Папа становился все более мрачным. Я слышал, как он сказал маме:

– Идиотская ситуация! Что ни говоришь – все против тебя!

Короче, после проверок было назначено следствие, и папу арестовали.

По традиции того времени, к нам пришли в час ночи: офицер МВД, с ним трое, они начали обыск. Мы с мамой сидели в другой комнате, через приоткрытую дверь видели, как офицер беседовал с папой.

Обыск, конечно, ни к чему не привел. Я прошептал маме:

– Ничего не нашли…

– Что толку, папу ведь забирают, – горестно ответила она.

С этого момента мы начали погружаться в состояние безрадостного существования. Несколько раз мне пришлось носить передачи папе в тюрьму. Я боялся, что с позорной сумкой меня увидят знакомые и начнут расспрашивать, хотя, в небольшом городке мало что скроешь. К тому же я совершил очередной, порочащий меня, поступок.

Раньше папа подарил мне мелкокалиберный револьвер, предупредив, что пользоваться им можно лишь с его разрешения.

Папа с любовью относился к любой технике. Из «военных трофеев» у него было два радиоприемника «телефункен», прекрасная готовальня, устройство для измерения длины кривых и машинка для вычислений.

Иштван, которому я проговорился, что к револьверу есть и патроны, умолял дать его пострелять крыс, но я знал, чем это может кончиться.

А вот на Звонареву мне хотелось произвести впечатление. Я принес револьвер в школу, показал ей, как вращается его барабан и соврал, что подстрелил ворону с расстояния 50 метров.

В этот момент в классе неожиданно появилась Лина Михайловна.

Револьвер пришлось ей отдать. Осмотрев его, она сурово сказала:

– Ты понимаешь, что сейчас за такое грозит тебе и родителям?

Она ничего не сказала кому-либо, а револьвер выбросила в реку. И Звонарева молчала, как рыба, за что еще больше понравилась мне. Но я переживал, что мой поступок дополнительно расстроит маму. После ареста папы она очень похудела, выглядела растерянной, часто плакала, заговаривалась и попала в нервное отделение больницы.

Я жил один, доедая оставшееся дома съестное. Не помню, с кем в это время была моя сестра Аня. Может, помогала Регина или появившаяся племянница мамы, Рита. Она приехала из Алма-Аты устраивать жизнь в европейском Закарпатье и постоянно с кем-то знакомилась.

Я пришел навестить маму и поразился ее широко открытым глазам. Она испуганно озиралась и сказала, что временами чувствует голод. В следующий раз я взял для нее последнюю банку гусиного смальца. У входа в отделение меня остановил молодой венгр, наверно, очень гордившийся полученной должностью сторожа. Нет людей хуже, чем довольных своей мелкой властью. Он не пускал меня и выкручивал руки, пытаясь вывести из больницы. Я закричал – не от боли, а от испуга, что разобьем банку, в которой принес маме единственную еду.

– Прекратите! Отпустите мальчика! – прозвучало откуда-то сверху.

Я поднял голову и увидел на лестнице, ведущей в нервное отделение больницы, красивую высокую женщину. Позже я смотрел мультфильм про Снежную Королеву, которая похитила мальчика Кая и заморозила ему сердце. Может, она сделала это потому, что была одинока в своем ледяном замке. Мне даже стало жаль ее, когда Кай, наконец, вернулся домой, благодаря неустанным поискам любящей его Герды. Вот тогда на пороге нервного отделения передо мной стояла королева. Высокая шапочка над ее белокурыми волосами выглядела, как корона. Она повела меня в кабинет, расспросила – в чем дело и сказала:

– Не надо так расстраиваться, ты же – мужчина.

Маму стали лечить более активно, я приходил и видел улучшения, а в служебной комнате меня кормили манной кашей с вареньем.

Внешне суд проходил в спокойной обстановке. На стульях первого ряда сидели подсудимые: директор «Перемоги» по фамилии Павлик, бухгалтер Харитонов, тоже, бывший офицер нашей армии, папа и еще кто-то. Я видел спину папы, сидя с мамой в дальнем ряду, среди людей, имевших отношение к происходящему.

Судья Когут, из местных выдвиженцев, старался придать своему лицу выражение задумчивой важности. Казалось, что ничего страшного не должно случиться – суд существует, чтобы определить вину каждого… В перерыве моим родителям даже разрешили постоять вместе у окна. Криво усмехнувшись, папа сказал:

– Непонятно, кого защищает наш адвокат…

А потом грянуло: «Десять лет исправительно-трудовых лагерей!»

Это – папе и Харитонову. Павлик получил три года местной тюрьмы.

Через неделю мы увидели осужденных, их вели к железнодорожной станции как пленных. Папа шел по улице, где многие его знали, глядя прямо перед собой. Насколько формально и небрежно велось его дело, свидетельствует то, что после двух лет обращений мамы в высокие инстанции, был назначен повторный и оправдавший папу суд. И это произошло, когда миллионы находились в тюрьмах и лагерях. Но это было позже.

А тогда мы оказались в угнетающей изоляции. Прежние посетители папиных застолий, увидев нас, переходили на другую сторону улицы или скрывались в магазинах и подворотнях. В это время наибольшую помощь оказали нам Андриановы. Михаил Федорович, уже заметный тогда работник горсовета, помогал с дровами для отопления дома, тетя Фаина приглашала нас на обед и для добрых разговоров с мамой.

После больницы здоровье и настроение мамы улучшилось. От тети Доры из Харькова и дяди Миши из Ленинграда приходили денежные переводы. Но появились новые неприятности. Пришел родственник Милоша Вайса и показал документы на право владения домом. Вел он себя вежливо, но решительно и предложил нам другое жилье.

Так мы оказались на Мукачевской улице города, в районе, где жили в основном бедные венгры и русины. Нас поселили в очень длинной комнате с двумя узкими окнами на шумную улицу. Из одноэтажных пристроек дома во двор, без следов растительности, вели двери других квартир. Но плохих людей там не было.

Вначале мама бралась за любую работу, лишь бы обеспечить нам еду.

Она старалась быть бодрой, но меня угнетала и вызывала сочувствие ее очевидная незащищенность среди людей. Вечерами мы разжигали чугунную плиту и пели, чтобы взбодриться. Чаще других – песню:

В одной из комнат нашего дома жила русская семья. На скамейке у дверей сидели маленький мальчик и его мама, рыжеватая женщина с грустным лицом. Она еще не выучила венгерские слова, необходимые для общения с большинством жильцов дома, и заговорила со мной.

Ее звали Валя, раньше она много читала и очень хотела поделиться с кем-то своими впечатлениями о понравившихся ей книгах. Об одной из них, очень волновавшей ее, она рассказывала мне два вечера.

Уже название книги – «Бегущая по волнам» вызывало светлые мечты о чем-то таинственном, зовущим к подвигам во имя добра. Затем, она неделю пересказывала мне книгу «Человек, который смеялся» про страдания мальчика, изувеченного корыстолюбивыми людьми.

По совету Вали я записался в библиотеку Дома пионеров, и началось мое самообразование по книгам. Их для меня специально откладывала библиотекарь, Нина Иосифовна. Я прочел веселые рассказы Николая Носова, Марка Твена, описания природы Михаила Пришвина, Павла Бажова, повести о гражданской войне Аркадия Гайдара, Льва Кассиля. Затем меня увлек Жюль Верн, особенно впечатлил и вызвал фантазии его «Таинственный остров». Читая книги, я придумывал приключения их героев с моим участием, это увлекало, вызывало счастливые мечты.

Наконец мама нашла неплохо оплачиваемую работу в детском саду. Чтобы облегчить наше положение тетя Дора на время забрала сестру Аню в Харьков. Дядя Миша регулярно присылал денежные переводы.

Жизнь улучшалась, но сырой и ветреной в этих местах зимой, я часто болел гриппом, ангиной, дважды дело дошло до воспаления легких. Может поэтому, я рос невысоким и худым подростком, хотя мне хватало сил для драк и рискованных проделок.