— Мама! — закричала Машка. — Она… она… ведьма она!
Машка отчаянно выхватила из кармана какую-то петарду, рванула ее перед носом блондинки, раздался оглушительный хлопок, и все заволокло облаком сажи.
Облако рассеялось — блондинка превратилась в негритянку.
Вечером в доме был траур. Бели передавали тарелку, куклу или карандаш, то делали это молча. Машки нигде не было видно. На кухне Надя и старшая дочь Наташа мыли посуду. А младший сын Антон посуду вытирал.
Обстановку несколько разрядил Кирилл, возникший с огромной сковородкой и огромным дуршлагом — наверное, с тысячей дырок.
— Готово! Можно промыть хоть три кило макарон! А здесь — жарить яичницу для всей семьи! Сразу!
— Нашел время, — только и сказала Надя.
— Елки! — огорчился Кирилл. — Сама виновата. Ни за что ребенку всыпала.
— Ни за что? Это она в магазине ничто устроила?
— Я бы им за тебя, мама Надя, еще не так дал! — грозно заверил Антон.
Надя молча терла щеткой все одну и ту же тарелку.
— Час из ванны не выходит, — вздохнул Кирилл.
— Перед ужином сама руки мыла. С мылом, представляете? — вздохнула Наташа.
— А мне она за соль «спасибо» сказала, — вздохнул Антон.
Надя не выдержала — слезы покатились по ее щеке. Кирилл поспешно сказал детям:
— Сходите-ка, гляньте, как она там?
Наташа с Антоном удалились, а Кирилл обнял жену:
— Ну, чего ты? Не казнись!
— Ой, мамочка! — всхлипнула Надя. — У нее, наверно, моральный шок… Если ребенка несправедливо наказать, он может надломиться. Я в «Здоровье» читала.
Возвратились Антон и Наташа. Опечаленные.
— Душ там шумит, — сообщила Наташа. — А Машка из-за двери сказала: «Еще раз голову помою». Представляете?.
— А я ей говорю: «Как ты себя чувствуешь?» — добавил Антон. — А она мне: «Спасибо, хорошо чувствую».
— Все! — звенящим голосом сказала мама. — Надо звать врача!
— Елки, это еще чего?! — вскрикнул Кирилл.
Под дверь кухни вползла какая-то пенистая масса.
Семейство выбежало в прихожую… и утонуло в заполнившем все пространство огромном мыльном облаке. Только руки-ноги-головы то тут, то там выныривали из него, да реял над всеми победный крик Машки:
— Я изобрела шампунь! Сильноскоромногопенящийся шампунь!
И Надя, на миг вынырнувшая из пены, облегченно простонала:
— Слава богу, ребенок здоров! Нормальный ребенок!
Юлик о чем-то переговаривался с пультом через микрофон, висевший на шее телеоператора.
Надю тронул за плечо лысенький толстячок.
— Надежда, слышь, дай глянуть твой конспектик.
— Какой… конспектик?
— Ну, этот… что сделала в жизни и чего ждешь?
— Ой, Сеня! — изумилась она. — Опять списывать?
— Да нет, я только гляну… начало и конец. Вступление и заключение.
— Точно! — Надя зажала рот ладошкой. — Ты и на сочинениях просил: только вступление и заключение. А потом катал, катал все подряд…
Надя изо всех сил зажимала рот, но смех так и лез из нее.
— Ты у Леночки списал «Как я провела лето». И все катал в женском роде: «Я была у бабушки, купалась, загорала…» Ой, не могу, прости, Сенечка!
Сеня тихонько подхохатывал ей без особого удовольствия.
— Было дело. Но сейчас я в другом смысле. Хотелось просто глянуть, сравнить. Все-таки телевидение, понимаешь…
Надя разом перестала смеяться и сказала серьезно:
— Понимаю, Сенечка. Только нету у меня никакого конспекта… Честное слово, сама бы у кого списала! Но у кого спишешь про свою жизнь…
Сизый утренний туман стелился над лесом. Внизу у реки виднелись домики пионерлагеря.
Надя плела венок и улыбалась. Кирилл сидел рядом и таращил на нее влюбленные глаза. За кустами слышались голоса их детей.
— Хорошо как, господи! — вздохнула Надя.
— Хорошо! — радостно согласился Кирилл, обнял и поцеловал ее.
— Ой, Кирюша! — ласково отбивалась Надя. — Ты когда угомонишься? Когда?
— Никогда! — Он еще крепче обнял ее. — И не надейся!
— Дети же! — вырвалась Надя.
И верно, прибежали дети — маленькая Ириша и Антон.
Мама Надя увенчала голову дочери венком, полюбовалась, потом привлекла к себе и голову Антона.
— Антошка, сколько же мы не виделись! Соскучилась! Как у тебя волосенки-то пахну-ут…
И вдруг принюхалась:
— Чем это они у тебя пахнут? Дымом… Ты что, куришь?!
Антон промолчал. Ирка съябедничала:
— Курит, курит! Я в кустах видела — у него нос дымился!
— Елки! — Кирилл ударил по карманам сына. — Где? Ну?
Антон нехотя, но спокойно вытащил из одного кармана сигареты, из другого спички.
— Ах ты сопляк! Двенадцать лет — курить… Ах ты! — бестолково суетился Кирилл.
— А чего? — упрямо сказал Антон. — И вожатые курят, и учителя… даже женщины. И вообще, знаете анекдот?
— Анекдот?! — Папа Кирилл схватился за ремень.
— Погоди, Кирилл, — остановила Надя. — Мне учительница всегда говорила: ваш Антон — большой юморист. Давай анекдот.
Антон помялся, но потом усмехнулся отчаянно:
— Старичок один встречает одного мальца. Малец курит. Старичок ему говорит: «Эй, сынок, рано ты начал курить!», а малец отвечает: «Почему рано? Уже полдень».
— Смешно-о! — Папа Кирилл опять рванул ремень.
— Погоди, — вновь остановила Надя. — Ты скажи, будешь курить?
Антон молчал. Колебался. И отважился:
— Сами учили — не врать. Ну не вру: буду.
Теперь папа Кирилл все-таки выхватил ремень из брюк.
— Не надо! — сказала мама Надя. — Тогда я тоже буду с тобой курить. На пару. Давай папиросы.
Антон не двигался, глядел на маму с кривой улыбкой.
— Ну! Дай матери закурить! И прикурить!
— Надь… Ты брось… — начет Кирилл.
Но ее уже нельзя было остановить.
Она схватила сигареты и спички, лихо закусила сигарету, лихо чиркнула спичкой, лихо затянулась — раз, другой, третий… Глубоко, еще глубже, еще… И глаза у нее полезли на лоб!
— Ой, мамочка-а! — захлебнулась она и рухнула.
Когда Надя открыла глаза, вокруг толпились все пере пуганные дети. Кирилл держал ее голову у себя на коленях, старушка докторша совала ей под нос пузырек, а сын Антон ревел белугой:
— Я не буду курить, мамочка! Я никогда… я не буду, не буду!
— Ну, знаете, уважаемая, Макаренко из вас не выйдет, — сказала докторша. — Что за методы? Как это вы воспитываете?!
— Как умею… Извините, — улыбнулась Надя и закрыла глаза.
Перебирая струны гитары, задумчиво наигрывал что-то кудрявый Леша.
— Чего я достиг в жизни? На мои стихи пишут песни. О чем еще мечтаю? Писать стихи хорошие. А как разобраться? Недавно написал — вроде не очень. А Кобзон спел, понравилось, — откровенно улыбнулся Леша.
— Кобзон не из нашего класса, — заявил Юлик, — так что петь придется тебе.
Леша тронул струны. Все притихли. Он негромко запел. Песня была о любви — о первой любви…
Долговязая Валентина точно вышла к волейбольной сетке, взлетела и неотразимым «колом» врезала мяч в землю.
Семейство — Надя, Кирилл, Юра, Наташа, Олечка, Петька, Антон, Машка и Ирина — бешено зааплодировали. Вся южная трибуна небольшого стадиона тоже аплодировала. Вся северная — молчала.
Снова разыгрывали мяч… Удар Валентины… Игроки ее команды бросились обнимать друг друга. А судья, сидящий петушком в своей корзине на уровне сетки, такой же, как и игроки, долговязый акселерат с редкими висячими усиками, просвистел трижды. Игра закончилась.
— Мама, папа! Мне надо с вами поговорить! — возникла перед семейством разгоряченная битвой Валентина.
— Поздравляем! — сказал Кирилл. — С выигрышем. Одевайся, дома поговорим.
— Нет, здесь. А все пусть идут домой! — решительно заявила Валентина.
Старшая дочь Наташа передернула плечиком, высказывая презрение к Валентининым тайнам. А старший сын Юра солидно сказал:
