— Де-ед!!!
Алексей Павлович обернулся: бульдозер, урча и подрагивая, сползал по пригорку к бомбе.
— Тормоза! — Алексей Павлович рванулся к бульдозеру.
Но Лешка перекрыл ему путь.
— Не успеешь, дед! Ни за что не успеешь!
Алексей Павлович еще секунду глядел на медленно сползающий бульдозер и понял: да, не успеть.
— Бежим! — скомандовал он. — Назад!
А что поделаешь, вовремя скомандовать отступление — это тоже входит в непростую военную науку. Бежим, так бежим, назад, так назад — и они побежали. Но Алексей Павлович подвернул ногу и рухнул.
— Дед, ты что? Дед!
Алексей Павлович попробовал приподняться, но застонал от боли.
— Не могу… Беги, тезка!
Лешка молча подхватил деда под мышки и потащил, оглядываясь на угрожающе сползавший к бомбе бульдозер.
— Брось! Брось, говорю, меня не достанет, я тут залягу, а ты беги… Я приказываю, беги!
Но Лешка все тащил и тащил его из последних мальчишечьих сил. Только молчать он уже не мог и приговаривал бессвязно, со слезами в голосе:
— Сейчас, дед… Ну дед… Ну дед же… Сейчас…
Они обернулись на металлический стук — нож бульдозера уткнулся в бомбу.
— Ложи-и-ись!!! — закричал Алексей Павлович.
И тогда мальчишка, видевший войну только в кино, поступил как настоящий солдат: упал и закрыл деда своим телом.
Они ждали страшного взрыва. Но взрыва что-то не было. Была звенящая тишина. Светило солнце. Мирно чирикали птички. Бульдозер застыл, уткнувшись ножом в бомбу. А двое лежали в пыли на дороге и ждали.
Но сколько можно было ждать? Дед зашевелился, заворчал из-под внука:
— Обошлось, слезай… Тяжел ты больно, тезка…
Внук скатился с него, сел на земле и, смущенный своим героическим порывом, снова задерзил:
— Найди себе другого — полегче!
Алексей Павлович игнорировал его дерзость и улыбнулся:
— Не надо мне другого. Этот хорош!
А в глазах его стояли слезы. Не от боли в ноге — от радости на душе. Лешка тоже коротко всхлипнул и резко утер нос ладонью.
— Пойдем, что ли…
— Пойдем, пойдем, попробуем…
Дед приподнялся, внук подставил ему плечо, перекинул его руку через свою шею, и так они поковыляли — опять же как солдат, выводящий другого солдата из боя. Но силенок у Лешки было маловато, и они присели на травку передохнуть.
— Болит? — спросил Лешка.
— Ничего, до свадьбы заживет…
Это напоминание рассмешило обоих. И Лешка сказал смущенно:
— Дед… Ты прости, я был неправ…
Что могло быть лучшим лекарством для Алексея Павловича? Он так расчувствовался, что даже возразил:
— Нет, если разобраться, так я неправ больше. Рукам волю дал… Век себе этого не прощу!
В ответ на благородство деда внук в свою очередь стал благородно его оправдывать:
— Ерунда, я моложе, я должен был сдержаться, а у тебя— нервная система…
— А у тебя, что ли, нет? Почитай, чего про вас, акселератов, врачи пишут… Короче, тезка, я был неправ.
— Да нет же, это я был неправ!
— А я говорю — я! Неправ и признаю.
— Что признаешь, что? Ты неправ, что считаешь, будто ты неправ, потому что неправда.
Похоже, они были готовы опять сцепиться, но со стороны парка прибежал встревоженный Паша.
— Дозвонился! Сейчас милиция будет… А вы чего тут расселись?
— Да командир панику поднял, — небрежно сказал Лешка. — А эта бомба… она просто дура ржавая… тьфу!
Лешка презрительно сплюнул в сторону бомбы… и вдруг с адским грохотом взметнулся столб дыма и пламени, и солнце в небе померкло.
Люсины плечи над наброшенным белым больничным халатом сотрясались от горьких рыданий. Но рыдала она, к счастью, не над прахом. На двух крайних койках палаты сидели дед и внук с одинаково загипсованными и подвешенными к груди руками, только у деда это была правая рука, у внука — левая. А на средней койке, между ними, лежал отец и сын Паша, с гипсовой ногой.
Да, обошлось. А поначалу была, конечно, жуть. Когда после Лешкиного пренебрежительного плевка в сторону бомбы она рванула. Почему — совершенно неизвестно! Может быть — говоря иронически — это был как раз тот случай, когда ружье само стреляет, или — говоря мистически — бомба на Лешку обиделась, или — говоря просто технически — наконец сработал какой-то десятилетия дремавший механизм… Но так или иначе бомба рванула, и солнце в небе померкло.
А когда солнце вновь проглянуло сквозь клочья медленно расползающегося дыма, оно осветило трех разбросанных в разные стороны представителей одной семьи. Хорошо, что к месту происшествия уже спешили и вызванная Пашей милиция, и поднятые бульдозеристом по тревоге военные. Осталось еще вызвать «Скорую помощь», что было немедленно проделано, и всю израненную, но оставшуюся в живых троицу под вой сирены помчали в ближайшую больницу.
И снова повезло: ближайшая больница оказалась и новейшей. Буквально вчера сданной в эксплуатацию современной клиникой, с отличным оборудованием, комфортабельными и частично еще пустыми палатами, и с аккуратными коридорами, в которых — не поверите, но факт! — еще не было ни одной койки для тех, кому не нашлось места в переполненных палатах. И врачи тут были тоже как бы еще новенькие — вежливые и предупредительные, не загрубевшие еще в ежедневной рутине и борьбе с медицинской техникой, которая пока еще вся работала, и с дефицитом лекарственных препаратов, которые тоже пока еще были в наличии. И сестрички-нянечки тоже здесь были еще заботливые и симпатичные, еще являлись по первому зову и еще не драли с больных рублики и трешки, потому что все они были собраны сюда с бору по сосенке из различных старых больниц и еще не узнали друг дружку, не притерлись, не были уверены, что никто никому ни на кого не настучит. Короче говоря, еще не сложился, не спаялся обычный сплоченный коллектив, где один дерет за всех, а все за одного.
Вот в такую больницу — можно сказать, нашего светлого будущего — и попали травматические пациенты Луковы. Здесь их быстренько осмотрели на глаз, под рентгеном и обнаружили на троих три перелома плюс осколочное ранение у Паши. Затем их забинтовали, загипсовали и проводили — Пашу на каталке, а Лешку с дедом пешком — в отдельную палату, извините, номер шесть.
Только после всего этого к ним допустили перепуганную мать, жену и невестку Люсю. И вот ее плечи вздрагивали под белым халатом, а мужчины виновато слушали ее плач.
— Людмила, — первым не выдержал Алексей Павлович, — кончай ты эту сырость…
— Люсь, правда, — поддержал Паша. — мы живые, и порядок!
— Мам, не плачь, — попросил Лешка, — а то и я сейчас зареву!
Но Люся только захлюпала еще горше.
— Ой, Луковы-и… Лежала себе эта бомба, никого не трогала… Нет, вам обязательно нужно было сунуть свой нос… Три носа!
Паша попытался проявить объективность.
— Люсь, да если бы батя ее не обнаружил…
— Ну конечно, больше некому! Самый главный, самый серьезный человек… который прыгает в окно-о…
— Мам, дед больше не будет, — пообещал Лешка.
Алексей Павлович с готовностью подтвердил:
— Честное слово, больше не буду!
— Что не будете, ну что вы не будете? Как ребенок… Нет, три ребенка! Да какая женщина это выдержит — одна и трое мужико-ов…
Люся уже плакала не столько от жалости к ним, сколько от сочувствия к себе самой. Алексей Павлович стал ее привычно утешать:
— Людмила, ты не думай, мы ценим, без тебя мы пропали бы, мы понимаем…
— Понимают они! Если бы понимали, разве б такое… в окно… Поставили меня в идиотское положение!
— Это еще кто кого поставил, — не удержался Алексей Павлович. — Сделали из меня клоуна на ярмарке!
От возмущения у Люси разом высохли слезы.
— Вы же сами талдычили про женитьбу!
— Во-первых, талдычил не я, а вы все. А во-вторых, у меня и на это дело свои извилины есть.
— Знаешь, батя, — поддержал жену Паша, — мы уже мидели, кого ты своими извилинами нашел — детский сад!
— Ты что? — возмутился Алексей Павлович. — Тоже отца учить вздумал?
