Они пересекли бор. На мягком мху ложбины заметили лосиные следы, отпечатки их рассеченных копыт, проторивших уже дорожку.

— Это они к Тян-реке тут ходят, купаться, — сказал дед, кивнув на тропу. — И мы скоро достигнем.

— Они что, тоже всегда одной дорогой ходят? — спрашивает Ваня.

— Каждое семейство, видать, свою тропу прокладывает к облюбованным пастбищам да водопоям. Гляди, есть следы покрупнее, а есть помельче.

Через некоторое время дедушка, шагавший впереди, едва не влез головой в петлю, настороженную под елями. Стал, ухватился за крученую проволоку. Цинк был новым еще, незатемневшим, гибким и тугим, будто сученным из пеньковых нитей.

— Ну, язви тя в корень, тут, оказывается, кто-то крепко промышляет.. — мотнул головой Солдат Иван.

— Может, хозяин избушки? — высказал догадку Ваня, встревоженный видом петли. Вчерашний страх вновь охватил мальчика: новая избушка, а тут, вон, свежая петля…

— Ежели это он, то с размахом дело деет… — Недолго раздумывая, дедушка развязал петлю. — Гм, с какой же, интересно, стороны этот удалец сюда приходит?

По лосиным следам прибежал Сюдай, задержался возле хозяев и помчался дальше.

— Назад! — крикнул собаке дед, но та пренебрегла командой. — Замает ведь себя без надобности, хлопотун старый. — Потом добавил с усмешкой, как бы оправдывая Сюдая: — Тоже, как и я, сильно истосковался по лесу…

— Дедушка, а ведь таким способом, петлей, запрещено ловить? — не мог успокоиться Ваня.

— Запрещено, конечно.

— Сильно, поди, мучается, кто угодит в такую петлю?

— Как же нет… Пробует вырваться, а цинк впивается, душит. Несколько суток страдает животное… Ну, ладно, петлю мы с собой прихватим. Было бы время — подались бы по следу и наверняка еще нашли бы… Но мы это следствие отложим до другого раза. Нам теперь надо прямиком идти, к избушке Тяна, поглядеть — стоит ли на месте. А ежели стоит, разместиться в ней основательней. — Посмотрел в раздумье на лосиные следы, сворачивающие вправо, повторил: — А и правда, с каких бы это краев взялся такой охотник?

Ваня идет за дедом к Тян-реке и не может избавиться от нахлынувшей думы. Зачем лосям по одной и той же тропе ходить? Конечно, они простодушны и не ожидают подвоха. Не знают, как бывает хитер и безжалостен человек. Что есть у него коварная снасть, которая ловит и душит. А сам он при этом сидит в теплой избе на мягкой перине, ни слуху ни духу о нем поблизости… а настороженный цинк уже начеку, уже готов сдавить петлю.

Когда вышли к поляне, на которой стояла избушка, Ваня перво-наперво закричал:

— Кедры!

Действительно, на возвышении, под которым смиренно лопотала долгожданная Тян-река, стояли раскидистые кедры, целых три дерева. Они были пугающе громадны, кроны их плотны, тяжелы, как стога сена, тесно прижавшиеся друг к другу.

Ваня, задрав голову, приблизился к деревьям. Ни в своей деревне, ни в лесах окрест нее он не видывал еще такого дива. Только по телевизору как-то показывали: сибирские кедрачи. Да еще, говорят, в верховьях Печоры они растут. Но здесь, южней — ведь и у Севера есть свой юг, — они никогда не встречаются… Как же попали на этот холм? Неужто привез их кто-то сюда и посадил для пущей красы?

Привычный к соснам, все глядит не наглядится Ваня на эти кедры: они ему кажутся даже какими-то неправдоподобными — хвоя длинная, густо-зеленая, а под ногами лежат старые ощеренные шишки величиной с кулак.

А вот и охотничий домик: ужался, совсем в землю врос от древности, хотя и сложен из толстых замшелых бревен, а крыша из широких плах, похоже, сделана позже. Сбоку, на четырех дюжих ногах, стоит лабаз, кажется тоже подновленный: житник коми охотника, место хранения еды, питья и добычи.

А как высок и хорош берег! Река торопливо говорит и говорит что-то Ване: видно, долго его ждала и наконец дождалась. Сразу замечаешь, что Тян-река и бегучей, и шире реки Черемны, пойма ее просторней, светлее: волнами холмов и ложбин просматриваются лесные дали.

— Дедушка, это и есть твоя избушка? Красивое же ты выбрал место!

— До меня его выбрали, Ванюша. Много раньше меня… — Солдату Ивану милы восторги внука, и самого его переполняет радость от того, что снова видит полюбившиеся с детских лет звонкие боры, реку, вот эти кедры.

Старик задержался у древнего кострища. На перекладине, поддерживаемой двумя столбами, висели закопченные таганы. Зола под ними еще не сглажена, не умята.

— Кто-то, гляди, кашеварил тут… — сказал, опять что-то прикидывая в уме.

— Может, тот, что петли ставил? — екнуло Ванино сердце.

— Не знаю… — Старик теребил ус. — Не знаю, милок. Но ежели один человек промышляет столь широко — смекалистая у него голова. И тутошние леса-воды наизусть знает.

— А может, туристы, дедушка? Наловили рыбы, сварили уху… Нынче эти туристы везде бродят.

— Не знаю. Повадки вроде не те. Турист, он ведь вскроет консервную банку, очистит, да тут же и бросит. Ну да ладно. Что мы без толку гадаем? Давай войдем в избу…

Когда подошли, старик отвесил поклон домишку, обратился к нему, как к живому:

— Батюшка-домок, пусти нас еще разок к себе пожить. И ты будь милостив к нам, дедушка Тян…

— Дедушка?.. Ты, что ли, речку так величаешь? — Ване понравились эти почтительные обращения, но и удивили немало.

— Зачем же речку? Я с другим Тяном веду разговор… Тут ведь настоящий, живой Тян когда-то жил.

— Живой Тян? — глаза мальчика округлились, он даже оглянулся, и хотя никого ни рядом, ни поблизости не увидел, но холодок испуга охватил его. Слишком много незнакомого и непонятного происходило вокруг.

Открыли тяжелую тесовую дверь, зашли в сенцы. Небольшое окошко едва освещало помещение. Вдоль стен — лавки из толстых плах. Головою Ваня едва не задел прибитые к венцу ветвистые рога.

— Дедушка, гляди — лосиные?

— Они и есть, угадал. Только это половина рога, одна сторона. Будем сюда свою одежку вешать.

Ваня погладил рог, сказал:

— Будто полированный.

— Еще бы, за столько-то лет… — Дед пристроил рюкзак на лавку. — Как избу поставили, с тех пор он и служит, лет пятьдесят, поди, а то и больше…

— Да-а?

— Тогда в окошках еще и стекол не было: пузыри лосиные натягивали вместо них.

— Пузыри?

— Раньше-то и в деревнях все окна затянуты были тем же манером.

— А сквозь них хоть что-то видно было?

— Не шибко, конечно, — усмехнулся дед. — Но белый свет маленько пропускали, днем изба все ж не в потемках.

В жилой части домика стояла еще целехонькая черная каменка, у окошка был стол, тоже из толстых тесин, а сбоку полок, рассчитанный на несколько человек.

— Ну, язви тя в корень, все цело, — довольно вздохнул дедушка. — Здесь мы и поживем, Ванюша. Тепло и места достаточно.

Дед с внуком присели. Старик достал свой кисет, начал молча крутить цигарку. А Ваня тем временем разглядывал буквы, вырезанные ножом на тесине стола. И опять проступили знакомые: «ТВИ». Но он на сей раз ничего не сказал, чтобы снова не вогнать дела в скорбь.

А тот покуривал, задумавшись. Затхлый воздух нетопленной избы сменился табачным крутым и едким дымом. Потом дед повернулся вполоборота к божнице, внимательно поглядел на прокоптившуюся стену, сказал:

— Все еще, гляди, заметно…

— Что, дедуня? — встрепенулся Ваня. Душа его была по-прежнему натянута, как струна, от стольких неожиданностей.

— Посмотри сам.

Ваня глянул: на широких бревнах сразу же различил изображение какой-то птицы. Умелой рукой она была вырезана на стене. Остроносая голова на длинной шее, быстрое тело с пышным хвостом, длинные ноги, степенно и важно вышагивающие, даже очертания крыльев, прижатых к телу, обозначены.

— Дедушка, здесь кто-то журавля нарисовал!

— Так-так, внучек, журавль и есть, — довольно подтвердил старик.

— Что ли, его дядя Виль вырезал? — не сдержал догадки Ваня.

— Э, нет, пошто же. Не он… Еще мой отец, когда избушку строил, вырезал эту птицу.