— Ну это она тоже так шутит: зубы на полку. В смысле, он на ночь свою челюсть в стакан на полку кладет. Да вы танцуйте, танцуйте…

— Спасибо, натанцевался!

Алексей Павлович рухнул в кресло. Наташа забеспокоилась.

— Что? Сердце прихватило?

— Зубы! — Он вскочил. — Зубы у меня прихватило, зубы! И пошагал из комнаты.

Дело уже шло к полуночи. Алексей Павлович мрачно брел по обезлюдевшим улицам и мысленно пригвождал себя к позорному столбу: «Козел! Старый козел! Козел драный!» Он поймал себя на соображении, что в последнее время козлиная тема как-то становилась доминирующей в его сознании. Но не стал подыскивать иной формулировки, а продолжал в том же духе: «Козел! В чей огород полез — травку щипать! Поздно, чересчур зеленая для тебя уж травка, козлище поганый!»

Так он шел, попрекал и где-то даже клеймил, но вдруг поймал себя на еще одной мысли: а ведь, похоже, он попрекает и даже клеймит не без некоторого удовольствия. Ибо козел-то он, конечно, козел, а все же есть, явно есть еще порох в пороховницах!

Неизвестно, до чего бы довели его подобные скользкие размышления, но ноги уже привели его в свой двор. И он увидел в темноте на скамейке две тоненькие фигуры. Пригляделся: внук Лешка и девчонка его же лет — по-мальчишески стриженная, в джинсах и свитерке. A-а, это ж Машка, Лешкина одноклассница и дочка бывшего одноклассника папы Пахли — Николая Ветрова, ныне доцента пединститута.

— Вы чего тут делаете?

— Ничего, дед, уже по домам идем, по домам, — торопливо сообщил Лешка.

— Вовремя же вы, тезка, по домам собрались! А…

Дед только рот открыл, чтоб о чем-то спросить, но внук опередил его, коротко бросив прощание-приказ:

— Машка, пока!

Девчонка молча кивнула и молча растворилась во тьме, будто ее и вовсе тут не было. Дед так и остался с открытым ртом, с недосказанным словом. А Лешка, не давая ему опомниться, затараторил:

— Понимаешь, дед, у меня задачка не получалась, и я пошел к Машке, потому что она сочинение взяла чтобы на химии биологию передрать, и у нас с ней было тут очень важное дело, понимаешь?

— Чего не понять, — дед с улыбкой осмысливал наговоренные внуком сорок бочек арестантов. — Все ясней ясного. Машка — очень важное дело! Но ты хоть домой звонил, чтоб не волновались?

— А папа-мама на банкете, и тебя не было. Дед, а ты откуда?

— Да я это… задержался… зубы я лечил, — пробормотал Алексей Павлович, радуясь, что в темноте не видно его лица. — Так что, наших все нет?

— Нет. Мы с Машкой уже часа два наблюдаем.

— Без отрыва от важного дела? — уколол дед.

Лешка сделал вид, что не понял подначки, заторопил:

— Ну чего мы стоим, пошли, есть хочется!

Они поднялись на свой второй этаж, вошли в квартиру, включили свет и увидели: на тумбочке в прихожей стояли вечерние туфли Люси и мокасины Паши.

— Тоже мне наблюдатель! — прошептал Алексей Павлович. — Дома они, спят уж, наверно… Тс-с!

Дед и внук, как два загулявших подростка, сбросив обувь, на цыпочках пробрались в свою комнату. Разделись, стараясь не производить шума. Дед хотел ложиться, но Лешка попросил:

— Давай чайку попьем, а?

— Чайку еще ему, чайку на ночь глядя, — проворчал дед.

Но все же они — в трусах и босиком — осторожненько прошлепали на кухню… и застыли. За кухонным столом сидели и смотрели на них — как сама совесть! — Люся и Паша в вечерних ресторанных нарядах. А дед с внуком — в трусах — мягко говоря, им не соответствовали.

Утром Люся на балконе не появилась. Тщетно трое Луковых, выйдя из подъезда, ожидали, задрав головы, что она, согласно семейной традиции, осенит их сверху напутственным взмахом руки. Нет, Люся не появилась. Что ж делать, Луковы отправились на свои труды дневные без благословения.

— Обиделась, — вздохнул Алексей Павлович. — Вообще-то мы, конечно, слегка того, заездили Людмилу. Ты б, Паша, хоть порадовал ее чем. Цветочков бы, что ли, принес.

— Цветочки можно, — согласился Паша. — Но это слабо. Мы вот давно в Сочи не были… Может, в Сочи съездить?

— Нет, — предложил Лешка, — лучше порадуем маму: возьмем на рыбалку. Она такую уху варит!

— Сообразил, тезка, порадовал, — укорил дед. — Мало она у плиты жарит? Нет, мы лучше вот чего… мы ей уборку выдадим, генеральную. Сюрприз!

Идея была поддержана всем мужским коллективом. И сразу успокоившись, даже как-то горделиво распрямившись, словно они эту генеральную уборку не только что задумали, а уже с блеском произвели, мужчины вышли к пустырю перед парком.

Там уже остались только три хибарки. Бульдозер урча подобрался к ближайшей, долбанул по какой-то главной опоре, так что домик от одного удара весь осел и скособочился.

Алексей Павлович тревожно глянул на крайний — резной — домишко.

— Ах ты мать честная! Заморочился я тогда в исполкоме — и про дом не потолковал.

— Да-а, — вздохнул Паша. — Сколько я себя помню, столько и этот теремок.

— И я, — тоже вздохнул Лешка. — Жалко…

— Вы чего раньше времени его хороните? — пресек их вздохи Алексей Павлович. — Да я завтра же в райком!

— Завтра суббота, — напомнил Лешка.

— Ну в понедельник! В понедельник, прямо утром!

С этим твердым решением Алексей Павлович пошагал к воротам парка. Трое Луковых влились в поток спешивших на работу по центральной аллее. Потом Лешка взмахнул рукой и повернул налево. У следующего поворота Паша тоже помахал и удалился направо. А Алексей Павлович продолжил свой путь прямо. Пока не свернул на узенькую дорожку, зажатую с обеих сторон изгородью кустов.

Вскоре позади него появился знакомый розовощекий бегун. И подал загодя сигнал, оберегая пешехода от своего бурного движения.

— Дорогу, папаша!

Алексей Павлович послушно прижался к кустам. Бегун легко протопал мимо, благодарно бросив:

— Спасибо, дедуля!

И скрылся за извивом дорожки.

А Алексей Павлович пошел дальше, до пролома в стене.

Перед проломом стоял металлический решетчатый брикет, наполненный кирпичом. Видимо, хранители порядка передвижения готовились к новому этапу борьбы за перекрытие народной тропы. Но пока что пролом еще был свободен, и Алексей Павлович, привычно оглядевшись — не видит ли кто? — шмыгнул в дыру, вынырнул за стеной и оказался на улице… у ног строгой женщины Поповой из жилищной комиссии исполкома. Он — в пыли и на четвереньках, она — в белоснежном халате, возле машины «Скорой помощи». Несколько секунд они онемело глядели друг на друга.

Наконец Алексей Павлович поднялся с четверенек и сказал:

— Здрасьте!

— Доброе утро! — сухо ответила Попова.

И опять возникла пауза. Алексей Павлович потоптался на месте.

— До свиданья!

— Всего доброго, — кивнула Попова.

Он пошел по улице. Она открыла дверцу, собираясь сесть в машину. Но вдруг он вернулся.

— Извините, я все гляжу и думаю: это вы или не вы?

— Это я.

— Ага… Здравствуйте!

— Вы это уже говорили.

— Ну да… Но я вас как-то сразу и не признал…

— Зато я вас узнала сразу.

Она насмешливо покосилась на пролом. Он неловко засуетился, пробормотал:

— Я вот чего… я сказать хотел: вы уж извините меня…

— Да пожалуйста! — перебила она. — Если вам нравится, лазайте на здоровье… до первого милиционера.

— Да я не про это! — огорчился он. — Я говорю: извините, что так на комиссии вышло. Ей-богу, не хотел я вас обидеть…

— О чем вы? Я и не думала обижаться.

— Правда? — обрадовался он.

— Абсолютно. Я же все понимаю. Как медик.

— Что… как медик?

— Ну, я понимаю: некоординированный контроль над собой.

— Почему это неко… некоординированный? — опешил он.

— Вполне обычное дело, — успокоила Попова. — Нормальное возрастное явление в ваши годы…

— Будьте здоровы! — гневно оборвал Алексей Павлович.

И пошагал, как мог широко, к заводским воротам.

Глава 5