Но вдруг он видит девушку. Художницу. Она сидит подле большого окна, а за окном зимний садик, а на стене полотна древних итальянцев: торжественный мрак фона и властительная, спелая обильность нагого человеческого тела.

Францев вначале видит только девушку и замирает даже от радости, но тотчас замечает, что парень возле нее — стоит не ради итальянской живописи.

Паша тихо движется к девушке, а сам глядит на картины. Вот уже ему слышен разговор девушки с парнем...

У парня пиджак разрезан на правом бедре и на левом.

— Вы верите в любовь с первого взгляда? — говорит парень.

— Вы себя имеете в виду?

— Какое это имеет значение: я или не я? Любовь — это абстрактное понятие... Вы не были еще в ресторане «Нарва»? Очень современное заведение.

Францев в два шага покрывает расстояние от итальянского искусства до художницы. Лицо его серьезно. Он не замечает парня. Он говорит дэвушке:

— Ну пойдем же. Я тебя внизу искал. Пойдем. — Он глядит на нее прямо и строго. Протянул ей руку. Она еще не решилась. А времени уже нет колебаться. Потому что рука — вот она, подана. Девушка кладет свою ладонь на Пашину руку и подымается с раскладного сиденья.

Парень, сторонник любви с первого взгляда, шаркает подошвами. Он перенес свое внимание на Тициана.

Францев ведет девушку за руку к выходу. Он закинул себе на плечо ремень ее ящика-мольбертика. Несет также раскладной стул. Девушка еще как бы упирается. Ее никто не водил вот так за руку, не спросив. Но столь велика определенность Пашиной руки и походки и взгляда, что противиться этому нельзя.

Паша дружески похлопал Диану по голой голени.

— Ничего, старушка, не горюй, три тысячи лет — это тоже неплохой возраст.

...У подъезда Эрмитажа стоит Пашин мотоцикл.

— Вот мое ландо. Меня зовут Павел Францев. Токарь седьмого разряда. Член бригады коммунистического труда Германа Пушкаря. Вам достаточно этих титулов?

— Вполне. С гаком.

— Сегодня я победил в гонке олимпийского чемпиона Романа Широкова.

— О-о-о! Широков... Он к нам в Академию приходил, Скандиевскому позировал. Скандиевский его портрет писал.

— Еще видно будет, что за экстра... На Хенлейской регате он бросил весла, этот корифей...

Францев завел мотор. Мольбертик на ремешке так и не снял с плеча. Приглашает девушку:

— Садитесь. Как вас зовут?

Тарахтит мотоцикл своими двумя цилиндрами.

— Майя... Только я не знаю, как ехать на вашей таратайке. Нужно было брюки надеть...

— Ничего. Я быстро поеду…

Ходко шуршит колесами красный мотоцикл вдоль Невы. Девушка близко прислонилась к спине Паши Францева. Дворцовый мост... Академия художеств...

Паша похаживает в скверике. Ждет.

Опять они едут. Теперь уже с ними нет мольберта и стульчика. Майя надела голубые брючки и черный свитер...

У входа в гребной клуб они видят Широкова. На Пашу Францева Широков не посмотрел, а девушку заметил. Сел в свою «Волгу». Покатил.

— ...Василий Ильич, я спунинг возьму, — говорит Францев боцману. — Вы меня не дожидайтесь, Я когда приду, лодку поставлю и эллинг запру. Ключ у меня есть.

— Запрешь-то ты запрешь, а только как завтра утречком к станку станешь? Ведь тренировался уже. Развлекался бы лучше, или с барышней в молодежное кафе сходил.

— Так я же не один, Василий Ильич...

Боцман выходит из эллинга, видит Майю.

— Ага. Ну-ну. На спунинге — это самое милое дело... Всё-таки лодка... вода... Нужно ей отдать справедливость... Придешь, керосинчиком не забудь обтереть...

Вода черная, по ней плавают большие лунные плошки. Вода будто взбегает на берега и там светлеет. Всё белесо и зыбко. Дома на набережной, кажется, подступили вплотную к Неве.

Пыхает паро́м, подает признаки жизни крейсер «Аврора».

Слышно, как шаркают по набережной полуночники.

По Летнему саду свист: сторожа изгоняют тех, кому было мало для своей любви целого дня.

Черные, как пистолетные дула, нацелены в небо минареты мечети на Петроградской стороне.

Паша Францев чуть-чуть подгребает веслами. В корме сидит, держит постромки руля Майя.

— Чувствуете? — говорит Паша. — Вроде даже вода вздрагивает. Это наш завод. Я здесь работаю. А вон там наше общежитие. Вся наша бригада в одной комнате живет. Хорошие ребята. Только какие-то покорные. Привыкли, как скажут, так и жить. Вот в первой декаде заготовок не было, а сейчас накачку дали, штурмовать будем. Нужно план дожимать, чтобы сто четыре процента.

— Вы совсем как в романах Кочетова, — говорит Майя, — даже в лодке на производственные темы разговариваете.

— Это — академическая лодка. В ней целоваться нельзя, сразу перевернешься.

— А вы очень боитесь перевернуться?

— Ну что вы? Я же вообще-то на скифах хожу. Там знаете как нужно баланс держать?

Майя опускает руку в воду. Так поступают все девушки мира, когда их катают на лодках.

— Вы не очень-то макайте руку, — говорит Паша. — Это где-нибудь на озере Рица хорошо, а в Неве мазут. Рабочий город.

Майя поет. Все девушки мира, севши в лодку, поют.

— Вы хорошо поете, — говорит Паша. — Когда я стану олимпийским чемпионом, я вас возьму с собой куда-нибудь в Австралию. Мы будем кататься на пироге по Индийскому океану, вы будете петь, а кенгуру вам будут хлопать в ладоши.

— Сегодня в Эрмитаже ко мне подошел один знакомиться, уже после вас, тринадцатый или четырнадцатый по счету, не помню...

— На вас такой спрос. Вам нельзя без личной охраны. Возьмите меня к себе в личную охрану. Я буду с пижонами сурово расправляться. Я их сильно не люблю.

— А кого же вы любите? Ваша бригада вам не нравится. На пижонов вы тоже зуб имеете.

— Я люблю всё человечество. Не каждого человека поодиночке, а всех сразу. И себя самого я тоже люблю. До тех пор буду любить, пока верю в себя. Я могу сделать что-нибудь такое для человечества... Не только втулки вытачивать... Понимаете? Когда кто-нибудь поставит в спорте рекорд, это хорошо для всех людей. Пусть не каждый сможет, а всё равно будет знать, что возможности не исчерпаны, что есть еще шанс... Только нужно себя держать в руках. И обрабатывать. Человек может всего добиться... Только вот сутки коротенькие. Никак не хватает времени... Вам хорошо. Вы художница. Вы красоту создаете. И сама вы тоже красивая... Ты красивая, Майка.

— Я красивая. Ты красивый. Мы красивые. А суточки, правда, такие коротенькие. А вдруг ты не победишь олимпийского чемпиона? Что тогда с тобой будет?

— Каждый человек может сделать всё, что он хочет. Только нужно знать, чего хочешь, и очень сильно хотеть.

— У меня был один такой знакомый...

— Вы с ним в Эрмитаже познакомились?

— Да нет... Он мне еще в восьмом классе в любви объяснился. После выпускного вечера мы с ним всю ночь целовались до самого утра. Он изо всех сил хотел жениться на мне и любить вечно. Он весь такой красивый, целеустремленный, напряженный, как струнка на балалайке. Тронешь — и зазвенит. Я его любила... Он после школы уехал куда-то в Сибирь, а потом вернулся. Я его встретила на улице... Он меня познакомил со своей женой. «Это, говорит, моя жена Тоня...» А в голосе такие безнадежно трагические нотки. Я, знаешь, что-то не очень верю в потенциальных героев. Если уж герой, так пусть состоявшийся. Я люблю спокойных людей. Вытачивает человек свои втулки, и очень хорошо...

— Это тебя надо с Олегом Холодовым познакомить. Есть такой парень в нашей бригаде. У него и отец и мать колхозники. Он им «Смену» послал, там про нашу бригаду был очерк, так для них теперь Олег и бог, и царь, и герой. И сам он так же считает. Только вот любовные дела у него никак не наладятся…

Олег Холодов немножко упирается. Оля тянет его на Кировский мост. Вот-вот разведут мост.

— Пойдем, пойдем, — торопит Оля, — а то так и останемся здесь на всю ночь.