– Докладывай подробно.

– На самом деле, Марат Дамирович, все не так просто. Эта Александра Лисина еще несколько лет назад выписывала доверенности на право приобретения земли. Это де-юре. А де-факто от ее имени эту землю купил кто- то другой, нам пока неизвестный. Она никаких документов о покупке не подписывала, денег не платила…

– Кому они теперь интересны, эти подробности?! Де-факто, де-юре, – передразнил своего помощника генерал. – Доверенности выписывала, в сговор с риелторами и наверняка тем же самым Аникеевым вступала. Может, и не сама, так ее папенька от имени любимой дочери и для нее – точно. Вот тебе чистой воды 159-я, мошенничество, так же точно, как и часть четвертая – и в особо крупных, и в группе. Пока суть да дело, закрой ее в СИЗО для начала. А там посмотрим. Я обдумаю наши дальнейшие действия. Как думаешь, не захочет Михей, чтобы его любимое чадо на нарах оказалось? – зловеще оскалился Чингисхан.

– Ясно, не захочет.

– Значит, вместо нее сам сядет. Да еще в ножки поклонится и огромные деньги будет предлагать, чтобы его на дочку обменяли. Так что мы ему потом еще и дачу взятки добавим. Ты этот пункт особо возьми на заметку и потом проконтролируй, чтобы не упустить. В деле Лисиной все должно быть шито накрепко, чтобы ни один узелок нигде не торчал.

Так впервые прозвучали зловещие слова «дело Лисиной».

Ну могла ли, брошенная в тюремную камеру, знать, или хотя бы догадываться-предполагать, эта хрупкая молодая женщина, на вид сама совсем еще девочка, хотя и мама троих деток, что на нее всей своей беспощадной мощью обрушилась целая машина огромной государственной силы и столь же огромного подлого коварства.

Тюремный распорядок был жестким и незыблемым. Подъ ем в шесть утра. Каждая из заключенных стоит у своей кровати. В камеру входят две охранницы. Зэчки называют свое имя, статью. Потом всех, кроме дежурной, выводят в коридор. Стоят у стены, руки за спиной. Охранницы осматривают камеру, достаточно поверхностно – личные вещи. Это «шмон» ежедневный, малый. Раз в неделю «шмонают» капитально. Открывают все сумки, выворачивают содержимое, переворачивают постели, сбрасывая их на пол. Ищут запрещенные предметы. Запрещено иметь ремни, шнурки, лезвия, металлические щипчики и вообще все металлические предметы, под особым запретом – мобильные телефоны.

Когда у кого-то находят мобильный телефон – наказание особое, вплоть до того, что впоследствии, при вынесении приговора, могут и срок добавить. Телефонами торгуют сами охранницы, это и вид их заработка, и составляющая часть оперативной работы, поскольку все телефоны, попадающие в камеру, прослушиваются. Ни одно из проникновений телефона в «хату» не остается для оперативников СИЗО незамеченным. Поэтому дают попользоваться дня три, от силы – четыре, чтобы прослушать разговоры, потом устраивают «шмон» и телефон «находят», поскольку по большому счету и скрыть его в камере негде. Поэтому прячут так, чтобы каждая из заключенных могла отказаться – не мой телефон, знать, мол, ничего не знаю.

Для телефонных «нычек» места находят порой самые неожиданнве. Завернут телефон в несколько целлофановых пакетов и на суровой нитке опускают в унитаз. Кончик нитки прикрепляют так, чтобы его не было видно. Проводящие обыск в унитаз не заглядывают, брезгуют. Обыскивать «парашу» считют ниже своего достоинства, то бишь того самого, что отсутствует у них напрочь. Но самым ходовым тайником в Макарьевском СИЗО считаются полы. Они настолько прогнили, что спрятать телефон под досками, в крисиных норах и углублениях, проще простого.

Бывает, что в камеру на место транзитницы подселяют двуногую «крысу», которая, познакомившись, с девчонками, предлагает свою помощь в приобретении телефона, клянется и божится, что мобила «чистая». Все прекрасно понимают, чем это окончится, но тем не менее кто-нибудь нет-нет да и соблазнится. Во время еженедельного «шмона» телефон непременно обнаружится, но это мало кого останавливает.

После большого «шмона» в камере еще два часа приходится порядок наводить.

В соответствии с правилами внутреннего распорядка в камере не может оставаться один человек. Случается, и нередко, так, что подследственных, почти всех, увозят в один день – кого на допрос, кого на суд. И если в камере должна остаться одна заключенная, то ее транзитницей переводят в другую «хату».

Если питание в изоляторе временного содержания можно назвать, с натяжкой, конечно, хотя бы сносным, то про СИЗО и этого не скажешь. Молочные продукты и яйца отсутствуют практически полностью, самый распространенный из супов – это консервы «Килька в томате», залитые горячей водой. Из вторых блюд съедобны в основном только гарниры, в частности, гречка. То, что на языке тюремных поваров называется рыбная котлета, не только невозможно есть, но даже и нюхать – такой мерзкий запах распространяет это «блюдо». Хлеб каменный, о такой немудрено и зубы сломать. Если бы не передачи – «дачки» от родных, да тюремный интернет-магазин, где кое-что из съестного можно приобрести за деньги, то кишечно-желудочные заболевания были бы здесь неизбежны, так же как и болезни, сопутствующие хроническому голоданию. Но пользоваться платным магазином далеко не каждой по карману, да и передачи получают лишь немногие. Поэтому счастливые обладательницы передач тайком под одеялом колбаску не лопают, а делятся с сокамерницами всем, что им присылают родственники, – это закон «хаты». В первую очередь, понятное дело, все полученное с воли делится в «семье». «Семейничать» – это значит «вместе кушать», держаться друг за дружку, при необходимости – защищать. Объединяются в семьи, как правило, по три-четыре заключенные.

***

После завтрака всех, кого не уводят на допрос, к адвокату или не увозят на суд, выводят на двухчасовую прогулку. Мужчины гуляют на втором этаже, женщины – на третьем. Впрочем, слово «гуляют» не совсем точно отражает то, что там происходит. Каждое «помещение для прогулок» разделено металлическими сетками на десять камер – ну ни дать ни взять собачьи вольеры. Когда Саша Лисина впервые попала на эту, с позволения сказать, прогулку, именно так она и подумала, вспоминая, что в отчем доме собачьи вольеры куда как просторнее.

Гулять в полном смысле этого слова здесь, в тюрьме, было невозможно. Можно было только переминаться с ноги на ногу, в холод мерзнуть, в жару – потеть.

Внутри стен, между этажами, издавна были проложены трубы – теперь уже и не понять, для чего. Но зэки использовали их весьма эффективно. По трубам передавали с мужского этажа на женский и с женского на мужской сигареты, конфеты, иную мелочь, которую можно было протиснуть в трубу. Одним словом, делились, кто чем богат.

Здесь же, во время прогулок, передавались записки. Верх прогулочных камер затянут сеткой, в ячейки которой может протиснуться разве что детская ручка, или такая худенькая, как у Саши. К тому же из всех обитательниц СИЗО была она самой худенькой, а стало быть, легкой. Поэтому именно Лисину кто-нибудь из крепких женщин подсаживал, и она, просунув руку в металлическую ячейку, передавала записку, которую отправляли дальше, по назначению. Операцию эту проделывать надо было не просто быстро, а мгновенно, за те несколько секунд, пока конвойный, уходил в дальнюю часть коридора и не мог видеть нарушительниц. Попадись Саша на этом, наказание последовало бы незамедлительное, и причем суровое. Но отказываться ей и в голову не приходило.

Чуть ли не самым большим дефицитом тюрьмы считались медикаменты. Люди, страдающие тяжелыми заболеваниями, по определению в камере находиться не могут. Поэтому в тюрьме все были здоровы. По утверждению администрации – во всяком случае. От замечательной тюремной пищи страдали все, боли и рези в желудке – явление здесь повсеместное. Так же как и головная боль – от спертого воздуха в невентилируемых камерах. Но на все жалобы выдавалось одно лекарство – таблетка аспирина. Может, в иных СИЗО и иначе, но в том застенке, где оказалась Александра, у коновалов, врачами их назвать язык не поворачивается, бытует безмерно циничная присказка. Когда кому-то из страждущих давали таблетку аспирина, то наставляли: полтаблетки от головы, полтаблетки от всех других болезней.