– Я там ужин приготовил, – сказал он, насилу дождавшись родителей с работы.

Немного порепетировал перед этим: понятно же, что фраза должна прозвучать максимально равнодушно. Тренировка даром не прошла; удалось произнести обыденно, будто Яша всю жизнь только и делал, что стоял у плиты. И, не оборачиваясь, ушёл в детскую – вроде как за уроки, а на самом деле ждать похвалы.

– Ну, красота! – громко изумился папа через минуту. – А что это такое?

– Алина, не съедим всё без тебя, сними сапоги, грязища на улице какая, – сказала мама. – Ой, а правда, что это? И почему горелым маслом пахнет?

Яша как бы нехотя подошёл к двери кухни, опёрся спиной о косяк и собрался исключительно небрежным, само собой разумеющимся тоном объяснить, что он просто готовил таркованную массу – да-да, таркованную, и что тут такого? – а когда масса затарковалась настолько, что стала приставать к сковородке, он подлил туда подсолнечного масла вот из этой бутылки, к которой так странно прикасаться – и скользко, и липко одновременно… А кашу маслом не испортишь, это ведь и ребёнок знает, да и не только кашу, но и цыбрики…

– Ой, цыбрики! – вдруг захлопала в ладоши Алина.

– Кто-кто? – переспросил папа. – Цуцыки?

– Да цыбрики же! Это как драники, только как мячики!

– А ты вот откуда это знаешь? – ревниво спросил Яша. Коварство сестрёнки застало его врасплох: вот и готовь после этого сюрпризы!

– А у нас Лена Шахова такие же в садик приносила на своё деньрожденье! – Алина стащила самый аккуратный, просто как в книжке, лоснящийся золотом цыбрик, что венчал собой вершину бугристого конуса, забросила его в рот и тут же сморщилась. – Не, не такие. У Лены были вкусные…

– Ты что же такое говоришь, – педагогично сказал папа. – Твой братик ещё вкуснее сделал, ведь правда?

– М-м, – сделав ударение на первом «м», Алина непокорно покачала головой из стороны в сторону и виновато, как Мотя-Аполлон, посмотрела Яше в глаза. – Не вкуснее.

– Руки не помыла после улицы, вот тебе цаплики и невкусные, – мама тоже взяла один. – Ух, а пересолил!

– Ладно вам критиковать, – снова вступился папа. – Старался человек… Да, сына, с маслом и солью у тебя и правда переборчик вышел… Но это ничего, первый блин всегда комом.

– Не комом, а шаром, – попытался вышутиться Яша и решился, наконец, отведать свое произведение.

Рот обожгло острым вкусом соли. Больше, если честно, никакого вкуса не было. Зато, подумал он, оцарапать цыбриком нёбо вообще невозможно, не то что какой-нибудь хлебной коркой: шарик оказался очень мягким, даже как будто водянистым – и тут же растёкся по дёснам, оставив после себя прогорклое послевкусие хорошо подгоревшего растительного масла.

Возможно, Алина не так уж и ошибается, признался Яша про себя: вряд ли у Лены Шаховой на дне рождения цыбрики были хуже.

– Скажите ещё спасибо, что я сала не добавил, – сказал он, надувшись, и решил, что больше к плите ни ногой.

С тех пор к толстой книге про кухни народов СССР доверия не было. Потому и не удивился Яша, что в ней раки красные, а по-настоящему – вот же, прямо в руках! – зеленоватые и ещё какие-то… склизистые. Почти как та бутылка с подсолнечным маслом.

– У, гад, кусается! – взвыл Лёха Могила, оттягивая одного от подушечки своего большого пальца. Рак отчаянно вцепился в Лёхину шкуру всей своей клешнёй. Когда Могила отпустил его, рак стал раскачиваться, как бульдог на берёзе.

– Тихо ты, не ори, всю тайну выдашь!

– А чё он! – несмотря на жуткое возмущение, Лёха всё же слегка сбавил тон. Слегка размахнувшись, он резко махнул рукой у края ванны. Рак, ударившись о бортик, отцепился от пальца и булькнул в воду. – Мы их спасаем, а они…

– Они же думать не умеют, не понимаешь, что ли.

– Почему не умеют?

– У них мозгов нету потому что.

– Ну и дураки тогда!

Яша поглядел на укушенный палец, который Могила в доказательство своей жертвенности держал перед лицом, потом на собственные ладони, сравнил их с размерами ванны, в которой копошились обречённые…

– Слушай, это сколько бегать надо будет туда-сюда, чтоб всё стадо на улицу перетаскать… Всех не спасём.

– Точно, не успеем, – Лёха сунул в рот пострадавший палец и загрустил. – Ещё и на моих на лестнице наткнёмся, уши надерут.

– А давай мы их с балкона скинем?

– Кого, моих? Я тебе скину!

– Дурак, не твоих, а раков!

– Раков? Так они ведь убьются же. Четвертый же этаж же!

– Ну и что, что четвёртый. Кино видел про черепаху? Её там под танк подложили – и ничего, не раздавилась! А у раков тоже панцирь. А так их у нас отберут и сварят, и тогда они точно умрут.

И Могила отступил.

Один за другим, как десантники в кинокартине про войну, раки сигали в забалконную бездну. Только парашютов у них не было.

– Вы куда? Обедать скоро, – окликнула мама мальчишек, суетливо обувавшихся в прихожей.

– Сейчас, мам, мы мигом, – пообещал Яша, и они дёрнули вниз, щеголяя друг перед другом умением прыгать через две ступеньки, но на всякий случай придерживаясь за шаткие, дребезжащие поручни.

– Ну вот опять, блин, теперь заноза! – совсем раздосадованный неблагодарностью ракоспасательного предприятия, Лёха впился зубами в другой палец и сам чем-то стал похож на рака. – Дебильные перила дурацкие!

– Нету, – сказал Яша.

– Ничего себе нету! – обиделся Могила и неожиданно громко чмокнул, потому что выдернул изо рта палец, чтобы доказать, что не врёт. – Во, зырь, как воткнулась!

– Да нет, раков нету! Вообще. Ни одного.

– Точно! Убежали, значит! Спаслись. А я думал, поубиваются на фиг.

– И я, – признался Яша.

– А может, этих тоже с балкона шуранём? – Могила ткнул в облезлую желтоглазую парочку. – Папка говорит, кошаки с любой высоты могут на ноги приземляться. Заодно проверим.

Эти двое жили в подвале их дома и обычно людей близко не подпускали. Но сейчас сидели спокойно, словно не слышали, что их собираются краштестить на прочность, лениво вылизывали свои довольные мордочки и лапы. Рядом на асфальте валялись какие-то хрусткие, бесформенные и бесцветные ошмётки, похожие на засохшую луковую шелуху. Только где ж это видано, чтобы коты луком питались, да ещё с таким удовольствием…

Наверное, не надо Могиле про это говорить, подумал Яша. И перевёл разговор:

– Да ну их, они вон мышей объелись, ещё заразимся. И блох подхватим.

– Ну и фиг с ними тогда. Пошли кушать.

А теперь они разлучались, и оба понимали: это навсегда. Отсюда до гастронома, в котором теперь будет жить Яша, целых четыре остановки. Это если на автобусе, а на велике так вообще не доехать.

Двухколёсный «школьник» появился у него недавно, и Яша ещё не успел им как следует навоображаться. Раньше, когда ему говорили: «Дай прокатиться», он, как и положено, отвечал: «Жопа не годится», или: «Если каждому давать, поломается кровать». Но здесь, в новом дворе, пацаны тоже были новые, и как себя с ними вести, он пока не знал.

Драться Яша не любил, потому что не умел. Он давно понял, что против лома нет приёма и что с саблей на танк бросается только дурачок. Но не будешь же на велике по квартире гонять, а во двор вытащишь – так обязательно кто-нибудь пристанет, и что тогда? Давать вот так, кому попало? А вдруг сломают или вообще угонят? А не давать – так кто их тут знает, этих гастрономовских, могут ведь и шею сломать вместо велика…

Натужно перебирая в голове варианты самоутверждения, он спускал блестящее синее сокровище по лестнице, ритмично, как поезд, прогромыхивая по ступенькам задним колесом. Каждый удар отдавался тонким дзиньканьем звонка на руле.

Вышел, оглянулся, оседлал, поставил ногу на бордюр, чтобы оттолкнуться, – и нá тебе – подваливает длинный, наглый, да ещё и белобрысый.

– У тебя ниппель есть?

Ишь, ни здрасьте, ни до свидания, ниппель, ага! Да не нужен ему ниппель никакой, вон смотрит как – как корову на базаре выбирает. По раме зачем-то постукал, по крылу – как по своим собственным. И морда такая неприятная: башка белая, брови белые, ресницы белые, очки нацепил, как будто умный, а сам точно хулиган!