— Ну и пошли, дедушка?
— Конечно. Командир полка поговорил со мной. Приказал подыскать для меня помощника из лучших стрелков. И вот мы с напарником начали охоту…
— Охоту?
— Ну да. Выдали мне снайперскую винтовку с оптическим прицелом. Она трофейной была — разведчики раздобыли, — двести патронов к ней, все, что было. Три пули я пустил в мишень, чтобы распознать ее бой. А потом и другая проверка, уже на деле: как только враг высунет голову, так и щелк.
— И попадал, дедушка?
— Попадал, чего же нет. Рука у меня была еще верная, глаз острый, а соображение быстрое — или как теперь говорят: реакция. По движущейся цели бить с опережением, по мгновенной — в лоб… И все же с одним финским снайпером долго пришлось в кошки-мышки играть. Хитромудрый, черт, оказался! Его пуля иногда прямо в окопе настигала нашего солдата.
— Это как же?
— Погоди, расскажу… Окоп роют, чтобы он укрывал человека — чуть выше его роста. А тут — камень… В ином месте сплошная гранитная плита лежит. Глубокой траншеи не получается. Старались мы поднимать бруствер повыше. Но и это не помогало. Кое-где были все же места, в которых нужно было сильно пригибаться, почти ползти. Но солдаты не всегда успевали. Бежит по траншее, чуть зазевался, не успел пригнуться в опасном месте — и тут его — хлоп!
— Ой-ой! — переживает мальчик.
— Приметили мы: кто-то один с финской сторонки работает столь мастерски. Командир мне и говорит: коли уж назвался охотником, давай-ка выследи этого зверя — больно много он наших солдат без боя на тот свет спровадил. «Есть, — отвечаю, — выследим…» Стал я обмозговывать это дело. «Кукушка» вражеская?..
— А что за «кукушка»?
— Ну, так у нас называли вражеских снайперов, которые вели огонь притаившись на деревьях. Сильно пакостничали они, много нашего брата погубили.
— А-а.
— Ну, слушай дальше. Мы с напарником соорудили чучело человека — в шапке, в шинели, все как полагается, — и стали его вроде бы обучать бегать в тех местах, где финский снайпер уже нескольких наших солдат уложил.
— Чучело-то как обучать?
— А привязали к шестам и давай таскать по окопу взад-вперед. И вот, только наш «солдат» голову в одном месте над бруствером чуть больше выставил, тут же и получил в лоб. Интересно, откуда же это стреляют? С такой меткостью!.. На следующий день мой напарник остался в окопе с чучелом, а я еще затемно вскарабкался на разлапистую сосну, загодя высмотрев толстый рогатый сук, удобный для долгосрочного сиденья и загороженный стволом от противника…
— Ну да, ведь и заметить могут, когда шевельнешься, правда? — сообразил мальчик.
— В том-то и дело. Хотя сосна эта стояла не в одиночку, не на пустыре, а была заслонена и другими деревьями… Рассвело. Сижу, одетый тепло, поверх полушубка белый маскировочный халат натянут, завис в густых ветвях, будто снежный ком. И наблюдаю, не отрывая глаз. А что углядишь? Противник — он ведь тоже не глуп, тем более снайпер: головы не кажет, особенно теперь, когда понял, что и мы умеем стрелять. Замаскировался не хуже нас… В поле моего зрения — тишь да гладь: узкое долгое озеро, пустынный берег, лес невдалеке. Все укрыто снегом. И день выдался хмарноватый, снежок сыплется… Сижу вот так, гляжу неотрывно. И временами даже начинает казаться, что никакой войны нету: что находишься ты в своей родной парме, подкарауливаешь медведя возле задранной коровы, туши ее костлявой… Но вот в нашем окопе опять начали водить чучело. Зорко смотрю на тот берег, слежу: не шелохнется ли где что, прицел в ту сторону направлен. И вдруг, слышу, в снежной пустоши щелкнуло, будто бы не столь громко — ведь снег, он заглатывает звуки, гасит, — но чучело наше опять повалилось, а я так и не заметил, откуда стреляли… клацаю зубами от злости, а что делать? И спуститься-то средь бела дня невозможно — тот же снайпер тюкнет, как белку. Пришлось дотемна там припухать.
— Целый день?
— Да, брат. Зимний день, правда, короток, с заячий хвост, но, сидя без движения, я совсем закоченел. Да ведь я, слава богу, к такому делу привычный — сызмальства в лесу…
— А потом что было, дедушка?
— На другое утро я опять на сосну полез. Как же иначе? Дело без конца — кобыла без хвоста. И опять я полный день мытарился зазря.
— Ну, а в чучело стреляли?
— Стреляли. Только теперь в другом месте наш «солдат» раззява появился, голову свою будто невзначай выставил. Это я велел менять места, чтобы финны не почуяли неладное.
— Ты тоже хитер!
— На третий день показалось солнце, с нашей стороны оно всходило. Я сижу среди ветвей, не смыкаю глаз. А чистый снег вокруг играет на солнце искорками. Вдруг мне почудилось, что в одном месте сверкнуло посильнее — будто луч попал на осколок зеркала! Сердце у меня екнуло. Постой-ка, думаю, что же так блестит? Откуда там зеркало? Может, стеклышко, вон ведь как переливается… Пригляделся: между береговиной и лесом лежит дерево, верхушкой в нашу сторону, осыпано снегом. Замечаю, что дерево людской рукою свалено, спилено, без коряги. И еще замечаю, что оно в средней части как бы раздваивается, толстый сук торчит вверх. В том месте и поблескивает… Правда, на снегу вокруг никаких следов не видать — гладкий снег. Что же это может быть такое? И тут меня осенило: оптический прицел, только он! Это его окуляр блестит на солнце… Ну, ясно, прорыли ход под снегом, и на день туда приползает снайпер… Ну, думаю, теперь не медли, Иван, не то солнце передвинется, прицельное стекло погаснет, и опять ты останешься на бобах… Однако и суетиться никак нельзя — засекут. А я к этому времени уже насквозь закоченел — утро было морозное, стужи январские. Но согревало меня, что разгадал я эту хитрую загадку… Винтовка наготове, удобно пристроена на ветках, а через мой оптический прицел его стеклышко будто совсем рядом. Но я выжидаю: может, думаю, там только винтовка оставлена, а снайпера сейчас нету? Может, он винтовку оттуда и не уносит?.. А самому уже невтерпеж. Так и хочется спустить курок. Ведь сколько наших жизней он оборвал, этот вражеский снайпер… Жду, когда опять наши в окопе потащат чучело. Потом наконец выстрел — в тот же миг и я врезал в еще не погасший окуляр…
— Попал, дедушка? Был там снайпер?
— Наверное, был. Во всяком случае, в нашем окопе жить стало спокойней.
— Что же тебе, дедушка, благодарность объявили?
— Бери выше. Орден дали — знаешь, Красная Звезда у меня есть.
— Ну, а дальше что было?
— И дальше то же. «Кукушек» с деревьев снимал, за вражескими офицерами охотился… А потом в полк стали прибывать снайперы, обученные в тылу. Но за два года десять таких снайперов полегло. А я все оставался жив и невредим. Видно, таежный человек, с детства выслеживая зверя, более всего может поднатореть в осторожности и находчивости. И терпения у него больше… Бывало, в дупле дерева спрячешься, а то протиснешься в скальную щель, два-три дня выжидаешь, караулишь, когда противник хитрый попадется. Ведь и у них снайперы неплохие были. Финн — он тоже северный житель, не нам его учить стрелять да на лыжах бегать… Однако заметили они, догадались, что против них работает меткий стрелок, и решили, видно, меня выследить. Ничего не скажешь, Ванюша, лихая охота у нас пошла…
Старик глубоко вздохнул и умолк.
Дедушка еще никогда не рассказывал об этом внуку, и теперь тот был потрясен до глубины души. Ведь они сейчас сами находились в дремучем лесу, в прокопченной избушке загадочного Тяна. И как было мальчику не трепетать, слушая этот рассказ…
— Дедушка, а когда стреляешь в человека, ну… сам-то сильно переживаешь?
Старик понял правомерность вопроса. Помолчал, покрутил ус, потом похлопал рукой по плечу лежащего рядом внука, сказал:
— Сильна была наша злость на фашистов, Ванюша. Они напали, не мы. Столько народу погибло — не счесть… В первый же год лучшие из лучших пали в сражениях — и мой сын, а твой дядя Виль погиб среди них. Конечно, мстил я за него: казалось, будто в зверя стреляю… Нет, честно скажу, не муторило нас от наших пуль. Только уж после, когда война кончилась, и я дома, в тиши, начал вспоминать о прошедшем, тогда только почувствовал беспокойство… Ведь из скольких живых людей собственноручно дух выпустил! А большинство-то из них, думаю, как и я, простые мужики. Может, тоже охотники, лесовики. Либо пахари. Их небось фашисты насильно на войну погнали, натравили на нас… Вот, язви тя в корень, все думаю: люди от века грызутся друг с другом, все что-то делят, будто нельзя им в согласии да мире жить. Вон когда-то и Тян воевал, а потом весь век жил да мучился. Отец мой дрался с японцами в Маньчжурии. Брат старший — в первую мировую, на германском фронте… Вши его почти до костей заели. И на мою долю две войны досталось. Ты хоть верь, хоть нет, Ванюша, с тех пор как воротился домой живым, вот уже лет тридцать тому, никаких кин про войну смотреть не могу.
