– Красный свет, дружище! Можешь держаться, держись.

– Так оно ж это… В цену входит!

– Потому и держись. Самое некрасивое – клевать на халяву. Не забывай: жизнь – цепь испытаний.

– Я ведь уже прошел проверку.

– Правильно. И потому отныне на службе. Одна из твоих обязанностей последовательно преодолевать жизненные перипетии – ступень за ступенью. Жизнь, Морис, – одна сплошная Потемкинская лестница. Твой личный Эверест.

– Я не мазохист, – буркнул Морис.

Геннадий растопырил пятерню.

– Ставлю пять за знание таких слов, но от питья все-таки воздержись. На дворе ночь. Мы сыты. Мы даже немножечко пьяны. Сиди и гордись, что не воспользовался халявой. Это и будет твоей второй победой. Первая была в той забегаловке.

– Победа, как же… А если мне, к примеру, в туалет приспичит? Если я по большому захочу? Чего, тоже терпеть?

– Но ты же пока не хочешь?

– Хочу!

– Тогда иди. Зачем в крайности впадать? – в голосе Геннадия прозвучала откровенная насмешка, и Морис назло попутчику поплелся в туалет.

Когда он возвратился, новоиспеченное начальство назидательно изрекло:

– Смерть, Морис, могучий бегун. Она дает фору стартующим, но всегда и всех настигает. Одних раньше, других позже. Смысл бытия – бежать как можно быстрее. Ты не сравняешься с нею в скорости, но удлинишь пройденный путь. Барьеры, полосы, препятствия – это и есть стержень жизни. Время – часовой механизм, звонок будильника, кусок динамита под сердцем. Рано или поздно все твои будильники зазвенят, и об этом очень полезно помнить.

От обилия перлов Мориса замутило.

– На кой мне ляд все эти барьеры и будильники? Может, я не желаю ничего знать! Так и так – все там будем.

– Конечно, Морис. Разумеется, все. Только – где именно? В этом самом "там" мест, мне поверь, преогромное количество – и светлых, и довольно мрачных. Если пережуешь эту мысль, получишь доступ к десерту.

– Что еще за десерт?

– Любовь, Морис! То ради чего все вокруг и создано. Любовь к женщине, к Родине, к хорошим людям. Но… Пока не знаешь ничего о смерти, не будет и настоящей любви. Если никого не любишь, значит, ты мертв. Читай Евангелие от Матфея или слушай того же Высоцкого. – Геннадий утопил клавишу в подлокотнике, опустил спинку кресла. – Ладно, оставим сложные темы. Расскажи лучше о себе.

– А чего рассказывать?

– Все, что сочтешь нужным.

– Ага… Значит, автобиографию?

– Давай назовем это так.

Морис потер лоб, нахмурился. Сбиваясь на каждой фразе, приступил к скучноватому на его взгляд повествованию. Да и что там было рассказывать? Школа, как у всех, потом ПТУ, первые групповые пьянки в колхозах, работа станочником, короткое бригадирство. Увольнение. Еще одно увольнение. Строй-шараш-монтаж, заявление по собственному, халтуры, снова шараш-ералаш и снова халтуры…

Где-то на подступах к истории с квартирой он заметил, что "командир" спит. Морис обиделся. Какого черта он молотит языком! Не сам же начал!.. Ковырнув в ухе, Морис подумал о том, что вот бы подойти к бортпроводнице и напомнить о тех чашечках с лимонадом. Он-то ведь не пил, а положено. И отомстил бы таким образом уснувшему слушателю. Бывший бомж усиленно завертел головой, отыскивая стюардессу с напитками. Но той уже и след простыл. Делать было нечего, с сухостью в горле пришлось примириться. Лучше бы, конечно, тоже заснуть, но сон не шел.

Где-то позади полушепотом начали обсуждать возможность авиакатастрофы. Морис прислушался. Беседующих волновал вопрос парашютов – почему, мол, пассажирам не выдают. Спасжилеты показывают, а про парашюты – молчок…

– Понятное, дело – экономят. Если в каждый лайнер парашюты набивать, никакого бюджета не хватит.

– Вот и отлетали, похоже… Дюралевые заклепки, я знаю. Семь лет, и полная непригодность. Оттого и болтаются крылья…

Морис выглянул в иллюминатор. Левое крыло и впрямь слегка раскачивалось.

Дела!.. Он мысленно присвистнул. Холодок ящеркой пробежался по спине. Тем не менее он продолжал вслушиваться. Вопреки здравому смыслу жутковатое притягивало. Так дети запираются в чуланы, стращая друг дружку пугающими побасенками. В одном черном-черном доме, на черном-черном столе стоял черный-черный гроб…

– Самое сложное – посадка, – продолжали бубнить сзади. – Если не та скорость и не тот ветер, стойка с шасси сразу переломится. Там же всего сантиметров десять-пятнадцать диаметр. А самолет – десятки тонн!

– Я слышал, в такой момент нужно в калачик свернуться, как эмбрион. Тогда больше шансов уцелеть.

– И на колени что-нибудь мягкое класть. Свитер, к примеру. Специально не сдавать в багаж.

– Вот, мать-перемать! Я и забыл!

– И не только свитер! – невидимый знаток дюралевых заклепок не ослаблял напора. Тут же обрадовал известием, что забыли еще и о продувке рассказать, что при наборе высоты – это одно из необходимейших условий.

– ..Все равно как у аквалангистов. Не продуешься – и баротравма! А делается просто: зажимаешь ноздри пальцами и дуешь.

– Куда дуешь-то? Через рот, что ли?

– Сама ты через рот! Рот-то как раз закрываешь…

Морис обхватил пальцами крылья носа, дунул что есть силы. Треснуло где-то в ушах и затылке. Перед глазами поплыли радужные круги. Он испуганно распахнул рот, часто задышал. Хороший совет, нечего сказать!

Братья башкиры, сидящие впереди, балагурили о более понятных материях.

– И эта дура мне, значит, и говорит. Дай, говорит, плойку, Вадя. Плойка это у них такая хреновина для завивки волос. Я, наивный, не знал, –взял и протянул ей плойку – рукоятью вперед, как все нормальные механики…

– Га-га-га!..

– Чего ржете! Кто знал, что эта штука такая горячая?

– Паяльник ты бы ей тоже ручкой вперед протянул?

– Скажешь тоже… И потом – зачем ей паяльник?

– Мало ли. Плойку, к примеру, починить…

– Га-га-га!..

Морис снова уткнулся в иллюминатор. Самолет как раз заходил на крутой вираж, салон перекосило, и далеко внизу проблеснули множественные огни незнакомого города. На пару мгновений возникло ощущение невесомости, живот неприятно подтянуло. Морис поджался. Наверное, так оно и получается. Дюралевые заклепки крошатся в труху, крылья ломаются – и все, как в песне. Про город, подумавший про ученья…

Стараясь выглядеть невозмутимым, он достал вязаную шапочку, еще раз примерил. Шерсть – хоть куда и рисунок приличный. Жаль, маловата. На пару бы размеров побольше!

Морис аккуратно сложил головной убор, спрятал в карман. По приезду надо замочить в горячей воде и натянуть на кастрюлю – литров на шесть. А то и на восемь – для надежности.

С благостной мыслью о перспективах усовершенствования подарка Морис и уснул. Уснул неожиданно быстро, даже не успев понять, что засыпает.

Во сне ему привиделся ревущий ипподром, зубчатые, похожие на кремлевские стены барьеры, через которые приходилось сигать, напрягая мышцы рук и ног. Морис был резвым скакуном и мчался, не жалея сил. Наездника, лупцующего бока плетью, он отчего-то никак не мог разглядеть, но имя жокея оглушительно скандировали трибуны:

– Ге-на! Ге-на!..

***

Исследование родины Геннадия было решено начать с посещения ресторана в аэропорту. Такой старт Мориса в особенности порадовал. Преисполненный предприимчивой энергии, он отчеркнул грязным ногтем в меню не менее полудюжины блюд. "Командир" на это ничего не возразил, однако сам ограничился скромным салатом и стаканом сока.

"ВЫ ПРИБЫЛИ В ЗАРАЙСК" – уведомляла неоновая надпись за окнами. Геннадий помахал мерцающей фразе вилкой.