— Мне не надо, Елена Ивановна…
— Молчи и слушай. Вот эта книжка — похоронная. Когда помру, похоронишь меня достойно, тебе в храме помогут. Обязательно отпевай, я — человек верующий, как ты знаешь, ещё с советских времён. Отец Михаил, как мой духовник, всё, что нужно, сделает.
Марина хотела что-то сказать, но Старуха отмахнулась.
— Не перебивай, я устала, а надо ещё кое-что сказать. А вторая сберкнижка — тебе на жизнь. Ей ты можешь воспользоваться в любое время, хоть сегодня. Купи себе современный компьютер и всё, что к нему полагается, хороший мобильный телефон, пуховик, сапоги зимние, осенние… Купи всё, чтобы чувствовать себя человеком. Здесь тебе на всё хватит. Или, может быть, тебе с работы уйти? Твои санитарские копейки ничего не стоят по сравнению с этой суммой. На учебный год тебе на жизнь хватит, а получишь диплом — начнёшь более-менее зарабатывать, независимым человеком станешь.
— Нет, нет… — Марина даже испугалась. — Зачем я буду Вашими деньгами…
— Ладно… — Согласилась Старуха. — Дело твоё. Будет тебе моё наследство.
Марина опять хотела что-то сказать, но Елена Ивановна только рукой махнула.
— Всё, закончили. У меня больше нет сил.
Она устало откинулась на подушки и закрыла глаза. Марина почти бесшумно исчезла в своей комнате. Она давно научилась ходить тихо, не громыхая, как прежде, своими шлёпанцами. Она вообще многому научилась за этот год, и эта жизнь в новых правилах поведения начинала нравиться ей.
Старуха быстро провалилась в забытьё. И, стирая собой другие воспоминания, всплыли перед ней два самых дорогих лица: давно умершая мама, и, конечно, Петя Орлов, молодой, жизнерадостный, талантливый…
К осени Марине всё-таки пришлось оставить работу: Елена Ивановна стала совсем плоха. Всё чаще она теряла ощущение реальности, ей казалось, что события давних лет перенеслись в сегодняшний день. Иногда она называла Марину «мамой», иногда «матушкой», путая её с Натальей Владимировной. Подолгу молчала, бессмысленно разглядывая тени на потолке. Оставлять её одну было невозможно. Пётр Васильевич, не задавая лишних вопросов, подписал Марине заявление на отпуск без содержания. Пока на месяц.
В конце сентября, в тёмный слякотный вечер Елена Ивановна потеряла всякий контакт с миром. Марина вызвала «Скорую». Знакомый врач подошёл к постели больной, которая уже дышала тяжёлым хлюпающим дыханием, покачал головой и посоветовал вызвать священника. Отец Михаил, отслужив всенощную, был ещё в храме и потому пришёл очень быстро. Чуть позже прибежала и матушка Наталья. Елена Ивановна Бахтина, как она и хотела, отошла в мир иной под молитвы священника.
Прошло немало времени. Марина окончила колледж, потом — курсы специализации и осталась медсестрой в реанимации. Здесь она чувствовала себя на самом краю человеческого бытия. Часто слышала от Петра Васильевича и дежурных врачей, беседующих с взволнованными родственниками больных:
— Мы делаем всё возможное, но… Половина успеха — от нас, остальное — от Господа Бога…
И Марина каждый день убеждалась в правоте этих слов. Больные, казалось бы, находящиеся в двух часах от конца своего пребывания на земле, выкарабкивались, а другие, вполне перспективные в плане лечения, неожиданно покидали этот мир. Нередко именно здесь, в реанимации, неверующие люди вдруг обращались к Богу, просили родственников призвать священника, чтобы креститься перед смертью. Если заведующий отделением разрешал, то просьбы эти выполнялись. Отец Михаил был здесь нередким гостем. Приходили и другие священники храма, совсем молодые, чуть постарше Марины. Соборовали умирающих и причащали тех, кто был в сознании, и с кем разрешали беседовать врачи.
Работу свою она любила и не могла теперь себя даже представить на рабочем месте в каком-то другом отделении.
Но после ухода Елены Ивановны Марина затосковала. Она опять чувствовала себя совершенно одинокой. Пусто было везде: и в доме, и в душе. Медсестёр в отделении не хватало, поэтому ей были даже благодарны, когда она набрала себе дежурств, только бы не оставаться дома одной. Иногда Марина вдруг ловила себя на том, что после дежурства она не идёт, а бежит домой, как в прежние времена, когда её ждала беспомощная Елена Ивановна. Марина резко останавливала себя — куда бежать? Зачем? Дома никого нет, всё тихо, спокойно, даже радио и телевизор она включала редко. Работа в отделении реанимации тяжёлая, ответственная, педантичная. Усталость накапливалась, давала себя знать. Но вернувшись из больницы домой в пустую квартиру, Марина, подолгу сидела в кухне, не прикасаясь к остывающей еде. Снова и снова вспоминала она тот день, когда впервые переступила порог этого дома, свои бесконечные стычки со Старухой, проглоченные обиды, эти очень тяжёлые физически и морально месяцы, когда она училась в колледже, работала, была «Золушкой». Ту самую фронтовую фотографию, где девушка-балерина стоит в пуантах и в лёгкой пачке на ящике из-под снарядов в накинутом на плече замасленном ватнике, Марина отнесла в фотоателье и попросила сделать портрет. Она повесила его на стене в комнате Елены Ивановны, в которой всё оставалось на прежних местах. Ощущение пустоты и тяжести в душе не проходило, она поделилась этим с матушкой Натальей, которая навестила её как-то вечером. Она часто приходила к Марине со своими детьми, пыталась её отвлечь от грустных мыслей, подробно рассказывала о жизни и проблемах прихода. Дети шумели, задавали кучу вопросов, на которые Марина едва успевала отвечать. Матушка давала ей какие-то мелкие поручения: то купить для воскресной школы краски и фломастеры, то распечатать на принтере роли для детей, участвующих в Рождественском спектакле…
— Ты напрасно устроила из квартиры мемориальный музей. — Строго сказала она, оглядевшись. — Надо превратить её в жилище современной девушки.
Она позвонила кому-то по телефону, и через полчаса в доме появились двое молодых парней из молодёжной группы храма. Марина было смутилась, но матушка погрозила ей пальцем, и смущение куда-то ушло. Старая металлическая кровать Елены Ивановны была разобрана и вынесена на улицу. Вслед за ней покинули квартиру дребезжащий журнальный столик и прикроватная тумбочка. Кое-какая мебель поменялась местами, а инвалидное кресло было отправлено домой к нуждающейся в нём прихожанке. Матушка Наталья взяла с Марины слово, что она расстанется и со скрипучим диваном, на котором спит, купит себе что-то более подходящее и современное. Ну, а летом надо непременно сделать косметический ремонт — обои совсем грязные и потолок сыпется.
Она долго стояла перед стеллажами с книгами, занимавшими всю стену гостиной.
— Сколько книг тебе Елена Ивановна оставила! На всю жизнь хватит.
Марина только вздохнула.
— Это так. Только я не знаю, с какой начинать.
— С самой первой, — улыбнулась матушка. — А если серьёзно, то у меня есть предложение. Я в православной гимназии, где наши дети учатся, для родителей провожу лекторий по вторникам «Русская литература и православие». Хочешь, приходи.
— Очень хочу! Завтра свой график дежурств на месяц посмотрю, поменяюсь, если что, освобожу все вторники…
Квартира преобразилась. Марине, и в самом деле, стало легче. Шумная перестановка закончилась весёлым чаепитием на кухне, у Марины появились новые друзья. Она дала им твёрдое слово, что переставит свои дежурства, освободит несколько дней и поедет вместе с молодёжной группой поработать в ближайший монастырь Она больше не сидела дома в одиночестве. В свои выходные она теперь часто бывала вместе с отцом Михаилом во вновь отстроенном православном реабилитационном центре за городом, помогала оборудовать там медицинский кабинет. И даже прочитала три лекции для прихожан по уходу за лежачими больными…
Проходило время, острота утраты стихала, поглощали свободное время трудовые заботы и хлопоты. Марина привыкала жить одна. За ней оставался только один долг, который не давал ей покоя: она ни на минуту не забывала, что обещала Елене Ивановне передать её фотографии в Театральный музей Петербурга. Но Марина была провинциальным человеком, никогда прежде не выезжала за пределы родного города. Она всё откладывала и откладывала эту поездку: решиться на такое далёкое самостоятельное путешествие было очень трудно.
