Литмир - Электронная Библиотека

У нашего главного хирурга Виктора Николаевича есть фантастическая особенность появляться именно там, где он в данный момент особенно нужен. Накинув медицинский халат поверх хирургического костюма, он спустился в вестибюль больницы, чтобы купить в киоске свежие газеты. В этот момент с берега озера, где случилось несчастье, прибежал за помощью кто-то из больных… Виктор — почти двухметрового роста, мастер спорта международного класса по лыжам. Можно представить, как он бежал! Схватив на руки Лабецкого, мокрого, тяжелого, без сознания, не дожидаясь каталки, которую, разбрызгивая лужи, уже везли ему навстречу, также бегом он помчался обратно в больницу… Виктор у нас — единственный специалист, владеющий методикой бронхоскопии. В общем, он удалил воду из лёгких Лабецкого через бронхоскоп и отдал его реаниматологам, которые вернули больного к жизни. Я не мешала им работать, не путалась у них под ногами. Часа два, обмирая от страха, я просидела в дежурке реанимации, но подошла к Сергею только тогда, когда он заснул после капельниц. Смотрела на него спящего и просчитывала, чем это всё кончится. Я могла предположить несколько вариантов исхода этой печальной ситуации. Ни один из них не был благоприятным. Но на сегодня было выполнено главное: Лабецкого спасли. Таким, как наш Виктор, надо ставить памятники при жизни. Беречь надо таких людей, дорожить ими. Жаль, что моё мнение по этому поводу почему-то никто не спрашивает…

Спасительница Сергея лежала на соседней кровати, закрывшись простынёй до середины подбородка: в реанимации больные находятся в одном зале, обнажённые, без различия пола и состояния сознания. Только увидев бесчувственного Лабецкого на руках у Виктора, не привлекая ничьего внимания, Светлана, побежала в больницу, где, стуча зубами и трясясь от холода, отдалась в мои руки. Поймав теперь мой тревожный взгляд, брошенный на неё, обложенная горячими грелками и с катетером от капельницы в вене, моя пациентка попыталась меня успокоить.

— Со мной всё будет в порядке, Ирина Дмитриевна, вот увидите… Я просто сильно переохладилась… Ну, покашляю лишний месяц… Это ничего. Главное, чтобы Серёжа…

Мы одновременно вздохнули: я знала больше, чем она могла себе представить.

После происшествия на озере, мостками пользоваться было невозможно. Перепуганный случившимся, наш любимый начальник мгновенно нашёл и деньги, и людей, которые могли сделать нормальную переправу. Старые мостки разобрали и сожгли. За один день сделали прекрасный широкий мостик, и даже поставили на нём фонарь, который теперь ярко освещает дорожки в обе стороны от озера.

Через пару дней реаниматологи вернули обоих моих больных. Спасительницу я уложила на неделю на постельный режим, у неё сильно обострился бронхит. У Лабецкого был явный продром, затишье перед бурей: он лежал в постели бледный, тихий и сосредоточенно думал о чём-то. Не дожидаясь проявления грозных симптомов, я сразу назначила ему массивную терапию. Наталье я сообщила о случившемся сразу после утопления нашего друга. Она долго молчала, я слышала в телефонной трубке только её тревожное прерывистое дыхание. Я понимала её желание бросить эти чёртовы курсы немедленно и мчаться в больницу спасать Лабецкого. Но без этого нашего обязательного обучения невозможно получить сертификат и категорию, от которой зависит зарплата, да и сами курсы оплачиваются больницей. В общем, всё это достаточно сложно. Она приехала в субботу вечером и просидела сутки возле Лабецкого. Как и в первые недели его болезни, кормила его с ложки, насильно заставляя двигать челюстями. Наташа уехала в понедельник первым утренним поездом, а во вторник бурно начали проявляться грозные последствия его купания. Ночью до сорока градусов поднялась температура, Сергей опять лежал в постели мокрый, как мышь, его доводил до изнеможения лающий сухой кашель. Я со страхом отмечала и его бледность с лихорадочным, словно нарочно сделанным румянцем на щеках, и его синие губы. Я видела, я хорошо знала эти симптомы, но всё-таки надеялась, всё ещё надеялась… Каждый раз, когда я входила в палату, Лабецкий вопросительно смотрел на меня. Я ничего ему не говорила, изображая сосредоточенную решительность. За время пребывания в нашей больнице он перечитал всю литературу по фтизиатрии, все справочники, которые нашёл в моём кабинете — библиотека по специальности у меня очень приличная, я держу её на работе, чтобы в любой момент можно было себя проверить… Мы не раз говорили о его возможном становлении фтизиатром. Думаю, Сергей сейчас знал о своей болезни много, достаточно много, чтобы догадываться, о чём говорят симптомы его нынешнего состояния. В конце недели мы провели углублённое рентгенологическое обследование. Самые страшные мои предчувствия подтвердились. Большая полость в левом лёгком, которая до этого благополучно затягивалась, за эти дни превратилась в гигантскую каверну, которая продолжала расползаться. Она почти вплотную прилегала к магистральным сосудам, что грозило массивным кровотечением с предсказуемым исходом. Правое лёгкое выглядело намного лучше, хотя реакция на переохлаждение и стресс тоже давала о себе знать. Спасти жизнь Лабецкому сейчас могла только полная резекция левого лёгкого, пульмонэктомия. Риск для жизни больного огромный, но это был единственный шанс. Я собрала консилиум из всех наших специалистов. Главный врач страшно перепугался неприятностей и настаивал на переводе больного в институт туберкулёза. Но все наши клиницисты от реаниматологов до врача-лаборанта поддержали меня — перевозить больного в таком состоянии в город невозможно, он умрёт в машине. Но и проводить сложнейшую операцию в нашей больнице с такими слабыми ассистентами, как у Виктора, было слишком рискованно. Главный, наконец, сдался и созвонился с институтом. На следующий день к нам приехали два профессора — терапевт и хирург. Они долго мучили Лабецкого, поворачивая его то на один бок, то на другой, то усаживая в постели, то с трудом поднимая на ноги. Они выстукивали его, выслушивали, терпеливо пережидая приступы кашля. Я стояла в углу палаты и, молча, ждала. Лабецкий вяло отвечал на вопросы, ему было слишком плохо. Только один раз он быстро и вопросительно взглянул на меня. Я сделала непроницаемое лицо. Главный разговор с ним у меня был впереди: мне надо было подготовить его к операции.

Лабецкий лежал один в двухместной палате против сестринского поста. И дверь к нему, по распоряжению Ирины Дмитриевны, опять не закрывалась, чтобы дежурная сестра всё время видела, что с ним происходит. Он то проваливался куда-то в темноту, то приходил в себя и в меру своих сил пытался анализировать происходящее. Когда он в очередной раз открыл глаза, на старом скрипучем стуле возле его постели сидел отец Михаил и смотрел на него внимательными бархатными глазами

— Я умираю? — Спросил Лабецкий, впившись воспалённым взглядом в глаза священнику.

— На всё воля Божья… — Спокойно ответил тот. — Вы боитесь смерти?..

— Нет. Я много думал о ней за время болезни. Смерти не боюсь… Я боюсь умирания…

Лабецкий закашлялся. Отец Михаил приподнял его над подушками и поддерживал под спину всё время, пока длился приступ. Потом осторожно уложил обратно, и взял больного за руку.

— Я боюсь умирать в одиночестве… — Неожиданно продолжил тот оборванную кашлем мысль.

Отец Михаил осторожно погладил его по руке.

— Этого не надо бояться. Вы не умрёте в одиночестве. Я уверен, что Ирина Дмитриевна в решающий момент от Вашей постели не отойдёт, и Наташа Вас не оставит… Если станет совсем плохо, я тоже буду рядом с Вами. До конца… Буду вот так держать Вашу руку, пока Вы будете слышать и чувствовать себя…

В воспалённом мозгу Лабецкого что-то шевельнулось. Очень знакомое, но почти забытое. И вдруг он вспомнил: лагерный лазарет и умирающий после кровотечения заключённый… Тяжёлая, холодеющая рука в его живой и тёплой ладони…

Переведя дыхание, Сергей сказал осипшим от постоянного кашля голосом.

— Я давно хотел к Вам прийти, отец Михаил… Никак не мог решиться… Было стыдно тащить к Вам свою грязь… Я — великий грешник, батюшка… Но сейчас уже поздно каяться.

95
{"b":"833418","o":1}