— Ничего, ничего… Этих слёз стыдиться не надо. — Успокоил его отец Михаил. — Когда человек плачет в церкви, и слёз его никто не видит — это очень хорошо…

— Я устал бороться, отец Михаил… — Прошептал Лабецкий, давясь слезами. — У меня нет больше сил. Я не вижу никакого смысла в этой борьбе. Даже если я выкарабкаюсь, у меня нет будущего. Мне больше нечего ждать от жизни… Я вчера…

Он не договорил. Священник укоризненно покачал головой.

— Я знаю, Сергей Петрович, что было вчера… Слава Богу, что ничего дурного не случилось, что, послав к Вам Наталью, Бог уберёг Вас от греха… Ну, чего Вы боитесь, чего испугались? Того, что не будете больше главным врачом? Или того, что придётся остаток жизни прожить с деформированной грудной клеткой? Ведь и с одной почкой люди живут, и без руки, и без ноги… Не просто живут, а находят своё место в жизни. Вы — врач, это, может быть, одна из лучших профессий на земле. Первое время, конечно, будет трудно, может быть, очень трудно… Возможно вся Ваша последующая жизнь будет расплатой за Ваше прежнее тщеславие, за Вашу гордыню… С этим надо смириться. Смириться и принять это, как проявление Божественной любви.

Лабецкий постепенно успокоился.

— Но Вам надо вернуться в палату, Сергей Петрович, Вас медсестра ищет. — Отец Михаил протянул ему руку. — Идёмте, я Вас провожу. Вот покрепче станете, будете сюда приходить, когда захотите.

Он крепко взял Лабецкого под локоть и вывел в коридор. Опираясь на руку священника, идти было значительно легче, чем несколько минут назад. Перепуганная медсестра, увидев своего подопечного в обществе отца Михаила, облегчённо перекрестилась, бегом бросилась им навстречу и подхватила его под руку с другой стороны. Когда они благополучно вернулись в палату, сосед Лабецкого по-прежнему высвистывал носом причудливые рулады. Отец Михаил помог Сергею устроиться в постели поудобнее, подоткнул по бокам одеяло, словно ребёнку. Потом перекрестил и тихо вышел. А Лабецкий вдруг сразу заснул. Проснувшись только к вечеру, он удивился сам себе. Но на душе впервые за последнее время было спокойно и тепло.

Постепенно всё наладилось. Очень медленно к Лабецкому возвращался интерес к жизни. Отец Михаил ещё много раз приходил к Лабецкому и после, когда тот совсем окреп, они подолгу гуляли вместе в парке вдоль озера. Сергей подружился с Виктором и теперь часами просиживал в кабинете главного хирурга по вечерам, когда тот дежурил. Индивидуальный пост под его дверью был вскоре снят, и Наташа с Ириной общались с ним так, словно ничего не произошло. Он снова провожал Наталью домой по вечерам. И однажды, когда они прощались до завтра, Сергей сжал её лицо своими ладонями и повернул к себе.

— Ты не ошиблась, Наташа… Ты не ошиблась, понимаешь? Мы, действительно, очень нужны друг другу… Всё что было тогда в палате — это было в бреду, это была болезнь. Она проходит. Я выздоравливаю, понимаешь? Вы все — ты, Ирина, Виктор, отец Михаил… Вы все меня вылечили. Я понял, что должен принять всё, что послала мне судьба, и пройти свой путь от начала до конца…

Всеми правдами и неправдами, используя старые профессиональные связи и знакомства, Соловьёва выбила для него путёвку в один из туберкулёзных санаториев в Крыму. Наталья ехала вместе с Лабецким, оформив неиспользованный очередной отпуск. Перед отъездом она зашла в часовню проститься с отцом Михаилом.

— Благословите, батюшка…

Он благословил и спросил, ласково согревая её своими бархатными глазами.

— Значит, решились, Наташа?

— Да… Мы уезжаем в санаторий вместе.

Священник помолчал, осторожно подбирая слова.

— Вы знаете, Наташа, ведь как бывает… Возьмёшь человека на свои плечи, от всей души возьмёшь, а потом вдруг окажется, что это не человек вовсе, а тяжёлый крест… И крест этот нельзя сбросить, его надо нести долго, до конца, до Голгофы, где, может быть, тебя распнут на нём.

Она кивнула.

— Я всё понимаю, батюшка. И готова ко всему. Никаких иллюзий у меня нет. Я всё выдержу, даже если это будет крест. Но это будет мой крест, который я сама выбрала…

Отец Михаил улыбнулся.

— А знаете, я сейчас одну притчу вспомнил… Вот послушайте… Как-то разрешил Господь человеку выбрать себе крест. Тот выбирал долго и придирчиво — и этот тяжёлый, и этот неудобный, этот длинный, этот короткий… А потом вдруг нашёл. «Вот, — говорит, — этот самый хороший для меня». «И Господь с ним согласился: «Конечно», — сказал он. — Ведь это твой крест и есть»…

— Да, это про меня… — Кивнула Наталья, вздохнув. — Вы не беспокойтесь за нас, батюшка. Вот увидите, Сергей встанет на ноги. Во всех смыслах. И будет работать в нашей больнице. Мы все должны в это верить, тогда ему будет легче….

Она не сразу ушла из часовни, постояла перед образами, поставила свечку за здравие. И только подойдя к двери, вдруг сказала священнику.

— Она меня отпустила, отец Михаил… Отпустила…

Он понял сразу.

— Дочка?

Наташа кивнула.

— Алёнка.

Он ещё раз её перекрестил.

Кабинет главного врача вот уже две недели заперт на ключ: благодаря усилиям влиятельного родственника, нашего начальника забрали в правительство области, с чем я поздравляю и само правительство и нас — всех жителей области. Последние дни пребывания в стенах нашей обители он сиял, как медный самовар, бегал из ординаторской в ординаторскую, из дежурки в дежурку, обещая нам из своего нового кресла то большие послабления, то расправу с неугодными, то есть и со мной тоже… Наконец, он сгинул, надеюсь больше его не увидеть на своём пути. Интересно, на заседаниях правительства он тоже будет играть в карты на компьютере? По крайней мере, свой больничный ноутбук он с собой прихватил. И, думаю, кое-что другое тоже. Наши приспособленцы и подхалимы замерли в ожидании, приняли охотничью стойку — кто следующий? Кому смотреть в рот и с кем во всём соглашаться, кивая, как китайский болванчик? Кому носить конвертики и с какой суммой? С кем новый начальник будет делить откаты и будет ли делить их вообще? Но в длинных коридорах нашей больницы бродила тенью и робкая надежда, что, наконец-то, нам повезёт: умные, тонкие управленцы пришлют на освободившееся место крепкого профессионала, который будет нам помогать в решении медицинских задач и сможет привести в порядок запущенное больничное хозяйство…

У меня в отделении сейчас два новых интерна. Первая моя ученица уехала сдавать экзамены, обещала вернуться насовсем, если здесь будет жильё. Девица толковая, я в неё немало вложила за эти месяцы. За квартиру для неё придётся биться с новым начальником. Жильё для сотрудников, как и везде, — вечная проблема.

Подходило к концу наше скоротечное лето, а я ещё не была в отпуске. Пока не начался сезон дождей, мы с сынулей решили провести дней десять в палатке на берегу залива. Я признательна сыну: каждое лето он посвящает мне пару недель из своих коротких каникул.

Вечером я вышла к автобусу, проводить Лабецкого и Наталью, которые уезжали в город. Несколько дней они собирались пожить в квартире Сергея, ему надо было немного адаптироваться. Привычка к больничным условиям, сдерживаемый, тихий страх перед жизнью за пределами стационара — так называемый «госпитализм», заметно напрягал его. К тому же надо было полностью сменить гардероб: Лабецкий был сейчас стройным, как кипарис, потеряв за время испытаний не меньше четырёх или даже шести размеров. Деньги пока были. Бывшая жена оставила ему трёхкомнатную квартиру и дорогую машину, один из тайных счетов был опустошён оплатой гонораров, но ещё оставался другой, достаточно внушительный… Ну, а впереди у Сергея было полгода жизни в санатории. Но там легче, чем в больнице: свободный режим, прогулки, экскурсии, развлечения…

Ждали мы недолго: вдали, поднимая клубы пыли, замаячил автобус. Сергей положил руку на моё плечо и заговорил быстро, словно боясь, что не успеет сказать что-то самое главное.

— Знаешь, Ириша… За свои сорок пять лет я столько раз начинал свою жизнь заново… И всегда она была какая-то не моя, чужая. А сейчас я, как новорожденный — голенький, совершенно беспомощный, но с какой-то своей собственной жизнью впереди… И ещё… В этой туберкулёзной больнице… Здесь у меня очень близкие люди. Впервые в жизни у меня есть близкие люди. Это так ново для меня, что…