и уже заранее ее ненавидя за обман и предательство, находясь с нею врозь уже двадцать четыре часа, срок для человека мирного времени довольно большой, Маттиас вошел в полутемное помещение, где работала большая копировальная машина. Было двенадцать часов. С двух разных дисков сходили две целлулоидные ленты, отдельно друг от друга проходили по ведущим роликам сквозь щели и встречались за несколько сантиметров от окошка, где мелькал ослепительный свет электрической дуги, который их объединял и навсегда погружал друг в друга, и через какой-то сантиметр, пройдя ослепительно мигающее окошко, они снова разделялись, расходились по разным роликам, давая себя накручивать на разные диски, чтобы там ждать, пока одна лента снова вернется в шкаф на свою полку, а вторая впитает в себя проявляющий раствор, станет такой же, как первая, застынет такой до самой смерти, станется благодаря фотоаппаратуре безразличной ко всяческой фантазии и выдумке, а потом высохнет на жарком ветру вентилятора. В этом помещении и стоял сейчас Маттиас, и машина работала сама по себе, и Маттиас вспомнил, как, когда он жил еще с Маарьей, она видела во сне, будто вокруг нее стоят лысые мужчины и тыкают ее смычками. Тыкают ей в розовое тело, в красные соски. Маттиас в детстве однажды мучил навозного жука батарейкой, смотрел, что с ним будет. Теперь, каждый раз, когда он напивался, он впадал в истерику и начинал рассказывать о смерти еврейских детей во время второй мировой войны. Он всем надоедал рассказом, как ребенка подбрасывали в воздух и потом по нему стреляли. Все отворачивались от Маттиаса, всем он становился неприятен, и его заплаканные глаза тоже. Маарья презирала его такого, презирала и стыдилась.

V

Только теперь пришел на работу старый фотограф. На часах было без пяти час. Старый фотограф был невысокий, кряжистый немногословный человек, губы у него были в виде буквы Н и редко улыбались. Под его взглядом Маттиас сразу начал постыдно суетиться: взял пачку фотобумаги, проделал с ней бессмысленный путь к другому столу, озабоченно насвистывая при этом. Он хотел как-то понравиться одинокому, грустному старику, хотел сделать его жизнь прекрасней. «Со свадьбы снимки готовы?» — спросил старик обычным своим тоном, в котором Маттиасу всегда чудилась какая-то недоброжелательность. Он кивнул, на что старик еще более недоброжелательно спросил, хорошо ли Маттиас закрепил снимки, прошлый раз он недодержал снимки в закрепителе и половина пошла на сушителе сине-желтыми полосами. Маттиас успокоил старика, и тот повернулся и ушел, а ведь Маттиас относился к нему хорошо и очень хотел, чтобы этот седой грустный старик полюбил его, безотцовщину (отец жил в деревне), но старик не сделал этого, ушел, и Маттиас поглядел ему в спину ненавидящим взглядом, даже слишком, неожиданно для самого себя. Но в этой спине было столько безнадежного покоя или слишком хорошо скрытого одиночества, притворства, что Маттиас вдруг ощутил в своей руке копье (копье дикаря в красноватом зареве костров, под бой барабанов), которое он сейчас вонзит старику между лопаток. Но прежде чем он успел осуществить свое намерение, старик скрылся в своей темнушке. (Барабанный бой оборвался, а костры в лучах солнца превратились в засыпанные пеплом серые кострища). Времени было ровно час, Маттиас уже шесть часов бодрствовал в этом мире, наполовину еще не пришедший в себя с похмелья, усталый от вчерашней свадьбы (кто там в самом деле женился?), усталый свадебный фотограф,

не успевший сфотографировать одного человека, который вдруг, без видимой причины, ночью в полвторого, двенадцать с половиной часов назад, без какой-либо видимой причины начинал буянить, кричал что-то непонятное и разбил два бокала об пол, причем все вздрогнули и замолкли, даже молодая женщина, которая была вместе с ним, весь вечер просидела рядом, как гувернантка, и испуганно шептала: не делай этого, не делай этого. Но на это он схватил еще бокал и с размаху шмякнул об пол. Всех охватил ужас, что этот мужчина не ограничится одними бокалами, что он войдет в раж и порушит все кругом, потом весь дом, затем весь город и наконец весь мир. Съежившись, все следили за его мимикой, пятьдесят человек против одного. Мужчина многим угрожал, называя по именам, но никто не осмелился и слова ему сказать. Но тут вдруг встал жених, с побелевшим лицом, рывком высвободясь из рук невесты, пытавшейся его успокоить. Неожиданным движением он схватил с тарелки целую горсть булочек и бросил скандалисту прямо в глаза. В полнейшей тишине проговорил молитву какой-то старый человек, прочел «отче наш», и буян сник и сел на место, ни на кого не глядя. Понемногу снова начались прежние разговоры, чей-то одинокий высокий голос выкрикнул «горько», но этого Маттиас не сфотографировал, да такие вещи и не фотографируют.

VI

У пятилетнего Маттиаса была любимая курица, в отличие от других кур серо-пестрая. Эта курица любила Маттиаса, клевала у него с ладони, запрыгивала на плечо и там дремала. И видом она отличалась от других кур, ленивых и глупых. Откуда она взялась в этом мире, почему — этого не знал никто. Между пестрой курицей и другими никогда не наблюдалось ссор, но и дружбы тоже не было. Неслась она не больше других, скорее меньше, и держали-то ее только ради Маттиаса. Маттиас кормил ее отдельно, за углом амбара, и на эту любовь курица тоже отвечала ему любовью и несколько раз залетала утром через окно к нему в комнату его будить. Однажды утром курицу нашли в хлеву на соломе мертвой, она ушла от нас так же беспричинно, как и пришла. Маттиас и бабушка похоронили курицу за клетушкой у края леса на глубине примерно полметра, при этом бабушка сделала из двух палочек, скрепив их черной лентой, небольшой крестик. Когда он развалился, на могилку посадили елочку высотой примерно тридцать сантиметров. Побывав здесь позднее, Маттиас обнаружил, что ель вытянулась ввысь почти на два с половиной метра, и он понял, что мощный смоляной корень давно пророс сквозь хрупкий куриный скелет, разорвал его на отдельные голые косточки. А тогда, примерно в то же время, когда умерла курица, Маттиас посмотрел в кино один военный фильм, и ему запомнилась такая сцена. Офицер в черной форме беспечно разгуливает по освещенной солнечными пятнами лужайке, и тут из-за куста выскакивает другой солдат, в другой форме, и, вцепившись в первого, падает вместе с ним на высокую, мягкую, колышущуюся под ветром траву, свободной рукой во время падения вонзая ему нож в грудь. Маттиасу понравилось играть в эту сцену, часто он бросался на воображаемого противника, хватал пустоту и наносил в пустоту удар ножом, чтобы затем упасть на траву с необъяснимым, сладостным чувством где-то в животе. И точно так же, как в фильме, он стирал потом с ножа клейкую, яркую в свете солнца кровь. Когда они потом с четырехлетней соседской девочкой стали играть в бандитов, этот удар ножом стал у них в игре кульминационным пунктом. Однажды осенью, во время молотьбы, увлеченный игрой Маттиас даже не заметил, как вокруг них собрались мужики и стали наблюдать, как они среди скирд соломы играют в бандитов. И когда Маттиас, нисколько не смутившись, поднял голову, один мужик сказал ему с издевкой: парень, с таких-то пор?

VII

Маттиас снова снял трубку, набрал номер и приготовился опять считать до десяти, но уже во время второго звонка трубку сняли и Кристина (королева) сказала алло. Маттиас не ответил сразу, заставил Кристину повторить это бессмысленное, не рекомендуемое учебниками хорошего тона слово, сам мысленно проглядывая свой прощальный текст (что я могу тут поделать, если этот пузан, звукооператор, больше тебе светит, все равно ты от него никогда не отвяжешься, а со мной ты бы только скучала, good bye). Но вместо этого он, наоборот, спросил Кристину, где она была. Кристина объяснила, что она вечером пошла к подруге, она ведь знала, что Маттиас на свадьбе, а пришла ночью поздно, часа в три, а утром сразу пошла на базар, потом в кафе и только сейчас вот пришла домой (в замок). Маттиас знал, что девушка не обманывает, но он не поверил, что жизнь ему подсовывает такие простые решения, что она и под машину-то не попала (не изнасилована гестаповцами, не съедена волками, не заточена в тюрьму, не приглашена на мызу), и спросил бессмысленно: это правда? Кристина, естественно, на это не ответила, и какое-то время они слушали дыханье друг друга, которое сначала превращалось в электромагнитные волны, а потом снова становилось дыханием. Маттиасу ничего не оставалось, как сдаться, и он спросил, где они встретятся. На это Кристина ответила, что в пять на центральной площади. Маттиас положил трубку, взглянул на часы, на часах было всего два,