– Это кто у тебя, Удальцов? – хриплым голосом курильщицы осведомилась она и, не дожидаясь ответа, воскликнула: – А! Лисина собственной персоной! Ну так что же нам поведала госпожа Лисина? – и она цепкими пальцами с багрово-красными ногтями схватила листки протокола.

– Никого она, Полина Андреевна, не знает и участки не оформляла, – сказал следователь.

– Никого, значит, не знаешь, – обратилась та к Александре. – А с Аникеевым знакома?

– Нет, не знакома.

– И никогда о таком не слышала? – в ее голосе явно прозвучала насмешка.

– И никогда о таком не слышала, – твердо заявила Александра.

– Ну вот и ладушки, – словно довольная ответом произнесла та и командным, не терпящим возражений тоном, приказала следователю: – Оформляй по девяносто первой. Так же стремительно, как ворвалась, она выскочила из кабинета.

– Послушайте, причем тут девяносто первая?! – возмутился Виталий Михайлович, обращаясь к следователю. – Вы допрашивали мою доверительницу целый день, убедились, что никого из вами перечисленных людей она не знает, никаких сделок с недвижимостью не совершала, ни на одном из документов нет ее подписи. И сами всего две минуты назад предложили подписать протокол и быть свободной. Так при чем же здесь задержание?

– А что я могу поделать? – флегматично возразил Удальцов. – Вы же сами слышали – начальница приказала.

– А кто она, собственно, такая, чтобы распоряжаться?

– Майор Ганибалова, «важняк», то есть старший следователь по особо важным делам.

– Ну и что, что майор Ганибалова, ну и что, что «важняк»? – продолжал негодовать Виталий Михайлович. – Вы же сами следователь, то есть лицо процессуально независимое. Почему я должен вам напоминать прописные истины?

Защитник потянулся к столу и, не спрашивая разрешения, схватил лежащий у самого края Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации. Перелистав несколько страниц, он нашел 91-ю статью.

– Ну вот, смотрите, – произнес адвокат Адарков. – Здесь основания для задержания изложены четко. – И он прочитал:

– «Следователь вправе задержать подозреваемого, когда это лицо застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения». Этот пункт соответствует? Совершенно очевидно – нет. Далее читаем: «…когда потерпевшие или очевидцы укажут на данное лицо, как на совершившее преступление». И этого нет. Может быть, такой пункт соответствует: «подозреваемое лицо может быть задержано, если это лицо пыталось скрыться либо не имеет постоянного места жительства, либо не установлена его личность»? Паспорта моей доверительницы перед вами, следовательно, ее личность не вызывает никаких сомнений, место ее жительства также совершенно очевидно. К вам в управление она приехала на собственной машине. Так что ни один из пунктов 91-й статьи УПК не соответствует задержанию. Так в чем же дело?

– Прекратите разводить демагогию, – враз построжал следователь. – Что вы мне тут экзамене устраиваете по уголовному праву. – Я не хуже вас знаю девяносто первую. Русским же языком вам сказано: начальница велела.

Какую-то неловкость он от всего происходящего, видимо, все же испытывал, ибо, оглянувшись на дверь, развел руками, давая тем самым понять, что не в его рабском положении отменять приказы начальства.

Позже, вспоминая этот безумный бесконечный день, Саша почему-то видела только то, что с того момента, когда она вышла из кабинета следователя, руки ей все время приказывали держать за спиной и обращались с ней так, словно и не человеком она была вовсе, а каким-то презренным существом. В их глазах, всех этих конвоиров, охранников, надсмотрщиков, она, никем не обвиненная и никем не осужденная, уже была преступницей, а, следовательно, кем-то таким, кто не заслуживает человеческого нормального отношения, не говоря уже о таких тонких материях, как сочувствие или сострадание. Одной своей фразой та, которую Удальцов назвал следователем по особо важным делам Ганибаловой, перечеркнула, искорежила всю прежнюю жизнь – с любовью и счастьем, радостями и огорчениями, беззаботным смехом детей, теплом и лаской родных – всю эту жизнь фурия с растрепанными волосами в мгновение ока своим прокуренным голосом отправила в мрак и бесправие.

Существует расхожее мнение, что подлецами люди не рождаются, они ими становятся. Возможно, это и так. В таком случае Пелагея Ганибалова является нетипичным исключением из этого правила. С самого раннего детства ей доставляло истинное удовольствие раздавить букашку или червячка; бабочек она ловила сачком исключительно для того, чтобы оторвать им крылышки. И не было для маленькой Поли, как называла ее мама, большего удовольствия, чем наблюдать, как отрубают голову курице, а та, уже обезглавленная, вся в крови, еще несколько мгновений дергается в конвульсиях.

Позже она сама усмехалась над своими детскими пристрастиями. Унижение людей, тайная власть над ними – вот в чем было истинное наслаждение.

Отца своего Пелагея никогда не видела. Наградив ее звучной фамилией и несуразным для нынешних времен именем, в честь какой-то своей прабабки, Андрей Ганибалов бесследно исчез из их с матерью жизни. Мамка, впрочем, горевала недолго, может, и вовсе не горевала. Была она по молодости привлекательной курносенькой пышечкой, глупенькой, беззаботной и покладистой. В их поселке, где на окраине строили какой-то то ли завод, то ли комбинат, отбоя от ухажеров не было. Приходящие к мамке дяди приносили пухленькой девочке конфеты, реже – игрушки, она в «благодарность» насыпала им в карманы толченого стекла, подкладывала дохлую лягушку, а если повезет, то и мышь, извлеченную из мышеловки.

В школе одноклассники Пелагею невзлюбили. Да и за что им было любить эту маленькую мерзкую пакостницу? В младших классах она по привычке пробавлялась испытанными детскими проказами. Жучки-паучки, дохлые лягушки и мышки, подложенные в портфели сверстников, – весь свой «арсенал» пустила она в дело. Но особо ей нравилось пробраться незаметно в класс на переменке, перед уроком физкультуры, вытащить из нескольких, сколько успевала, портфелей спортивную форму, подрезать на трусах резинки, а потом наблюдать, как весь класс хохочет над оконфузившимися.

Но эти развлечения ей вскоре наскучили. Пелагея, несмотря на детский еще возраст, превратилась в записную интриганку. Причем ей неинтересно было стравливать между собой ребят. Вовсе нет! Умело и продуманно «стучала» она на одноклассников учителям. Уткнув взгляд в тетрадку или учебник и ничем не выдавая своего торжества, малолетняя интриганка наслаждалась, когда учительница с нескрываемым раздражением отчитывала свою вчерашнюю любимицу, а та, совершенно не понимая, чем вызвала гнев, размазывала по щекам слезы. Случалось, козни ее были разоблачены, и тогда, подловив Ганибалову на заднем дворе, поколачивали ее девчонки изрядно.

Классе в шестом появилось у нее довольно обидное прозвище. Главный всезнайка и пересмешник их класса Лазик Данович, держа в руках книжку «Мифы Древней Греции», насмешливо заметил:

– Сочетание имени и фамилии «Пелагея Ганибалова» звучит примерно как «Афродита Титькина», к тому же и с этим у нашей Титькиной все нормально, – и недвусмысленно уставился на школьную блузку Пелагеи, уже весьма рельефно оттопырившуюся на груди.

Всякий раз, когда окликали ее обидным прозвищем, Пелагея сжимала зубы от злости, но виду старалась не подавать. Во-первых, не хотела радости доставлять своим обидчикам, а во-вторых, и это главное, уверена была, что поквитаться сумеет – тайно, но куда больнее, чем просто словесная насмешка.

***

Ей было чуть больше тринадцати, когда в их доме появился дядя Митя. Высокий, кудрявый, душа любой компании со своей неразлучной гитарой, работал он фотографом. Звали Митю на все официальные, как тогда говорили, мероприятия: на свадьбы, юбилеи и прочие семейные торжества, в школы и детские сады, так что работой Дмитрий Рябов был обеспечен. Деньги он приносил домой в больших желтых конвертах от фотобумаги и непременно запихивал под подушку постели «ненаглядной Зоечки» – только так, и никак иначе, называл он мать Пелагеи. Женихом Рябов, в глазах соседских кумушек-сплетниц, считался завидным – всегда при деньгах, да к тому же владелец не нового, но вполне еще крепкого «жигуленка».