— А почему вы, собственно, интересуетесь? Я люблю свое дело!
— Любите, конечно, — вздохнул Фролов. — Но я вот чего думаю: может, любить это еще маловато? Может, надо еще уметь?
— Что?! — Она вскочила с ящика. — Я первая прихожу в общежитие и последняя из него ухожу! На мне огромный объем работы, на мне — все, буквально все только на мне!
— Вот это меня и пугает, — задумчиво сказал Фролов.
От возмущения Лариса Евгеньевна потеряла дар речи, передернула плечом и пошла прочь, задев ногой банку. Алая краска растекалась по белому полотнищу, заливая бодрящий призыв о сдаче общего дома «в досрочный срок».
Несколько раз в этот день Фролову встречалась Вера — то моющая окна в коридоре, то спешащая с ведром воды, то наскоро перекусывающая с подругами кефиром и булочками, разложенными на подоконнике… Каждый раз ему очень хотелось остановиться и поговорить, но она скользила по нему отсутствующим взглядом, да и вообще было не до разговоров — работа.
А когда работа закончилась, когда солнце уже садилось в наплывающую, неожиданно возникшую ранней весной грозовую тучу и здание покидали последние участники воскресника, Фролов дождался Веру у подъезда.
— Здравствуйте! — сказал он.
— Здравствуйте, — кивнула она.
И пошла дальше под руку с Милочкой. Но он не отставал.
— Вера Николаевна, мне бы с вами поговорить…
Она, чуть поколебавшись, остановилась, сказала Милочке:
— Иди, я сейчас догоню.
Фролов неловко топтался, глядя вслед уходящей Милочке. Вера молча ждала, что он скажет. И он начал:
— Вера Николаевна, я человек морской…
— Это известно, — холодно перебила она.
— Ага, конечно… Так вот, я человек морской…
— Это вы уже говорили, — так же холодно заметила она.
— Не сбивайте меня, я и сам собьюсь! — взмолился он и упрямо повторил: — Как человек морской, я не буду крутить. Скажу прямо: я был не прав! Тогда на фабкоме. Я позорно молчал, и я прошу вас меня за это извинить.
От холодности Веры вмиг не осталось и следа.
— Правда? — обрадовалась она. — Вы правда все поняли?
— Все. Много думал — и понял.
— Я рада. Очень рада! — Вера улыбнулась. — Вот ведь как хорошо иной раз подумать. Хотя, может быть, еще важнее — почувствовать…
— А я и чувствую! — выпалил он.
— Да?..
— Да! И потому я хочу вам сказать…
Он умолк. Она с улыбкой подбодрила:
— Ну? Что сказать? Смелее, вы же человек морской.
— Я хочу сказать… вот вы всем помогали найти друг друга…
— Нет! — улыбка Веры сменилась прежней холодностью. — Я больше этим не занимаюсь.
— Да, я знаю. Но может… может, я сам попробую… насчет одного человека…
— Вы? — поразилась она. — Мужчина — сваха?! А что, даже очень интересно, попробуйте.
Он оглядел свою чумазую после работы внешность.
— Я вообще-то как-то не одет…
— Ну и что? Вы же не перед невестой. Начинайте, пожалуйста.
Она уселась на железную бочку, с интересом наблюдая за Фроловым.
Он взволнованно сосредоточился.
— Ну, значит, как вы мне тогда… при первой нашей встрече говорили? Чем откровеннее, тем лучше будет результат… Да?
— Точно! — засмеялась Вера. — У вас определенный дар.
Он не поддержал ее смех, оставался крайне серьезен.
— Тогда скажите, Вера Николаевна, кто вам по сердцу — блондины, брюнеты?
Вера была разочарована.
— A-а, так это вы сватаете меня за вашего человека?
Жаль, пустые хлопоты. Я ведь к мужчинам равнодушна. Как вы — ко всем женщинам.
— А я уже не равнодушен! То есть не ко всем женщинам… а только к одной. — Он глотнул воздух, как перед глубоким нырком, и торжественно начал: — Вера Николаевна, я человек морской и…
Вера глянула в его горящие глаза и вдруг все поняла.
— Нет! — вскочила она с бочки.
— …и я скажу прямо! — упорно продолжил он. — Я неравнодушен… то есть я люблю… вас!
— Нет! — опять вскрикнула она и добавила тихо: — Это невозможно.
— Почему?! Я вас сразу полюбил! С первого взгляда, с того вечера… А мужиков, что к вам ходили свататься, я их… я убить их был готов!
Вера хотела что-то сказать, но вдруг заплакала.
— Что вы?! — испугался Фролов.
— Ничего, я ничего. — Она сдержала слезы, сказала глухо и тоскливо: — Просто я устала ждать. Я всю жизнь ждала… были свадьбы, и снова свадьбы, и я была так счастлива за всех, и каждый раз говорила себе: все, Вера, теперь — ты…
— Ну вот же, вот! — взволнованно выдохнул он.
— Нет. Однажды я сказала: все, Вера, все. Твое счастье где-то заблудилось и никогда не найдется. Я перестала ждать, перестала надеяться. И мне сразу стало легче, спокойнее. И я больше не хочу начинать сначала, это очень больно, не хочу, нет!
Как бы подтверждая решительность ее отказа, сверкнула молния, грянул гром, хлынул дождь.
— Гроза… — Фролов растерянно поднял голову к разверзшимся небесам.
— Первая. Весенняя, — сказала Вера.
И опять заплакала.
Лил дождь. Лились слезы из глаз Веры. А Фролов, наоборот, почему-то расплывался в улыбке, широкой, нежной, освещавшей невиданным до того теплым светом его суровое лицо.
— Вера Николаевна, — сказал он дрогнувшим голосом, — я люблю вас. И буду любить всю жизнь.
— Нет! — вскрикнула она с последним отчаянием. — Это невозможно! Нет, нет, нет…
Она твердила это, не столько отвечая ему, сколько убеждая себя. И побежала со двора общежития.
Фролов не сделал движения за ней. Просто стоял и смотрел все с той же нежной улыбкой, как Вера выбежала на улицу и растворилась в людской толпе, над головами которой распустились яркие зонтики, и все тоже бежали, ничуть не печалясь, а скорее радуясь этой первой весенней и веселой грозе.
Но в кухне пятого этажа старого общежития было не до веселья. С потолка в углу текло, на полу растекалась мужа, девушки перетаскивали столики в другой угол, вытрали лужу, подставляли под частую капель с потолка газы и шумели:
— Вот паразиты, крышу только залатали, а надо было ремонт!
— Так думали же: в новое переедем…
— А в старом — хоть потоп, да?
— Девчонки, дайте еще таз!
В дверь кухни заглянул Фролов — мокрый, видно, только с улицы.
— Что за шум?
Лаптева, как всегда, была в центре событий.
— А вы гляньте, гляньте! Вы только полюбуйтесь!
— Гляжу, — оборвал ее Фролов. — И любуюсь. Черт, га гроза…
— Кто бы мог подумать, весной — гроза? Загадка природы! — Лаптева, выпятив губу, сдунула челку с насмешливого глаза. — А зимой, говорят, в России даже снег бывает!
Шрам на щеке Фролова грозно дернулся. Но он ничего не стал отвечать этой язве, развернулся и вышел, по своей гневной привычке так треснув дверью, что стены задрожали.
У себя в комнате Фролов сорвал с вешалки флотский дождевик с капюшоном, достал из-под кровати чемодан, вышвырнул все из него и быстро ушел, размахивая пустым чемоданом.
Потом он бродил по стройке нового общежития, отыскивая и бросая в чемодан гвозди, паклю, инструменты…
Отлил из бочки битум в жестяную банку и прихватил ее с собой.
А затем под дождем, поливавшим как из пожарной кишки в руках умелого брандмейстера, Фролов — в дождевике с надвинутым капюшоном — сидел на крыше и яростно приколачивал лист кровельного железа.
Ветер рванул лист из рук. Фролов придавил его коленом и перевел дыхание. Полез в карман за папиросами, щелкнул зажигалкой раз, другой. Наконец затеплилось пламя. Фролов, оберегая его согнутой ладонью, склонился над ним с папиросой в зубах. Но сверкнула молния, громыхнул гром, и порыв дождя с ветром загасил трепетный огонек.
Фролов отшвырнул мокрую папиросу и еще яростнее застучал молотком по железу.
— Стучит? — заглянула в кухню Лаптева.
— Стучит… — Милочка выключила газ и закатила глаза к потолку.
— Второй час уже стучит. — Женя тоже уставилась очками в потолок.
Глухие удары не смолкали.
— А между прочим, он совсем не старый! — вдруг горячо заявила Милочка. — И довольно интересный мужчина. И поступок его — мужской.
