилась на диване, закутала ноги одеялом и вытерла глаза. Ее лицо застыло, как бы говоря: «нам, кажется, больше не о чем разговаривать», и тем не менее оно светилось надеждой. Наконец она заговорила. Слова, очевидно, были продуманы заранее.
— Аарне, я не хочу винить во всем тебя. В конце концов, ты не виноват, что тебя не приучили к порядку… Мать тебя избаловала своей любовью. Ты не умеешь ценить это. Да… — она перешла на несколько официальный тон. — Я не говорю, что я сама ни в чем не виновата. Я должна была бы больше требовать. Пока еще было не поздно. Ладно. Все проходит. Я знаю, и я была молодой. Так-то. Если бы ты относился ко мне иначе, я, пожалуй, поняла бы тебя. Не всегда же мне было шестьдесят один…
О своей молодости тетя Ида всегда говорила с грустным сожалением. Казалось, она и сама не верит сказанному и только пытается заставить себя в это поверить. Она выпрямилась и улыбнулась. Аарне почувствовал, что первое сражение позади. Воспоминания обезоруживали тетю. Она расчувствовалась. И это было ее самой большой ошибкой.
— Иди сюда, поговорим…
Аарне сел в кресло. Тетя Ида надеялась, что он сядет рядом с нею, и поэтому дистанция несколько смутила ее. Но она взяла себя в руки и устремилась в страну своей юности, как пчела устремляется к цветку.
— Помнится, я ходила в последний класс гимназии. На улице Широкой, теперь это, кажется, улица Мичурина, мне всегда попадался навстречу молодой человек. И вдруг он стал смотреть на меня. Каждое утро смотрел. И еще как. Я была хорошенькой, Аарне, да и сейчас я еще ничего, у меня высокие скулы — признак чистокровных эстонцев. Да, тот молодой человек смотрел на меня… И я стала ходить в школу по другой улице.
— Это ты и хотела рассказать мне? — спросил Аарне.
— Да.
— Зачем?
Тетя улыбнулась.
— Я хотела рассказать тебе о любви…
— Непонятно, зачем сейчас, ночью, рассказывать мне о любви? К тому же…
Тетя Ида постепенно приходила в себя.
— У тебя еще хватает наглости…
Аарне встал.
— Скажи, пожалуйста, что я сделал, что? К чему весь этот разговор?
— К чему? Тысячу раз тебе говорила, что во всем должен быть порядок. Но говорить тебе — все равно что говорить стенке. Да-да… Твоя мать доверила мне тебя, я отвечаю за тебя. Не дай бог что-нибудь случится — кто будет отвечать? Ты сам-то хоть понимаешь, что делаешь?
— Нет.
— Ночи напролет ты где-то шатаешься. Позавчера тебя видели в кино… с девицей. Не собираешься ли ты жениться?
— Пожалуйста…
— Ах, не нравится? Кто же она тогда тебе? Распутная девка?
Тетя заговорила другим тоном. Казалось, это уже совершенно другой человек. Перед Аарне стояла женщина, полная ненависти и ревности.
Аарне подошел к ней. Во всей комнате он видел только одно — лицо тети Иды. Тетя, ничего не замечая, продолжала:
— Чего тебе не хватает? — В ее словах слышалась боль. — Разве о тебе не заботятся, не любят? Ты ищешь нежности и любви неизвестно у кого!
Аарне не слушал ее. Он закричал, с ужасом сознавая свою внутреннюю несдержанность:
— Кто — девка? Кто?
Тетя пыталась взять себя в руки. Она должна победить. Аарне стоял перед ней и судорожно сжимал массивную спинку стула.
— Что ты в этом понимаешь? Что? И ты, ты говоришь — девка? Как ты смеешь…
И вдруг тетя Ида обрела силу. Она сжала губы в бледно-розовую полоску — это было похоже на улыбку — и сказала:
— Детям море всегда по колено. В твои годы это естественно. Я это знаю… Ты не первый. И нет ничего удивительного в этой твоей страсти, Аарнеке!
— Нет, тетя. Тебе море никогда не было по колено! Ведь не было? Чего ж ты говоришь? Чего?
Тетя Ида почувствовала слабость. Продолжать игру не хватало сил. Аарне отвернулся. Ему захотелось распахнуть окно. Окна были заклеены…
В углу, на диване, старая женщина плакала, как ребенок. Аарне стоял и удивлялся, что не испытывает к ней никакой жалости. Какой гнетущей была вся эта история в старом доме среди ночи… «Как мелодрама, — подумал Аарне и чуть не усмехнулся, но тут же испугался. — Неужели я такой бессердечный?» Ему стало неловко. Все происшедшее показалось ему слишком безобразным. Он подошел к тете.
— Ладно, я прошу прощения…
На цветастом ковре смешно и жалко валялось вязание. Руки у тети дрожали.
— Ну, я больше не буду. Сам не понимаю, как все получилось. Я просто не владел собою…
Тетя плакала.
Аарне почувствовал, что эта старая женщина чем-то близка ему; многое из его детства было связано с ней. Она еще близка ему… Надолго ли?
Наконец тетя повернула к Аарне свое мокрое лицо:
— Если бы я знала это, когда мы играли вместе… Если бы… я это… знала, когда показывала тебе луну… Если бы я это знала…
«Ну и что же? — подумал Аарне. — Если бы мы знали, мы перестали бы играть… Если бы мы знали, мы были бы сейчас спокойны…»
У Аарне не было никакого желания понять тетю. «Если бы я знала…» Вот как… Если бы я знала, что будет трудно. Он думал совсем о другом, когда сказал:
— Ну, пожалуйста, прости меня, поверь мне…
Он повторил это несколько раз. Стрелки показывали половину второго.
Наконец тетя согласилась помириться. Она еще долго говорила. Что именно, Аарне так и не смог потом припомнить. Он пожал ее тонкие, шершавые пальцы, еще раз пообещав, что он «больше не будет» и забрался в постель, совершенно не представляя, чего он больше не будет.
Было уже три часа, когда тетя Ида потушила свет. В темноте она долго сморкалась и беспокойно ворочалась.
Не шел сон и к Аарне. Вечер был слишком наполнен переживаниями. Он был длинным, как год. Последние впечатления набегали на предыдущие и заслоняли их. Но поцелуй не забывался.
В голове все перепуталось: радость и стыд, счастье и обида. Аарне думал о том, что он вел себя, как истерик. Шестидесятилетней женщине не изменить своих взглядов и понятий даже тогда, когда восемнадцатилетний мальчишка будет ей доказывать свои принципы, крича и брызгая в лицо слюной.
Трудно мириться с этим. Говорят, нужно научиться терпеть. Но во имя чего? Только для того, чтобы не быть выброшенным на улицу? Или он еще не сумел уяснить себе, во имя чего нужно страдать?
