Письма перестали приходить лишь тогда, когда я переступила порог сокровищницы и снова облачилась в форму послушницы. Наверное, Двуликий сердился на меня за дерзость.

Я и впрямь слишком увлеклась эпистолярией милорда Рикона. Никому не позволено нарушать обет Богам!

— Сегодня в окно постучалась птичка.

— Огненная? — вздрогнула я.

— Нет, Двуликий спаси, что за фантазии! Маленькая такая, клювик с ноготок. Я думала, голодна, насыпала хлебных крошек и высыпала их за окно в поддон для цветов, а она не притронулась. Постучала деликатно ещё с четверть часа, так тоненько, склонила головку набок, словно прислушивалась к ответу, а потом я отвлеклась, посмотрела — нет уже никого.

Берта рассказывала мне эту историю вчера. Я слушала вполуха, потому что по возвращении в столицу дел стало невпроворот.

Главная Храмовница тут же потребовала полный отчёт о Древних камнях, выспрашивала, почему на обратной дороге я не воспользовалась Порталами, а поехала окольным путём, на что я отвечала заученной фразой:

— Хотела прислушаться, не прячутся ли где ещё камни.

И опускала глаза.

— Вы устали, дитя моё, и славно потрудились во благо Двуликого. Я позволяю вам отдохнуть, скажем, дня три. Набирайтесь сил и ешьте побольше, гуляйте в саду, а то вон какая бледная!

Слышать подобное из уст ледяной дамы, коей всегда была мать-настоятельница Храма при сокровищнице, было удивительно. Но она была права: я чувствовала себя бесконечно слабой и по утрам, с рассветом, просыпалась на подушке, мокрой от слёз.

Выходит, что мать Орнака правильно винила меня в смерти сына? «Сдохни в этом же огне!» — какими пророческими оказались её последние слова.

— И что? — переспросила я Берту, снова вернувшуюся к теме голодной птицы. — В Храме множество пичуг, они знают, что всегда найдут здесь еду вот и прилетают.

— Для этого есть кормушки в саду, госпожа, — мягко возразила Берта, проветривавшая мои платья, хотя я сто раз убеждала её этого не делать. Она давно не горничная, а сама госпожа, только молочной сестре об этом и слышать не хотелось: «Скажите тоже, госпожа! Девкой родилась, так тому и быть!»

— И что?

Мыслями я была далеко. Намёков Берты понимать не хотела, в конце концов, она рассердилась и всплеснула руками:

— Это благая весть, госпожа моя! Издревле так говорили, ещё моя мама перед каждым бременем получала весточку от предков. Они с того света смотрят и радуются заранее, а мы ещё и знать не знаем. Тяжесть мне грозит вскорости, это милость Двуликого не иначе!

Берта вся заискрилась, начала рассуждать, что надобно съездить к мужу и всё ему рассказать, коли так случилось, вешать чужого ребёнка на шею непутёвого, но знатного супруга она не хотела. Зашла в своих рассуждениях так далеко, что уже думала, как бы назвать дитя.

Я подсела к ней и обняла за плечи. Впервые за последнюю неделю мне стало чуть легче. Тоска, щемящая и всеобъемлющая, отступила. Ощущение надвигающейся грозы прошло, горизонт ненадолго очистился и чувство, что я что-то потеряла, тоже куда-то подевалось. Туда ему и дорога вместе с призраками прошлого!

— Нет, твоему супругу всё равно, будет ли у него ребёнок, он и не просыхает, наверное. Моя мать тебя поддержит. Знаешь, сама не люблю обманы, но обижать тебя больше не позволю.

— Съездить надо, — твердила Берта. — Пусть поколотит, я заслужила. Развод ему дам, денег, слава Богам и вашей семье, госпожа, хватит на нас с маленьким.

Она посмотрела на свой живот, скрытый платьем, будто уже были заметны признаки бремени. Я только улыбнулась и вслух пообещала сделать внеочередное подношение Двуликому.

— А отцу ребёнка скажешь?

Берта впервые нахмурилась и отрицательно мотнула головой. Взяла с меня обещание, что и я не скажу ни слова, и я поклялась в том перед алтарём крылатого Бога, установленного здесь в каждой комнате. Взамен взяла с Берты обещание, что она немедленно известит Главную Храмовницу, что вынуждена по состоянию здоровья отбыть домой.

— Хватит с тебя быть моей служанкой! Да хоть фрейлиной! Ты давно должна занять рядом со мной место подруги, мы же сёстры, верно?

Берта побледнела, потом покраснела и кинулась к моим ногам.

В тот день да и в последующий мы были заняты суетой отъезда. Теперь я, презрев традиции и высоту крови, помогала молочной сестре складывать вещи, настоятельно всучила ей пару своих перчаток, туфелек и кружевных сумочек, которые я и не надела ни разу, слишком много было у меня нарядов, хотя никогда не слыла модницей, предпочитая красоте сдержанную элегантность и удобство.

Подарила бы и платья, да наш с Бертой рост настолько разнился, что любая мысль о перешивке казалась нелепой. Хотела было отдать один из Древних камней, подаренных Дениелом, но не посмела.

Во-первых, они живые, сами выбирают хозяина, во-вторых, это были драгоценные осколки тех нитей, которые ранее связали нас.

Не знаю, что мне в Драконе, я до сих пор не могла представить, что вот каталась на его спине и осталась жива, и что готова повторить это снова. Потому что в мире нет ничего лучше, чем обрести истинную суть и разделить её с тем, кто понимает. Когда этот человек (человек ли?) находился рядом, мне становилось спокойно и тепло, словно больше ничего плохого случиться не может, а если и случится, то я спрячусь за его спиной, и всё снова станет хорошо.

Никогда не считала себя слабой, напротив, но сейчас мне было приятно это ощущение покоя.

Кажется, я знала Дениела всегда. Всегда ждала его возвращения из долгого путешествия, когда никто не верил, что он вернётся, когда говорили, что всё напрасно. И он вернулся ко мне.

Так странно, я видела живого Дракона!

Нет, раньше говорили, что живут они за морем, отдельным кланом, ничем не выделяясь из массы людей, только особым знаком на одежде, а я держала его за руку и видела небо, спрятавшись на его спине!

Любовь ли это? Я не думала так. Но чувствовала одно: больше ничто не останется прежним. Я сама не останусь!

— Ваше высочество, — девушка, которую я поставила себе в служанки вместо Берты, была из благородного семейства, но имела изъян во внешности — нос напоминал свиной пяточёк, поэтому родственники определили её в сокровищницу навеки. Она говорила тихо и вообще вела себя так, словно хотела, чтобы её не замечали как можно дольше.

Вот и сейчас окликнула меня уже в третий раз, только тогда я очнулась от раздумий. Берта уже уехала, и мне было грустно без неё.

— Ваше высочество, Главная Храмовница велела немедленно явиться к ней.

— Иду, — откликнулась я, для надёжности проверив шкатулку с камнями и письмами. Запечатана особым знаком, никто не вскроет, Древние камни умеют хранить тайны, доверенные им.

— Мать-настоятельница, вы посылали за мной?

Я остановилась на пороге её кабинета, сделала книксен и не поднимала головы, пока не позволят. Представляла как строгая дама кривит красивые губы: я так и не привыкла звать её, Главной Храмовницей, она предпочитала именно этот титул. И то верно: матерью нам она быть не хотела, лишь строгой классной дамой.

— Ниара, проходи и садись!

Что-то в её голосе заставило меня поволноваться. Я выполнила приказ и села, сложив руки на коленях.

Настоятельница медлила, разглядывая моё лицо с таким видом, будто думала, как наказать. Я уже испугалась, что прознали про письма, но быстро взяла себя в руки: не может такого быть. Письма бы изъяли.

Меня бы предали позору. Значит, это другое.

Сохранить лицо — сие умение пригодилось и сейчас.

— Пришло известие от твоих родителей. Официальное.

Она поправила волосы у виска, хотя пучок был идеален. Ни одной волосинки не выбивалось. Храмовница нервничала, и её нервозность передалась мне.

— Что-то с моими родителями? Сёстрами? — привстала я с места.

— Нет-нет, дитя моё. Ничего такого! Напротив, для вас весть благая. Вас посватали, и ваши родители дали согласие на брак.

2

«Слышал о твоей помолвке. Приношу поздравления. Не каждый решится взять в жёны ведьму, и , увы, я опоздал. Осталось немногое: сообщить, что готов разорвать свою помолвку ради тебя, но теперь уже слишком поздно. И тем не менее я не женюсь на Оливии Лаветт, потому что связан только с тобой. Буду рад, если тот, кого тебе выбрали, сделает тебя счастливой, но этого не случится. Мы оба знаем, почему».