Когда после перемирия началось восстание в Анатолии, Зулейха вместе с матерью и одной из теток, скончавшейся потом от туберкулеза костей, осталась совершенно одна.

Слава Аллаху, что брат ее матери, Шевкет-бей, частенько их навещал в их домике в Куручешме[25]. Он следил, как велись дела, а иногда на несколько недель привозил их погостить в свой особняк в Эренкёе[26].

Шевкет-бей к тому времени был крупным чиновником в министерстве иностранных дел. Каждый раз, приезжая в Куручешме, он прямо с порога задавал один и тот же вопрос: «Есть ли новости от безумца?», и, по большей части получая отрицательный ответ, добавлял, тяжко вздыхая: «Эх, и себе худо делает, и бедному ребенку».

Безумцем дядя Зулейхи называл Али Османа, ее отца. Шевкет-бей очень любил племянницу. Но эта любовь не мешала ему считать безумцем человека, который поверил в мечту о том, будто можно выдворить за пределы страны самую организованную армию мира, имея в качестве вояк кучку крестьян, у которых вместо оружия в руках палки да сохи. А сейчас эту разрушенную и поверженную страну могла спасти только дипломатия. Но сумасбродство этого человека лишало страну и этой надежды и копало большую могилу несчастному Османскому государству!

Мать Зулейхи очень боялась, что ребенок будет переживать, избегала подобных разговоров в ее присутствии. Но Зулейха достигла уже того возраста, когда все понимала. И каждый раз, когда упоминалось имя ее отца, как будто говорили о больном или покойнике, — она чувствовала необходимость сделать грустное лицо. Она многому научилась, слушая разговоры дяди и остальных.

Все, что находилось за горами, являлось совсем другим государством. И людям, которые пересекали границу, не было хода назад, в эти прекрасные земли. Ее отец находился где-то в стороне Аданы. Там он или погибнет, или, если судьба ему поможет, не погибнет, бежит в неведомые земли. А вскоре его имя забудется и не останется памяти о нем.

Зулейха много раз сравнивала отца со старшим братом матери. Насколько же Шевкет-бей, несмотря на возраст, был более современным, умным и образованным человеком! А как ее дядя заботился о семье. Даже враги уважали его. Французы, которые пытались убить ее отца в Адане, здесь ходили с дядей под руки, звали его на вечера и балы в посольстве, а если ему нездоровилось, то через иностранных офицеров справлялись о его здоровье. Вот какая разница была между этими двумя людьми!

Один их молодой родственник имел смелость поднять руку на французского полицейского, который хотел обыскать его. Наказанием для человека, вдруг оказавшему сопротивление военнослужащему страны-победительницы, могла быть и смертная казнь. Но когда Шевкет-бей узнал о случившемся, он сразу отправился в посольство к Перно, потом помчался к генералу Франту д’Эспере[27] и выпросил для молодого человека помилование.

У Зулейхи не было времени по-настоящему узнать своего отца. Нельзя сказать, что она не любила этого уставшего и издерганного военного, с каждым годом выглядевшего все более постаревшим, когда он изредка приезжал в Стамбул. Как многократно повторяла их учительница в колледже мисс Лорлей, любовь к родителям — это добродетель и святая обязанность каждого. Изредка летними вечерами либо в садах Бебека[28], слушая красивую музыку, либо в лунные ночи катаясь на лодке по проливу с друзьями по колледжу, Зулейха вдруг неожиданно вспоминала об этом бедном человеке. В те редкие минуты ей становилось очень грустно, и иногда она даже плакала. Но эти навязчивые состояния совсем не походили на переживания в душе, которых так опасалась ее мать и которые ощущаешь, когда читаешь красивое стихотворение или роман.

Дом Зулейхи походил на больницу. В нем запрещалось быстро ходить, громко смеяться и распевать песни. В такой семье, где отец все время находится далеко, а мать всегда задумчива и молчалива, казалось, невозможно быть счастливой. На самом деле все обстояло иначе. И к тому же, как говорила мисс Лорлей, Зулейха являлась смелым ребенком, который не позволит жизни себя подмять.

У Зулейхи была насыщенная жизнь: уроки, спорт, развлечения.

Днем она занималась в колледже, а вечера проводила с друзьями. Они бывали на вечерах, которые организовывали в садах или в салонах, или же вместе с армянскими и греческими девушками, выросшими в их районе, шли на море и гуляли по побережью. В субботу не успевала она выйти из школы, как непременно отправлялась в особняк в Эренкёй, а утром в понедельник первым поездом возвращалась в школу. А там, у дяди, были и другие развлечения. И короткие, и длинные каникулы тоже проходили в Эренкёе. Можно сказать, что домой Зулейха заезжала как в гости.

Голова ее была забита идеалами, взятыми из наставлений мисс Лорлей, прочитанных американских романов, преподавательниц-американок, армянских девушек, которым удалось проучиться три-пять лет в колледже, найти дорогу и улизнуть в Америку. И, постоянно повторяя фразы из книг вроде «каждый должен жить своей жизнью», «никакие привязанности не должны стать теми оковами, которая помешают нам идти дорогой нашего счастья», Зулейха презирала турецких девушек, привыкших держаться за юбку матери и зависевших от подачек мужей.

Преподаватели-американки вселили в нее смутную надежду, что если она хорошо закончит колледж (даже при условии, что семья будет против), — сможет поехать в Америку за счет школы. Поэтому Зулейха жалела бедных турецких девушек, которым придется по-прежнему жить в полуразвалившихся домишках рядом с проливом.

В это время ярмарка на стороне пролива, где жили греки[29], являлась самым оживленным местом. По вечерам там можно было увидеть иностранных военных, гулявших под руку или танцевавших с местными гречанками и армянскими девушками в ресторанах, украшенных разноцветными флагами. Когда темнело, на броненосцах вспыхивали электрические огни. Можно сказать, что обитатели пролива уже много веков не видели подобного светящегося великолепия на море.

Зулейха обычно просыпалась в полночь от звуков шарманки и гитары и видела, как на побережье вновь загорались огни. Это было знаком, что в Анатолии одержана еще одна победа и что новую рану получили войска доживающих последние дни оборванных и безоружных партизан!

Зулейха в эти моменты думала о том, что и ее отец мог быть убит, и, несмотря на веселье на улице, сердце ее сжималось от тоски. По воскресеньям в церкви, куда приводили турецких детей, только чтобы привить им вкус к музыке и стихам, она повторяла про себя одну из исполняемых под орган молитв — за этого несчастного человека, который приносил в жертву пустым мечтаниям и себя, и своего ребенка.

Но все это веселье с шарманками и гитарами оборвалось в самый неожиданный момент.

Исчезли флаги с ресторанов в Арнавуткёй, погасли электрические огни.

По ночам набережные окутывала кромешная тьма.

Иностранные офицеры больше не прогуливались по улицам под руку с армянскими девушками и гречанками. Они лишь быстро пробегали, не смотря по сторонам, как будто у них вдруг появились неотложные дела.

Каждое утро, обратив взгляд на море, Зулейха видела, что там стало еще на несколько броненосцев и торпедоносцев меньше. В районе началась тихая паника, потоком потянулись переселенцы. Некоторые знакомые Зулейхи, а также многие школьные друзья запирали дома и уезжали во Францию, в Грецию и другие страны. Вместо переселенцев по районам стали расхаживать офицеры правительственных войск в устрашающих папахах.

В одежде этих офицеров не было того лоска, что у тех, других. Однако когда Зулейха смотрела на них, в сердце она ощущала еще неведомую ей прежде гордость. А думая о приближении того дня, когда среди этих внушающих уважение и благоговение людей она увидит отца, у нее на глаза наворачивались слезы.