Он достал из сафьянового чехла небольшое прицепленное к цепочке от часов увеличительное стекло, оставшееся еще со времен, когда занимался коллекционированием, протянул его Зулейхе и сделал совершенно невиданный комплимент:

— Если вы посмотрите внимательно, то увидите, что внутри камешка мерцают крошечные искорки, размером не больше игольного ушка, прямо как в ваших глазах.

Зулейха очень удивилась, как этот старик, о котором она думала, что окружающие вещи представляются ему смутными тенями, словно в тумане, подметил то, чего не замечали даже самые близкие друзья, и смущенно засмеялась.

Непроизвольно она положила руку ему на плечо и сказала:

— Если так и дальше пойдет — комплименты да подарки, — то мы с вами, эфенди, того гляди, еще и влюбимся друг в друга по уши…

Но когда, повернув голову, увидела рядом Юсуфа, тут же устыдилась своей развязной шутки.

Теперь после полудня они обычно оставались с доктором на палубе под тентом, играли в нарды и говорили о том о сём.

Здравые мысли остались в голове старика, хотя на первый взгляд этого и не скажешь. Особенно если речь заходила о его детских воспоминаниях, говорил он очень живо, глаза и мысли сразу прояснялись.

Зулейха заметила его особый интерес к пустым пачкам из-под сигарет и особенно к жестяным коробочкам: где бы они ни попались ему под руку, он их уносил себе в каюту.

Однажды в часы бодрствования доктор объяснил ей эту не совсем обычную привычку:

— Это увлечение многих стариков. Память ухудшается с годами, воспоминания тускнеют. Человек доходит до того, что не может вспомнить, что и куда положил. Это просто беда для одиноких стариков вроде меня, которым приходится самим со всем управляться. Разойдется у меня вдруг где шов на одежде, мне нипочем ни очки, ни иголку с ниткой не найти, а если вдруг ночью проснусь от какого недомогания, с трудом найду коробку спичек и лекарства… Мне много спокойнее, если всю эту мелочь по таким коробочкам разложу… Да, дитя мое, в этих коробочках я с помощью рук нахожу то, что не могу найти на сгнивших полках разума с помощью памяти…

Беседуя с доктором на самые разные и сокровенные темы и слыша от него подобные речи, Зулейха понимала, что он был человеком, много всего перечитавшим и передумавшим в свое время.

Разговаривая со своим пожилым другом, Зулейха всегда была начеку, чтобы ни словом не обмолвиться о том, что могло напомнить ему о сыне. Но однажды, несмотря на все старания, все-таки оговорилась.

Как-то раз когда доктор ни с того, ни с сего спросил: «И почему у вас нет детей, были бы, так радовали бы вас», Зулейха сказала только чтобы не оставлять его слова без ответа:

— Может быть, так оно и лучше… Ведь иметь ребенка значит ни с того, ни с сего насочинять себе любовь… а проказники наши могут заболеть, умереть…

И вдруг осеклась, подумав, что эти слова напомнят ему о сыне, и огорчилась.

Однако однажды Эмин-бей разговорился.

— Моему сыну было тогда лет тринадцать-четырнадцать, — начал он и рассказал трогательную историю. И хотя его фразы вроде «у моего сына тогда личико было белое, как слоновая кость», «в это время ребенок очень впечатлительный и сильнее всего привязан к отцу» вонзались в сердце Зулейхи, как стрелы, она ничем не выдала своего волнения, и улыбалась все так же спокойно.

Именно после этого разговора Зулейха обратила внимание на доктора и решила, что в душе он не был таким несчастным, каким казался.

Амбровые четки, коробка от сигарет из блестящей жести, — его радовали подобные вещицы. Когда пароход останавливался и команда забрасывала сети в море, он с детским интересом и радостью ждал, что же вытянут из моря. Он даже думал о будущем, строил планы, питал надежды. Он обещал, что если его снова назначат на должность доктора в Гюльнаре, он снимет цветной домик с садом у кого-нибудь из местных и обязательно пригласит Зулейху с мужем в гости. А сам тоже будет их навещать в Гёльюзу, испросив разрешения у муниципалитета, где-то в середине лета. Ведь плохо надолго оставлять поселок без врача.

Зулейха начала размышлять над тем, что происходило с доктором.

Возможно, старость вовсе не такое жалкое состояние, каким кажется со стороны. Горячность, страдания, приступы безнадежности, доводящие людей до самоубийства, — все это идет от непрерывно работающих легких молодого тела, от лихорадочно бьющегося сердца. Но когда сердце износится, одряхлеет тело, утолщатся сосуды, голова больше не бунтует, душа теряет способность воспламеняться и пылать, и человек, словно гнилой зуб, из которого удалили все нервы, строит последний мир надежд из осколков памяти, из увлечений всякими мелочами вроде четок и жестяных коробочек. И в этой беспечности его и застает смерть.

Ничто не внушало опасений за здоровье доктора, кроме иногда случавшихся приступов удушья. А радость и жизненная сила, которые, казалось, все возрастали по мере того, как он привязывался к Зулейхе, даже придавали ему вид нормального человека. Но некоторые симптомы, появлявшиеся в те периоды, когда он часто дремал в плетеном кресле — то, как у него медленно закатывались глаза, а губы поджимались и бледнели, — Зулейхе казались признаками близкой смерти. То же она замечала в последние дни жизни своего отца.

Первым, кого Зулейха встретила на следующий день на палубе, был капитан с деревянной ногой.

Глава девятнадцатая

— Где мы? — спросила Зулейха.

— Направляемся в Чешме.

Улыбка застыла на губах молодой женщины. Она часто заморгала.

— Разве мы едем не в Измир? — снова спросила она. — У нас есть дела в Чешме?

Капитан слегка повел плечами:

— Нет… Я и сам не знаю, честное слово… Так утром приказал господин Юсуф.

На крышке главного трюма парохода боролись двое. Одним был Малыш Халиль с Мидилли.

Юсуф и еще несколько матросов пристально наблюдали за схваткой. Временами раздавались крики Юсуфа и его смех.

— Давай, Халиль… Вперед, покажи себя! — Увидев рядом Зулейху, он продолжил хохотать. — У нас тут борьба пехливанов… Ваш Халиль не побоялся ножа, решил помериться силами с кочегаром с Сакыза… Но так жестко бьется… Прямо разъяренный бойцовский петушок.

Зулейха какое-то время, казалось, с интересом наблюдала за схваткой, а потом сказала безразличным голосом:

— Я только что видела капитана… Мы, оказывается, направляемся в Чешме, это правда?

Юсуф ответил, не поворачивая головы:

— Да, мы сменили курс…

— Почему же?

— Я подумал, что Шевкет-бей еще там… Будет хорошо застать его, если он не уехал…

Если бы Юсуф в это мгновение взглянул на жену, то увидел, что в ее глазах что-то вспыхнуло, словно несколько раз взметнулось от ветра пламя свечи. Но он, поглощенный наблюдением за схваткой Малыша Халиля, этого не заметил.

Нужно было что-то ответить. Собравшись, Зулейха сказала все тем же ровным голосом:

— Действительно, хорошо… Мой дядя будет очень рад нас видеть…

— Я тоже буду рад…

Не дожидаясь окончания соревнований, Зулейха отвернулась и направилась к себе в каюту, чтобы не пришлось больше ни с кем разговаривать.

Она билась над загадкой. До сего дня никто из них ни разу не упомянул имя Шевкет-бея. Почему Юсуф счел нужным встретиться с этим человеком, который ему совсем не нравился? Чем была вызвана столь неожиданная перемена?

Не было сомнения, что ее дядя покинул Стамбул, только чтобы не оставлять ее под своим покровительством и потому что побаивался Юсуфа. В таком случае Зулейхе казалось просто невыносимым позором гоняться за ним по пятам в Чешме. Неважно, о чем думал Юсуф, когда это делал, но он ни с того, ни с сего тянул ее к самому сильному нервному срыву.

Но самое страшное, что она не могла сказать, что не хочет встречаться с дядей. И тем не менее нужно было преодолеть в себе это чувство безысходности.