Королева-мать неслышно села рядом и вздохнула полной грудью, вмиг помолодев лет на десять.

— Мне доложили о вашей просьбе, но я считаю её неуместной. Вы в трауре по жениху, не время перебирать драгоценные рубины и золотые тиары.

Нет, так просто я не сдамся!

— Ваша милость, простите мне дерзость, которая сейчас слетит с моих губ, но я откроюсь вам, — продолжила я быстро, призвав на помощь всю свою силу, вздыбившуюся в крови при запахе магии сада. Сомнений не было, только желание поскорее пустить её в дело. Давно я не испытывала ничего подобного! — Сокровищница Двуликого зовёт меня. И пока я не вступлю под её прохладные своды, будут новые жертвы, ваша милость!

Проклятый этикет, не позволявший сказать королеве-матери всё как есть! Мол, я не такая как вы или как мои сёстры, я рождена не для того, чтобы терпеть мужа-сифилитика и рожать нежеланных детей!

Я не готова заточить себя в тёмной комнате с плотными шторами, куда никогда не проникает солнце.

— Двуликий сам выбирает тех, кто послужит ему! Он выбрал меня, боюсь, что смерть моего драгоценного Орнака Зигуда была неслучайной, я буду вечно молить Богов, чтобы они простили меня, но боюсь, что не услышат!

Я надавливала клавишу за клавишей, сначала белую, потом чёрную, две чёрных, одна белая, на невидимом рояле в душе королевы-матери. Надо же, впервые, мне удавалось так точно направить магию, чтобы она повиновалась и причиняла ровно столько беспокойства оппоненту, сколь было мною задумано!

На лице увядшей до срока женщины я видела всю гамму эмоций: страх, боль неизведанного ещё несчастья, ненависть, но не такую, какую испытываешь к человеку, а скорее ужас перед неизбежным наказанием, отвратить которое ещё есть время, но оно уже на исходе. Сейчас я сыграю на рояле её души последний аккорд, и всё будет решено свыше.

Можно уничтожить источник звуков, но нельзя заставить себя не услышать их.

Моё ледяное сердце забилось чуть сильнее, чем прежде, словно, сама того не ведая, я встала на предназначенный путь. Последний аккорд так и не прозвучал, мне стало жаль королеву-мать, которая сполна настрадалась от членов нашей семьи, а теперь опасалась за детей, прежде всего за молодого сына-короля.

Откуда ей было знать, что я умею лишь наводить иллюзии, напускать страх, но неспособна, слава Богам, причинить реальный вред!

—Уходите, Ниара, всё будет исполнено! — голос королевы-матери ломался, но вскоре она отняла руки от лица и взглянула на меня чуть шальным взглядом. Вид у траурной королевы был вполне себе пристойный, ледяной панцирь собственного достоинства наползал на неё, скрывая следы недавнего волнения.

Со стороны, наверное, могло показаться, что две вдовы беседуют о своих дорогих их сердцу утратам в саду, полном вишнёвых цветов и запахов новой жизни, новой весны. «У этих двоих ещё будет шанс на женское счастье», — шептал голос магического сада.

Магия часто обманчива и вселяет надежды, которым не суждено сбыться. Со стороны всё кажется не таким, каким оказывается на самом деле.

На мгновение я почувствовала, что то, чего так отчаянно добиваюсь, вдруг станет моим величайшим бедствием. Но уже слишком поздно, это я поняла по лицу королевы-матери, обращающейся ко мне со всем почтением, как к родственнице, но почти не видящей меня как человека:

— Я распоряжусь, что завтра же вы займёте место среди служительниц сокровищницы. Сможете покинуть его, когда сочтёте себя готовой к новому замужеству. А теперь, подите вон! Немедленно!

3

— Что случилось, милорд? Я кого-то вам напоминаю? — голос этого человека и вправду отличался от гласа забытой тени из прошлого, но в остальном сходство было удивительно точным.

— Лорд Лаветт, я полагаю? — сухо осведомился я. Пусть он сам объяснит весь этот маскарад. За те годы, что я спал, отец Исиндоры мог заболеть чахоткой, а от лекарства на основе свинцового сахара и ртутной воды голос непременно изменился бы.

И всё же звериным чутьём я угадывал: это другой человек, близкий родственник.

— Верно, Великий господин, — после некоторой паузы, во время которой он изучал моё лицо, произнёс лорд с лицом, изрытым следами от оспин. Точно, лекарства на основе ртути тоже оставляют подобные метки.

Я никогда не интересовался целительством, Драконы почти не болеют, но когда живёшь достаточно долго, поневоле узнаёшь много лишнего.

— Называйте меня, Дэниел. Я не желаю играть в ваши бессмысленные ритуалы, вы ведь из них, из огнепоклонников? Рискну показаться неблагодарным, но ваша братия всегда казалась мне разряженными шутами. Как дети играете с огнём, природу которого не понимаете.

Кажется, за годы спячки я стал таким же брюзгой, каким был мой отец.

— За последние столетия мы тоже поменялись вместе с миром вокруг. Изучали древние тексты, в которых написано о ваших достоинствах и недостатках, — лорд закашлялся, прижал чистый, белый платок ко рту, и в воздухе к прежним ароматам добавился запах крови.

Порченной, отравленной и не дающей сил своему хозяину.

— Вам осталось жить недолго, — спокойно произнёс я, воспользовавшись тем, что лорд Лаветт не может мне ответить.

Жестоко, по людским меркам, но фамилия Лаветт вызывала в душе ярый протест. Я помнил и старого лорда с его дочуркой, которые решили цепляться за меня как за спасение, а когда не получили желаемого, прислали письмо-шпильку.

Жалкая попытка людей, неспособных проигрывать достойно. Если ты слаб, надо этому учиться.

— Поэтому я так спешу, — задыхаясь и преодолевая новый приступ кашля, произнёс Лаветт. Впервые с момента нашего разговора я почувствовал к нему некое подобие уважения. Люди до ужаса бояться смерти, а этот смирился и пытался извлечь максимум из отпущенных ему дней.

— Вы знаете о том, какой сегодня год? — внезапно спросил собеседник, и я усмехнулся. Слышал, что перед самым концом люди впадают в горячку, путающую мысли в их головах и заставляющие вот так бессмысленно перескакивать с одной нити разговора на другую, совсем с нею не связанную.

— К чему вопрос, лорд Лаветт? Я спал год или два, возможно, около трёх. Мне неизвестно.

— Вы спали больше ста лет, Дэниел.

Я взглянул на него чуть пристальнее. Точно горячка!

— Вам надо бы принять лекарство от жара и лечь в постель, — резко ответил я.

— А вам посмотреть в окно, — в таком же тоне ответил Лаветт.

Спорить с умалишённым и умирающим — зря время терять. Я и так проспал пару лет, а ему вскоре предстоит заснуть навеки.

— Драконы не могут спать так долго, — поморщился я, недовольный, что приходится объяснять то, что фанатики должны были уяснить и без меня.

Воистину, среди моих приверженцев много идиотов!

Резко откинув чёрную плотную занавесь, я прищурился от слишком яркого солнца, но вскоре увидел, что экипаж неспешно катится по вымощенным крупным булыжником провинциальным улицам. Для маленького городка они выглядели вполне опрятно, деревянных домишек почти не встречалось, сплошь красный кирпич и камень. Дома, тесно прижимавшиеся друг к другу, были сплошь двухэтажными, с остроконечными крышами.

Но всё это я заметил потом. Удивительнее всего были люди, спешившие по делам с корзинами и тележками. Одежда могла бы поменяться, но не в провинции!

Я смотрел на них и не узнавал ни в одном прохожем славных подданных королевства. Юбки у женщин-служанок и торговок едва ли доставали до щиколотки, пышные оборки ушли в прошлое, вместо них появились уродливые передники тёмных цветов, а рукава сократились на четверть.

Пальто, в которые кутались мужчины и женщины, подняв вороты и подвязав короткими шарфами, сделались короче и выглядели мешковато, по сравнению с теми, которые помнил я.

Но и это не могло бы поколебать мою уверенность, пока экипаж не покинул один из закоулков и не выехал на широкую площадь. У фонтана гудели пара небольших открытых экипажа без лошадей. Гудели громко, сердито, наши лошади шарахнулись, но окрик кучера вернул их в прежнюю колею.

Город, несомненно, провинциальный, разросся, я помнил Вронхиль (а это, без сомнения, был он) совсем иным. Менее людным, не таким чистым и уж совсем без такого количества добротных строений, вроде небольшого, но исправного фонтана, разбрызгивающего радужные искры, не застывающие в начале весны только под действием артефактов.