И, словно в ответ на чаянья девичьи, батюшка аккурат в те места по своим купеческим делам собирается. Стоило ему дочерей созвать, да поинтересоваться что с далекой поездки в дар привести, тотчас заказала венец желанный. Любава тоже непростой гостинец запросила, не много –не мало туалет хрустальный. И лишь младшенькая наша Настенька, любимица отцова, как всегда, учудила. Цветок ей понадобился, да непростой, а аленький. Ну как есть блаженная, так что какой с нее спрос.

Не было ни батюшки родимого, ни единой весточки не прилетало от него долгих два месяца. Извелась от тоски и печали, а вдруг корабль затонул или сам где сгинул. И что тогда мне поделать, как влюбить Ванюшу без венца обещанного?

И когда уж совсем отчаялась и чуть было не примирилась с мыслью, что не видать мне Ванюши как ушей своих, погожим ясным днем появился во дворе батюшка родимый, цел-целехонек. А следом за ним закатились и подводы тяжелые, доверху груженные товаром и добром чужестранным.

Дрожащей от нетерпения рукой ухватила подарок заветный, сундук кованый, золотом да каменьями украшенный. Затаив дыхание откинула крышку, а там.. венец лежит-переливается.

Поклонилась батюшке в ноги, благодаря за подарок желанный и долгожданный. Ну, а что хмур да печален, постарел да помрачнел родитель не до того мне нынче. Да вон пусть младшенькая, Настасьюшка, обо всем у него выпытывает, не зря же она из нас самая сердобольная.

Крепко прижав к груди сундучок заветный понеслась в свои покои, мимоходом заприметив, что Любава уши у двери греть вздумала. Явно собралась разговор отца с Настёной подслушивать. Привычно хотела одернуть сестрицу, да махнула на то дело рукой. Недосуг воспитанием заниматься. К тому же и воспитатель из меня, как выяснилось, так себе. Без жениха по милости воспитанницы едва не осталась.

Поставила шкатулку подле зеркала, присела и тут же отшатнулась от ларца испуганно. Впервые смелости не хватало, не могла волнение перебороть и венец волшебный примерить. А вдруг это всего лишь домыслы людские, и не стать мне красавицей. И как дальше быть, на что надеяться?

Кругами походила вокруг да около, да так и не отважилась. Подумав, решила до утра с этим делом повременить.

– Прости, Гордея, – сквозь крепкий сон слышится мне голос Любавы, – люб мне Ванюша, да и я ему нравлюсь. А коли не станет тебя, то меня отправит папенька с ним под венец.

И будто скользит по моему пальцу колечко тоненькое, прохладное.

Странный сон какой-то, уж больно реальный. Открыла глаза, и вдруг завертелось все вокруг, закачалось, зыбкой пеленою подернулось. Спустя мгновение стою посреди зала просторного, белоснежного и абсолютно незнакомого. Стены самым настоящим шелком задрапированы, баснословную цену которого я, как дочь купца, не понаслышке знаю. Высокие потолки позолотой да затейливыми росписями украшены, а многочисленные массивные серебряные канделябры с толстыми свечами любой сумрак развеют.

Поморгала изумленно, ошарашенная вопиющей роскошью, ущипнула себя за руку пухлую, надеясь очнуться. От боли ойкнула, да на колечко гладкое, чужое недоумевающе уставилась.

Ну, Любавушка родимая! Не сомневаюсь, ее рук дело, и слова признания мне не пригрезились. Вот, значит, какая любовь твоя сестринская. Затопила душу обида жгучая. А ведь я не сосчитать сколько тумаков по милости любимой сестренки заработала, постоянно заступаясь за родную кровиночку перед детворой окрестной. С той поры как стал тятенька год из года казной богатеть, подружки да друзья с раннего детства закадычные неожиданно превратились в недругов завистливых.

Да еще и сама Любава масла в огонь распрей щедро подливала, заносчиво кичась нарядами роскошными, да зорко подмечая и высмеивая на окружающих заплатки да прорехи. И хоть и у самой рука зачастую дергалась отпустить подзатыльник знатный язве мелкой, но разве могла тихо-мирно со стороны наблюдать, коли на родную сестренку ополчаются?

Вот и ходила с синяками да фингалами, пока со временем не научилась отпор давать жестокий да мощный любому, кто смел руку поднять.

Ну, ничего, смахнула со щеки покатившую слезу горькую, дав себе твердый зарок непременно как можно скорее вернуться в дом родимый. И уж тогда навсегда запомнит Любава науку, почему на чужих женихов не стоит зариться.

Постояла-потопталась на месте, покричала-позвала хозяев, да вот только никто на мой призыв не откликнулся. Делать нечего, пошла бродить по замку белокаменному, роскошному, огромному да безлюдному. Спустившись по белоснежным мраморным ступенькам, попала в сад зеленый, ухоженный с деревьями да цветами диковинными.

Шла по широкой дорожке, красным камнем мощенной, красоту доселе невиданную рассматривая, дивясь да охая над каждым цветком да кустиком. Да так увлеклась, что не заметила, как забрела в самую гущу деревьев.

И разом потемнело небо, нахмурилось тучами тяжелыми, вот только меня подобными фокусами не напугать, не пронять. Пуще прежнего одолело жгучее желание преодолеть кусты непроглядные, да узнать, что за ними такое запрятано.

– Не на ту нарвались, окаянные, – возмущалась громким голосом, сама себя тем подбадривая, пока с упорством козы нашей Машки продиралась сквозь ветки колючие. И не выдержали они, сдались под напором удалым, пусть и девичьим, расступились, путь открывая.

Торжествуя, взошла на невысокий пригорок и увидела цветок невиданный, багряным заревом на темно-сером камне горящий.

– Красота- то какая невероятная! – прошептала потрясенно, не сводя изумленных глаз с представшего передо мной чуда света.

– Это же надо! Бутон ярким огнем полыхает, а ни лепестки, ни листья не обжигает, – обходя по кругу цветок пламенеющий только и могла что кивать головой да цокать восхищенно.

– Раз уж листьям вреда не причиняешь, то и мне навредить не должен, – подбадривая себя полушепотом, осторожно тяну руку к бутону волшебному.

Само собой, и мысли не держа навредить столь невероятному растению. Всего лишь хочу коснуться пламени яркого, дотронуться листьев глянцевых, изящных, резных с темными прожилками. Воочию убедиться, что мне такое диво не мерещится.

– Стой! – от громового раскатистого рыка на землю плюхнулась, но тут же подскочила вне себя от радости. Не ко времени разлеживаться. Человек, люди! Губы растянулись в широкой улыбке, глаза радостно засияли. Наконец-то узнаю куда попала и мне помогут вернуться домой.

– К тебе обращаюсь, гусыня жирная. Немедленно отошла от цветка, – прогремел за спиной голос того, кому явно жизнь не мила. А вот не надо доводить и без того раздраженную девушку!

До хруста сжала пальцы, замахнулась и, резко развернувшись, впечатываю кулак в мохнатый нос. И замираем оба, изумленно таращась друг на друга. Полагаю, он в шоке от удара нежданного, ну, а я, собственно, от его вида.

Чудовище! Здоровенное, плечистое и мускулистое, сплошь покрытое густой, бурой и ослепительно блестящей под яркими солнечными лучами шерстью. Завороженно смотрю, как темные звериные глаза вспыхивают злостью и желанием убивать. Приоткрывается мощная челюсть, обнажая ряд белоснежных заточенных клыков.

– Ой, мамочка, – визжу что есть мочи пронзительно. Уж чем-чем, а голосом, в отличии от внешности, боженька не обделил. На семерых запасал, да мне одной перепало. И тем временем, пока чудище садовое очумело башкой машет, стремглав несусь к кустам заветным.

Раз, и я посреди зарослей, со всех сторон надежно прикрытая. Однако раненько же возрадовалась! Один щелчок пальцев чудища, и кусты-предатели послушно расступились, оставив меня перед зверем беззащитной.

Перекидываю наперед черные, как воронье крыло, волосы. Благо косами по пояс, густыми да тяжелыми, по праву горжусь. Укрылась ими словно покрывалом, прячась от взгляда звериного, лютого.

– Боишься? – губы изгибаются в хищном оскале, и он нарочито медленно приближается, нагнетая и усиливая ощущение страха. И вновь недовольно кривит морду существо мохнатое.