Волохан идею поддержал, пообещав помочь достать оригинальный текст "Йога-сутр".
Выйдя из тёплой квартиры, я шёл по пустынной в этой поздний час улице, приободрённый крепким чаем. Дул сильный ветер и чёрные ветви каштанов раскачивались в синеватом свете уличных фонарей. И вдруг то самое нечто, огромное и всевмещающее, вошло в моё сердце. Весь мир и вся жизнь в одно мгновенье.
Этот миг всё длился и длился... Казалось, что так можно идти по ночной улице бесконечно навстречу ветру, в ту Даль, открывшуюся мне на дорогах Волшебных Гор и продолжающую присутствовать здесь, в мире человеческого бытия. Но как сохранить устойчивыми такие высокие состояния здесь, в городской жизни, где человек неизбежно вовлечён в разную деятельность и совсем другой ритм существования, не похожий на природные ритмы тех гор?
Я вспомнил строки из стихотворения Богдана Антонича
Щоденний клопiт - i щоночi вiчнi зорi; життя, що найтруднiше iз усiх мистецтв...
В городском образе жизни должно быть найдено какая-то опора для моего духа, как вечные звезды - "вiчнi зорi", - или это настроение на ночной улице; метафизическое основание, общее с миром Волшебных Гор и неподвластное "дневным заботам" и повседневным проблемам; точка соприкосновения с трансцендентными первоначалами бытия. А главное - я чувствовал, что ветер силы, пронёсший меня и через прошлые годы странствий, и через это лето, подарил мне власть над моей жизнью. Мне казалось, что сейчас возможно всё - главное захотеть, и тогда весь мир будет идти мне навстречу, осуществляя любые желания.
Путешествие в голубую даль
На следующий день выпал снег и началась зима. Её начало было холодным, особенно сильные морозы были в конце декабря. Мы с Мариной встречали Новый год на Андреевском спуске. Там только что открыли одно из первых кафе, стилизованное под старинный дом, в котором даже была печь. Играла музыка, мы пили греческое вино "Loel", в печи с гудением горел газ, напоминая о печи в сельской хате, а на улице было -26 и в небе мерцали яркие звёзды.
Я уже начал работу над "Йога-сутрами" после того как знакомый Волохана, некто Сережа Герук, принес мне санскритский текст. Патанджали, автор "Сутр", жил две тысячи лет назад и писал необычайно лаконично, поэтому его трактат и оставляет такой широкий простор для толкований. Но скоро я понял его основную мысль, бывшую уже в самых первых словах: "Йога - читта вритти ниродха", т.е. "Йога - это устранение волн с поверхности сознания" с помощью отрешённости от всего.
После этого сознание становится прозрачным и подобным зеркальной поверхности воды, в которой весь мир отражается таким, как он есть, не искаженный рябью волн; однако при этом отражение не изменяет самой зеркальной поверхности воды.
В какой-то момент я соотнёс этот образ "озера Читты" - "зеркально гладкого озера сознания" - со знакомыми мне состояниями, и тогда понятным стало всё остальное.
Работа над "Йога-сутрами" отнимала много времени, но и вдохновляла. Днем я выходил на несколько часов на прогулку по зимнему городу, а потом снова погружался в санскритские словари.
А в начале 1987 года часто бывала морозная солнечная погода, и тогда над городом раскидывался куполом свод синего неба, прозрачного, как "озеро Читты" и зовущего в голубую даль. К началу февраля я почти завершил работу и достиг того, что хотел. Я понял, "что это было"; понял, что означали те мгновения в полдень под палящим солнцем или в час зари, когда я лежал на вершине Бабиной горы и чувствовал, как мое "я" исчезает, становясь частью чего-то далекого и безбрежного - всё во мне и я во всём.
Конечно, я не хочу сказать, что "Йога-сутры" - это трактат, в котором содержатся ответы на все вопросы о Пути. Точно так же я не могу сказать, что полностью отождествлял себя с йогой. Когда я ходил по ярам в поисках точек пересечения невидимых "линий силы", мне были близки миры Карлоса Кастанеды. Когда экспериментировал с различными субстанциями, расширяющими сознание, я чувствовал себя таким же исследователем запредельных пространства, как Джон Лилли. Когда держал в объятьях женщину, мне казалось что я последователь кашмирских тантристов. Когда смотрел на иконы Андрея Рублева, я чувствовал себя христианским отшельником с горы Афон. Когда медленно шёл босыми ногами по мокрой от росы траве, я был частью мира дзэн. Однако многие мгновения высочайшего экстаза и погружения в запредельное я связывал в те годы именно с йогой. На самом деле, конечно же, я не был ни тем, ни этим - всегда, на протяжении всех жизней, всех веков и всех эонов я оставался только самим собой.
Однажды в начале февраля я встретил в библиотеке Академии наук Диброву, с которым я последний раз виделся в летом 1984 года на горе Маркiв Шпиль.
- Ну що, дядьку, - спросил Владимир в свойственной ему прикольно-стёбной манере, - пiдемо на лижах в Монастирець, через Днiпро з Переяслава?
Намерения его оказались вполне серьезными - а он с Кисой уже путешествовал когда-то на лыжах по льду из Канева во Ржищев - и вскоре мы с Дибровой и Максом приехали рано утром в Переяслав, правда без лыж, и возле насосной станции вышли на лед замерзшего водохранилища.
Было морозно и солнечно, снег искрился радужными блестками, а далекие горы на правом берегу казались высоким островом посреди ледяной равнины замершего моря.
Бескрайнее снежное пространство, освещенное ярким зимним солнцем и уходившее до самого горизонта звало туда, в голубую даль - к синеющим на горизонте горам.
По льду, припорошенному снегом, идти было легко, и через час мы уже оказались на Зарубиной горе, где на поляне среди сосен утоптали снег, наломали веток и сделали костер, сварив в котелке чай. Потом мы решили подняться на один из трех маяков, стоявших посреди ледяной равнины замерзшего водохранилища напротив Переяслава, чтобы показывать направление судам на крутом повороте реки.
Пробравшись через ледяные торосы возле бетонного основания решетчатой башни маяка, мы поднялись по железной лестнице наверх, на площадку с перилами, где можно было поместиться втроём и стоять лицом к солнцу, всматриваясь в горизонт.
Вдали виднелись знакомые горы - Каменуха, Крутой горб, Виха, а на самом горизонте туманной полосой синели холмы Каневского заповедника.
У каждого из нас были свои воспоминания, связанные с разными местами и событиями, происходившими в этих горах. Какое-то время мы молча стояли, глядя в заполненную солнечным светом голубую даль небес. "Озеро Читты..." - вспомнил я образ из Патанджали - "океан чистого сознания, в котором есть всё, сумма всего... и в то же время в нем нет ничего, кроме всевмещающей пустоты..."
Казалось, что этот свет голубой дали проникает в душу, рождая в ней чувство умиротворения и полноты. Глядя на далекие холмы, я вспоминал, как ходил там по полевым дорогам под жарким летним солнцем и пил холодную воду "з джерел" в глубоких темных ярах; вспоминал, как купался под обрывом бучацкой горы Лысухи; вспоминал ночи, проведенные у костра с разными людьми, встреченными на дорогах странствий. Как будто вся жизнь пронеслась в этот миг передо мной, простая и ясная - путешествие в голубую даль...
Вот мы сейчас стоим втроем здесь, на вершине башни маяка, где, наверное, почти не бывают люди. Но это - лишь краткий эпизод в наших судьбах, совершенно разных и не похожих. Скоро мы уйдем отсюда и, может быть, никогда больше не попадём на этот маяк. Как будет вспоминаться этот миг каждым из нас через десять или двадцать лет?
Прошлое отстаивается в памяти "як вода в криницi", бродит там, превращаясь в вино воспоминаний, которое потом стареет, облагораживается, приобретая выдержку и способность опьянять своим ностальгическим очарованием. Однако вино, по словам знающих людей, можно выдерживать лишь несколько десятков лет, после чего оно утрачивает свои качества. Так же и память. И если те её островки, которые выкристаллизовались, отделившись от мути наносного и суетного, не перенести на девственную белизну бумаги (либо в виртуальное компьютерное пространство гипертекста), они начнут постепенно угасать, увядать и выцветать, как старая фотография, утрачиваясь со временем безвозвратно...
