День заканчивался, над горами загоралась заря, а я сидел в наушниках на вершине горы, слушая музыку - мир в эти мгновения казался совершенным. Когда заря угасала, я спускался вниз и разводил костёр. У этого костра я провел много вечеров в одиночестве, но оно не тяготило меня. Изредка моим собеседником был Коля, иногда - Гриша, но чаще это был Миша, с которым меня познакомил в прошлом году Волохан.
В то лето он часто приезжал на Бабину гору и мы подолгу разговаривали с ним по ночам у костра - о Востоке, о пути, о запредельном, о наркотиках... Об одном индийском гуру, поселившемся в штате Орегон - имя его в те годы влекло многих, в том числе и нас. Так началась наша с Мишей дружба, протянувшаяся потом на долгие годы, и я многому научился у него творчеству, медитативному образу жизни...
умению совмещать преданность Пути и причастность к миру современной цивилизации; умение оставаться странствующим саньясином и в то же время знать, как заработать деньги на дорогой магнитофон. Мы с Мишей не раз странствовали в то лето по дорогам - Трахтемиров, великий полдень на Зарубиной горе, Каневский заповедник...
Во второй половине лета в холмах появился Шри Филипп, приехавший откуда-то из Подмосковья. Ему уже не хотелось возвращаться в Бучак, на хутор Билянивку, куда приближалось строительство дороги - хата Вити А. под крутой горой напротив бабы Мотри, где когда-то кипела богемная жизнь, стояла заброшенная с выбитыми окнами.
Я договорился с бабой Серафиной из Трахтемирова, перебравшейся в Переяслав, и та согласилась, чтобы Филипп пожил в её хате, присматривая за домом.
Тем летом я подружился с Максом, и если раньше наши встречи были связаны с экспедициями, то теперь он приезжал в холмы сам, и мы путешествовали с ним по дорогам. Однажды жарким вечером в начале августа мы возвращались после двухдневного похода на Зарубину гору, где предавались испитию чая со Шри Филиппом и компанией. Уже начало темнеть, и мы решили заночевать на горе Каменухе, высоко поднимающейся над Днепром неподалёку от пристани.
Палатка, освещённая свечой, стояла на самой вершине горы, где над песчаными осыпями и каменными глыбами возле одинокой сосны была небольшая ровная площадка, поросшая жесткой, полузасохшей травой. Металлические штыри растяжек палатки с трудом заходили в каменистую почву, но зато потом, когда успешно завершилась возня с верёвками в полной темноте, мы с кайфом сели, вознесённые над всем миром и зажгли небольшой костер.
Макс был истинным любителем чая, у него я научился разбираться в сортах чая и понял, чем настоящий английский чай "Earl Grey" отличается от грузинского. Пока мы шли на Каменуху, он всю дорогу нёс в котелке воду из села Лукавица, опасаясь споткнуться в темноте и уронить котелок - ведь на Каменухе воды не было, - чтобы совершить у костра чайную церемонию.
Установив котелок на камнях над огнем, мы разложили на земле чайные принадлежности - банку с сахаром, остатки печенья и жестяную коробку "Графа Грэя". Была уже глубокая ночь, далеко за Днепром мерцали какие-то огни; над головой светила яркая звезда и мы рассматривали её в старый потёртый бинокль 1945 года выпуска, принадлежавший когда-то доктору Максимову и подаренный мне Максом этим летом. Я очень гордился этим старым культовым биноклем и везде носил его с собой.
Неторопливо и благостно мы беседовали о том и о сём - о жизни, о судьбах разных людей и о запредельном духе этих гор, входящем в нас на дорогах лета и обладающим способностью расширять сознание. Долго обсуждая эту тему, мы так и не смогли ответить для себя на вопрос, откуда возникает этот запредельный дух. То ли дело было в необычной геологии холмов - меня в то время привлекала именно эта мысль; то ли, как считал Макс, дух гор постепенно создавался поколениями странников, ходивших по дорогам Приднепровской Украины всегда. Мы стали вспоминать разных путешественников, бывавших здесь, сойдясь на том, что немало было странников, о которых мы просто ничего не знаем.
Макс рассказывал о своей юности, прошедшей в Каневском заповеднике, и мне запомнилась история о профессоре Кистяковском, биологе, одно время руководившем в заповеднике практикой студентов. То был аскетического облика старец, который каждое лето отправлялся из Киева в Канев на долблёном деревянном челне, похожем на байдарку.
Звездная ночь была теплой, после крепкого чая спать не хотелось и снова ко мне пришло знакомое чувство - весь мир, и моя жизнь в нём, и жизни разных людей, о которых мы вспоминали, и других людей, нам неведомых - всё это соединилось воедино в целостный образ - в сумму всего.
В ту ночь у костра впервые прозвучала идея создать в этих горах национальный парк, чтобы не только сохранить этот удивительный волшебный мир - владения ветра силы - обладающий столь редкой способностью расширять сознание, но и создать для самих себя некое жизненное пространство. Потом мы ещё много раз возвращались к этой идее, и хотя то, о чем мы мечтали в ту ночь у костра на Каменухе, не получилось, кое-что нам всё же удалось сделать. Был даже разработан подробный проект национального парка и подан с подписями всяких важных лиц в Верховный Совет, но в конце 80-х этим никто не хотел заниматься, а во второй половине 90-х нашим проектом воспользовались финансовые магнаты, решившие превратить холмы в частные владения. Однако тогда, летом 86-го, мы с Максом не предполагали, чем может всё это закончиться, да и впереди у нас еще было двенадцать лет свободы.
Пролетело и это лето, наполненное множеством разных событий, и настала сухая тёплая осень, запомнившаяся долго длившимся "бабьим летом". По ночам уже начались заморозки, пахло дымом из печей, улетели на юг птицы и пожелтели леса на склонах бучацких гор. Но безветренными днями всё ещё светило теплое солнце и можно было часами лежать на ватнике на берегу под Бабиной горой.
Однажды в октябре, взяв с собой два запасных одеяла, я в последний раз за это лето поставил свою палатку у черепахового озера. Когда стемнело, я разжёг большой костёр из толстых бревен и сел у огня, завернувшись в ватник. Яркие события прошедшего лета проходили в памяти. Хотя к осени уже чувствовалось некоторое пресыщение восьмимесячной жизнью вдали от города, но от осознания того, что наступит зима и нужно будет возвращаться, становилось немного грустно.
Правильным ли было моё решение провести в этих местах весну, лето, и осень, работая на пристани? - думал я, переворачивая дрова в костре и сдвигая их ближе друг к другу. Иногда бревна потрескивали, выбрасывая вверх искры, а в чёрном октябрьском небе мерцали холодные звёзды.
Да - ответил я сам себе - за это лето я достиг того, чего хотел, погрузившись сполна в то состояние, которое впервые открылось мне на Бабиной горе - состояние единства с миром. Когда-то оно было редким даром, а теперь я нашел месте внутри себя, где оно скрыто, и живу в нём постоянно.
Из глубины яра потянуло холодом. Чай в закопчённом котелке уже заварился и его можно было наливать в зелёную эмалированную кружку. Пока я неторопливо размешивал сахар, в памяти промелькнули образы разных людей, с которыми сводила жизнь на этом берегу... Где-то высоко над горами зародился гул высоко летящего самолета, медленно тянущийся через ночное небо, и в этот миг ко мне снова пришло то самое чувство - сумма всего, единство всего со всем...
Когда-нибудь через много лет я вспомню этот костер холодной осенней ночью, гул самолета, медленно тянущийся в небе, и это вселенское чувство... Сумма всего...
Я знал, что где бы я ни был и чем бы ни занимался, это воспоминание всколыхнёт душу. И тогда снова захочется пройтись по каменистым дорогам бучацких гор, вспоминая дни 1986 года и эти заветные мгновения. Даже уйдя в прошлое, как уходит сейчас за горизонт гул ночного самолета, они останутся в памяти, как основание моей личности; как широко распахнутое окно в яркий и волшебный мир.
Потому что именно в странствиях молодости, наполнивших те годы привкусом свободы и изменивших меня самого, был первоисток моего духа.
